Читаем без скачивания Шах фон Вутенов - Теодор Фонтане

Господин за конторкой не пошевельнулся, но по его спине было очевидно, что он одобряет выбор издателя,

Бюлов с Альвенслебеном тоже к нему присоединились, и Зандер решительно сказал:

- Итак, майский пунш.

Сказано это было громко, с повелительной интонацией, и в тот же миг с вертящейся табуретки раздалось:

- Фриц!

Из люка, точно на шарнирах, тотчас же наполовину вынырнул толстый малый с короткой шеей; подняв руку, он угодливо взбежал вверх по ступенькам и в мгновение ока уже стоял перед Зандером, которого, видимо, давно знал.

- Скажите-ка, Фриц, какого мнения придерживается фирма Сала Тароне относительно майского пунша?

- Наилучшего, сударь.

- Но на дворе еще только апрель, а я, хоть и сторонник суррогатов, терпеть не могу тонкинских бобов. Им место в табакерке с нюхательным табаком, а не в майском пунше. Понятно?

- Так точно, господин Зандер.

- Хорошо. Значит, майская травка - ясменник. И долго не держите. Ясменник не настой из ромашки. Зелень не спеша польете мозельским, ну, скажем, цельтингером или браунебергером, этого достаточно. Апельсинные дольки - разве что как орнамент. Переложишь две-три, и на тебе - головная боль. Да смотрите, чтобы не пересластить. Еще дадите нам клико экстра. Экстра, запомните! Лучшее всегда лучше.

С заказом было покончено, и не прошло и десяти минут, как на столе появился пунш, на поверхности которого плавало всего три или четыре листочка ясменника - вполне достаточно для подтверждения, что это настоящий майский пунш.

- Хорошо, Фриц, молодец! Иной раз пунш как ряской затянут. Это ужасно. Похоже, что мы останемся друзьями. Ну, а теперь зеленые бокалы!

- Зеленые? - засмеялся Альвенслебен.

- Да, я знаю, что тут можно возразить, любезный Альвенслебен, отлично знаю. Право же, этот вопрос давно меня мучает наряду с теми сомнениями, которые, хотим мы того или не хотим, тащатся за нами через всю жизнь. Цвет вина, конечно, пропадет, но его сменит цвет весны и сообщит праздничный колорит всему окружающему. По-моему, это важнее. Еда и питье, если они не служат удовлетворению простой жизненной потребности, должны мало-помалу, превратиться в символическое действо; мне приятно думать о позднем средневековье, когда серебряные блюда и вазы значили больше, чем сама трапеза.

- Вам очень к лицу эти рассуждения, Зандер,- смеясь, сказал Бюлов.- И все-таки я благодарю бога за то, что мне не приходится оплачивать ваших каплунов.

- В конце концов вы все-таки их оплачиваете.

- Ах, я впервые обнаруживаю, что вы благодарный издатель. Ваше здоровье… Но бог ты мой, из люка лезет долговязый Ноштиц! Смотрите, Зандер, ему, кажется, конца не будет…

Это и впрямь был Ноштиц; пройдя через потайной вход, он теперь, спотыкаясь, вылезал из погреба. Ноштиц из жандармского полка, самый высокий лейтенант в армии, хотя и саксонец родом, благодаря своим шести футам и трем дюймам роста был без особых возражений зачислен в аристократический жандармский полк и довольно быстро сумел подавить в начальстве остатки антагонизма. Отважный наездник и не менее отважный ловелас, всегда по уши в долгах, он стал любимцем полка, таким любимцем, что принц, не кто-нибудь, а сам принц Луи, по случаю прошлогодней мобилизации испросил разрешения взять его себе в адъютанты.

Любопытствуя, откуда он вдруг явился, его осыпали вопросами, но ответил он на них, лишь удобно устроившись на кожаном диване.

- Откуда явился? Почему не был у Карайонов? Да потому, что мне хотелось взглянуть на Французский Бухгольц, вернулись ли уже аисты, кукует ли снова кукушка и по-прежнему ли такие длинные косы у белокурой лесниковой дочки, как в прошлом году. Прелестное дитя. Я всегда прошу ее показать мне церковь, и мы поднимаемся на колокольню, я ведь питаю настоящую страсть к старинным надписям на колоколах. Вы себе представить не можете, сколько всего узнаешь на таких колокольнях. Я причисляю проведенные там часы к счастливейшим и поучительнейшим часам моей жизни.

- Вас сопровождает туда блондинка. В таком случае все понятно. Наша фрейлейн Виктуар, конечно, не может идти в сравнение с белокурой принцессой. Так же как и ее прекрасная мамаша, дама очень красивая, но, увы, брюнетка. А брюнеткам никогда не угнаться за блондинками.

