Читаем без скачивания Кривой домишко - Агата Кристи

Время от времени с губ Тавенера срывались проклятия.

Что касается меня, то я тщетно пытался сосредоточиться и глупо твердил:

— Так все-таки это не Бренда с Лоренсом. Не Бренда с Лоренсом…

Был ли я до конца уверен, что это сделали они? Их виновность была бы большим облегчением. Как радостно было избавиться от необходимости думать о других, более зловещих возможностях…

Они полюбили друг друга. Утешались надеждой, что осталось недолго ждать, когда старый супруг Бренды отойдет в мир иной… однако даже я сомневался в том, что они на самом деле желали его смерти. Мне почему-то казалось, что безнадежность несчастной любви и подавляемые желания устраивали их ничуть не меньше, а, может быть, даже и больше, чем повседневная супружеская жизнь. Бренда не производила впечатления страстной натуры. Она была слишком анемична, бездеятельна. Ей хотелось романтики. И, мне думалось, Лоренс тоже принадлежал к числу людей, которым больше удовольствия доставляют разочарования и смутные мечты о будущем, чем конкретное удовлетворение плотских желаний.

Они попались в капкан и, охваченные ужасом, даже не попытались из него выбраться. Лоренс совершил немыслимую глупость, не уничтожив письма Бренды. Правда, Бренда, по-видимому, уничтожила его письма, потому что их не нашли. И уж наверняка это не Лоренс пристраивал кусок мрамора на верхней планке двери в кладовке. Все это сделал некто другой, и с лица его еще не сорвана маска.

Мы подъехали к парадному входу. В холле находился незнакомый мне человек в гражданской одежде. Он поздоровался с Тавенером, и Тавенер отвел его в сторону.

Я обратил внимание на багаж, сложенный в холле. Вещи были снабжены наклейками с адресом и готовы к отправке. Пока я рассматривал багаж, по лестнице спустилась Клеменси и вошла в холл через распахнутую дверь. На ней были то же самое красное платье с накинутым поверх него пальто из твида и красная фетровая шляпка.

— Вы успели как раз вовремя, чтобы попрощаться, Чарльз, — сказала она.

— Вы уезжаете?

— Сегодня вечером мы уезжаем в Лондон. Наш самолет вылетает завтра рано утром.

Она была спокойна и улыбалась, но во взгляде мне почудилась настороженность.

— Вам, наверное, нельзя сейчас уезжать?

— Это еще почему? — резко спросила она.

— Но ведь еще одна смерть.

— Смерть нянюшки не имеет к нам никакого отношения.

— Возможно. Но все равно…

— Почему вы сказали «возможно»? Это действительно не имеет к нам никакого отношения. Мы с Роджером были наверху, заканчивали упаковку багажа. И мы не спускались вниз ни разу, пока это какао стояло на столе в холле.

— Чем вы можете это доказать?

— Могу подтвердить это в отношении Роджера, а Роджер может подтвердить то же самое в отношении меня.

— И, кроме этого, у вас нет никакого подтверждения вашего алиби? Не забудьте, что вы являетесь мужем и женой.

— Вы просто невыносимы, Чарльз! — в гневе воскликнула она. — Мы с Роджером уезжаем… чтобы начать независимую жизнь. Зачем, черт побери, нам могло бы понадобиться отравлять славную глупую старуху, которая никогда не причинила нам никакого зла?

— Возможно, вы намеревались отравить не ее.

— Еще менее вероятно, чтобы мы захотели отравить ребенка.

— Это во многом зависит от того, что это за ребенок, не так ли?

— Что вы хотите этим сказать?

— Джозефина ведь не совсем обычный ребенок. Она многое знает об окружающих. Она…

Я остановился на полуслове. Из двери, ведущей в гостиную, появилась Джозефина. Как всегда, она ела яблоко, и над его розовым округлым бочком ее глазенки сверкали каким-то омерзительным удовольствием.

— А нянюшку отравили, — сообщила она. — Совсем так же, как и деда. Правда, ведь все ужасно интересно?

— Это тебя ничуть не расстроило? — сурово спросил я. — Ты ведь ее любила?

— Не особенно. Она вечно бранила меня то за одно, то за другое. Всегда суетилась.

— Ты хоть кого-нибудь любишь, Джозефина? — спросила Клеменси.

Джозефина перевела на нее тяжелый неприятный взгляд.

— Люблю тетю Эдит, — заявила она. — Очень люблю. Могла бы любить Юстаса, только он по-свински ко мне относится, и ему совсем не интересно узнать, кто все это сделал.

— Тебе лучше было бы прекратить свои расследования, Джозефина, — строго сказал я. — Это небезопасно.

— Мне больше нечего расследовать, — заявила Джозефина. — Я уже все знаю.

На минуту установилась тишина. Глаза Джозефины, мрачные и немигающие, уставились на Клеменси. Мне послышался какой-то звук, похожий на глубокий вздох. Я резко оглянулся. На лестнице, спустившись до середины, стояла Эдит де Хэвиленд… Но мне показалось, что это вздохнула не она. Звук, казалось, исходил из-за двери, через которую только что вошла Джозефина.

Я быстро шагнул к двери и распахнул ее. Там никого не было.

Тем не менее меня это сильно встревожило. Кто-то только что стоял за дверью и слышал слова Джозефины. Я вернулся к Джозефине и взял ее за руку. Она жевала яблоко, все еще не отводя пристального взгляда от Клеменси. Под этим упорством, как мне показалось, скрывалось некоторое злорадство.

— Пойдем, Джозефина, — сказал я. — Нам с тобой надо поговорить.

Джозефина, кажется, собиралась запротестовать, но мне было не до шуток. Я быстро повел упирающуюся девчонку в другую часть дома. Там была маленькая гостиная, которой обычно не пользовались и в которой, я надеялся, нам не помешают. Я привел Джозефину туда, плотно закрыл за собой дверь и заставил ее сесть на стул. Свой стул я поставил таким образом, чтобы сидеть лицом к ней.

— Ну, Джозефина, — начал я, — давай поговорим начистоту. Что именно ты знаешь?

— Много всего.

— В этом я не сомневаюсь. Твоя головка наверняка битком набита нужной и ненужной информацией, которая, того и гляди, начнет переливаться через край. Но ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Разве не так?

— Конечно, знаю. Я-то ведь не такая глупая.

Я не разобрался, относился ли намек ко мне или же он был сделан в адрес полиции, но, не обратив на него внимания, я продолжал:

— Ты знаешь, кто именно подложил что-то в какао?

Джозефина кивнула.

— И тебе известно, кто отравил твоего деда?

Джозефина опять кивнула.

— И кто хотел размозжить тебе голову?

Вновь последовал утвердительный кивок.

— В таком случае ты обязана рассказать мне все, что тебе известно. Ты расскажешь мне все… сию же минуту.

— Нет.

— Придется. Все данные, которые ты собрала или раскопала, должны быть переданы полиции.

— Я ничего не расскажу полицейским. Они глупые. Они подумали, что это сделала Бренда… или Лоренс. А я не такая глупая, как они. И я прекрасно знаю, что они этого не делали. Я с самого начала подозревала одного человека, а потом устроила что-то вроде проверки… и теперь знаю, что была права.

Она торжествовала.

Я молил небо послать мне терпения и начал снова.

— Послушай, Джозефина, я понял, что ты чрезвычайно умная девочка… — Джозефина, казалось, была польщена. — Но едва ли тебе это принесет пользу, если тебя не будет в живых. Разве ты не понимаешь, дурочка, что пока ты так глупо хранишь про себя свои секреты, подвергаешься смертельной опасности?

Джозефина удовлетворенно кивнула.

— Конечно, понимаю.

— На твою жизнь покушались уже дважды, и ты чудом уцелела. В первом случае ты сама чуть не поплатилась жизнью, а во втором случае это стоило жизни другому человеку. Разве тебе не понятно, что, если ты будешь по-прежнему шататься по дому и во всеуслышанье заявлять, что тебе известно, кто убийца, больше не будет никаких попыток… дело кончится тем, что просто убьют или тебя, или кого-нибудь еще?

— А в некоторых книгах убивают всех, одного за другим, — со смаком сообщила Джозефина. — И убийцу находят только потому, что практически он один и остается.

— Это тебе не детективный роман. Здесь дом под названием «Три башни» в Суинли-Дине, а ты — всего-навсего глупая маленькая девчонка, которой не следовало бы читать детективные романы в таком количестве. Я заставлю тебя рассказать мне все, что ты знаешь, даже если для этого придется вытрясти из тебя душу.

— Я могла бы соврать тебе.

— Могла бы, но не сделаешь этого. Скажи мне все-таки, чего ты ждешь.

— Как ты не можешь понять? — воскликнула Джозефина. — А может быть, я вообще никогда ничего не скажу! Видишь ли, может быть… я люблю этого человека.

Она замолчала, как будто для того, чтобы эта мысль успела запечатлеться в моем сознании.

— А если уж расскажу, — продолжала она, — то сделаю это как положено. Все соберутся и рассядутся в креслах, а потом я расскажу, как все происходило… и представлю вещественные доказательства, а потом совсем неожиданно вдруг укажу на человека и скажу: «И это были вы…»