- Я не возвожу это в аксиому,- ответил Ноштиц.- Вое ведь зависит от побочных обстоятельств, в данном случае они складываются в пользу моей подруги. Прекрасной мамaше, как вы изволили ее назвать, скоро стукнет тридцать семь, да при этом у меня еще хватает галантности четыре года ее брака считать не за восемь, а всего за два. Впрочем, это дело Шаха, рано или поздно он сможет узнать тайну из ее свидетельства о крещении.

- Как так? - удивился Бюлов.

- Как так? - повторил Ноштиц.- До чего же господа ученые плохие наблюдатели, даже если это ученые офицеры. Неужто вы не заметили их отношений? Довольно далеко зашедших, думается мне. C'est le premier pas, qui coыte…[9]

- Вы несколько темно выражаетесь, Ноштиц.

- Не моя вина.

- Мне кажется, я вас понял,- вмешался Альвенслебен.- Но вы ошибаетесь, полагая, что речь идет о браке. Шах - человек весьма своеобразный, пусть не во всем приятный, но он безусловно склонен к всевозможным психологическим проблемам. Я, например, никого не знаю в такой степени устремленного к эстетическому началу, может быть, в этой связи у него и составились столь преувеличенные представления о безупречности брака. По крайней мере, брака, в который он желает вступить. Посему я готов голову прозакладывать, что Шах никогда не женится на вдове, будь она хоть раскрасавица. Но если здесь еще и может возникнуть какое-нибудь сомнение, то известное обстоятельство устранит его, имя же этому обстоятельству: Виктуар.

- Как так?

- Если многим брачным планам случалось рухнуть из-за недостаточно представительной матери, то этот рухнет из-за непредставительной дочери. Он стесняется ее некрасивости и, конечно, страшится мысли свою, если можно так выразиться, нормальность каким бы то ни было образом сочетать с ее отклонением от нормы. Он болезненно, именно болезненно зависит от мнения людей, прежде всего - своего сословия; ему будет казаться невозможным представить Виктуар какой-нибудь принцессе или высокопоставленной даме как свою дочь.

- Вполне вероятно. Но подобных оказий можно избегнуть.

- Не всегда же оставлять Виктуар в тени или, еще того чище, обходиться с ней как с Золушкой, для этого он слишком утончен, да и сердце у него не злое. Вдобавок госпожа фон Карайон никогда бы не потерпела такого обхождения. Она хоть и безусловно любит Шаха, но так же безусловно любит Виктуар, а пожалуй, даже и больше. Отношения матери и дочери я бы назвал идеальными, они-то сделали и сейчас делают этот дом таким для меня дорогим.

- Итак, оставим этот разговор,- сказал Бюлов,- мне на радость и утешение, потому что я преклоняюсь перед этой женщиной. Какое очарование правдивости, естественности, даже ее слабости прелестны и достойны восхищения. И рядом с ней этот Шах! Пусть его заслуги при нем и остаются, но для меня он не более как чванливый педант, вдобавок олицетворение прусской ограниченности, исповедующей три символа веры: первый - «Земля на плечах Атласа покоится менее надежно, чем Прусское государство на плечах прусской армии», второй - «Кавалерийская атака пруссаков неотразима» и, наконец, третий, и последний,- «Битва не проиграна, раз еще не вступила в действие лейб-гвардия». Или жандармский полк. Это же родные братья, близнецы. Мне отвратительны подобные обороты, и уже недалек день, когда человечество поймет, до чего пустопорожни эти хвастливые фразы.

- И все-таки вы недооцениваете Шаха. Как-никак он один из лучших.

- Тем хуже.

- Один из лучших среди нас, утверждаю я, и по-настоящему добрый человек. Он не только строит из себя рыцаря, он доподлинный рыцарь. Разумеется, на свой лад. Во всяком случае, у него честное лицо, а не личина.

- Альвенслебен прав,- подтвердил Ноштиц.- Я не очень-то его люблю, но в нем все подлинно, даже его высокомерная чопорность, хоть я и считаю ее скучной и оскорбительной. Этим-то он от нас и отличается. Он всегда таков, каков он есть, все равно, входит ли он в великосветскую гостиную, смотрится в зеркало или, укладываясь спать, надевает на ночь шафранного цвета перчатки. Но пусть выскажется Зандер, он ведь не любит Шаха, поэтому за ним остается последнее слово.

- Каких-нибудь три дня назад,- начал тот,- в «Хауде унд шпенерше цейтунг» я прочитал, что император Бразилии произвел святого Антония в чин обер-лейтенанта и повелел своему военному министру назначить святому обер-лейтенантский оклад. Последнее привело меня в еще больший восторг, чем само назначение. Но дело не в этом. Никого не удивит, если я, в дни таких производств и повышений в чине, воскликну, пытаясь облечь в слова свои чувства, а заодно и приговор, которого от меня требуют: «Да здравствует его величество ротмистр фон Шах!»