Читаем без скачивания Периферийные устройства - Уильям Гибсон

– Они сейчас примерно в километре одна от другой, идут сходящимися курсами на запад-северо-запад, – сказала Рейни.

– На это я не подписывался.

– Тебе туда отправляться не надо, но смотреть мы должны вместе.

Камеры спускались через какие-то высокие структуры наподобие парусов. Все выглядело одновременно циклопическим и пугающе эфемерным. Огромные пустые площади и скверы, проспекты, по которым могли бы пройти шеренгой сто человек.

Ниже стали видны засохшие водоросли, побелевшие кости, соляная корка. Мусорщики поставили себе целью очистить верхний слой воды и собрали свой город из переработанных пластиковых отходов. Внешние формы были вторичными, несущественными и все равно изумляли своим уродством. От них хотелось немедленно залезть под душ. Кофе уже начал просачиваться через халат.

Сейчас на Даэдру надели параплан, который в сложенном виде напоминал двудольный красный рюкзак с белым логотипом изготовителя.

– Рекламное место на параплане наше или ее? – спросил Недертон.

– Ее правительства.

Камеры резко замедлились, синхронно поймав друг друга над заданным квадратом, и продолжили спуск к противоположным углам площади. Теперь внутри каждой врезки можно было видеть идентичную камеру-напарницу: легкий серый овал размером с чайный поднос, посредине – маленький обтекаемый фюзеляж.

Кто-то включил аудио – то ли Рейни, то ли Лоренцо.

Квадрат заполнился тихим стоном – звуковой визитной карточкой острова. Все сооружения мусорщиков были пронизаны открытыми вертикальными трубами, и ветер, задувая в них, генерировал переменную тональность, которую Недертон возненавидел с первой секунды.

– А без концерта нельзя? – спросил он.

– Важная часть атмосферы острова, которую я хочу донести до зрителей.

Какая-то огромная фигура двигалась вдали слева.

– Это еще что?

– Ветроход.

Четырехметровой высоты, без головы, но с неисчислимым количеством ног, он был из того же бледного пластика, пустой, словно чей-то сброшенный панцирь, и двигался, как марионетка в руках неуклюжего кукловода, – покачиваясь из стороны в сторону. Торчащий по всей его длине лес труб явно вносил свой вклад в песню пластмассового острова.

– Его прислали мусорщики?

– Нет, – ответила Рейни. – Они отпустили его гулять, куда ветер дует.

– Он не должен попасть в кадр.

– Ты теперь у нас режиссер?

– Он не должен попасть в кадр, – повторил Недертон.

– Об этом позаботится ветер.

Ветроход, покачиваясь, медленно уковылял на полых полупрозрачных ногах.

На верхней палубе мобиля помощники отошли от Даэдры, только фарфоровая митикоида еще проверяла параплан, двигая пальцами с нечеловеческой скоростью и точностью. Лента викторианской матросской шапочки трепетала на ветру, уже настоящем, а не от камеры с вентилятором.

– Есть первый, – сказала Рейни.

Одна из камер как раз навелась на ребенка. Или кого-то ростом с ребенка. Мусорщик ехал на призрачном велосипедике из того же обросшего соляной коркой полиэтилена, что здания и ветроход. Ни мотора, ни педалей, так что седоку приходилось все время отталкиваться ногами от мостовой.

Мусорщики вызывали у Недертона даже большее отвращение, чем остров. Их кожу сплошь покрывала искусственная разновидность солнечного кератоза, которая парадоксальным образом защищала от канцерогенного ультрафиолета.

– Всего один?

– Спутник показывает, что они двигаются к площади. Двенадцать, считая этого. Как и договаривались.

Недертон продолжал следить, как мусорщик неопределенного пола приближается на детском беговеле. Глаза существа (или, возможно, очки) составляли одну узкую горизонтальную черточку.

7. Наружка

За матовым стеклом готовились к торжественному приему. Флинн знала это, потому что оно стало прозрачным, как в том фокусе с двумя солнцезащитными очками, который показывал ей Бертон.

Стрекозки активизировались, активизировалась и Флинн. Она нашла кнопку вертикального спуска для экстремального пилотажа и теперь могла атаковать с неожиданных углов. Даже чуть не поймала одну, рухнув на нее сверху. От такой короткой дистанции крупный план на миг застыл, но тут же пропал, а кнопки, чтобы восстановить картинку из памяти, не было. Стрекоза вблизи походила на игрушку или особо уродское украшение из фабы Шайлен.

Флинн наняли распугивать стрекоз, а не ловить, тем более что у разработчиков так и так будут записи всех ее действий. Однако, гоняя папарацци, она могла неплохо разглядеть, что происходит внутри.

Парочки, стоявшей у окна, в помещении уже не было. И вообще никого из людей. Маленькие бежевые пылесосы наводили чистоту, катаясь по полу так быстро, что и не разглядишь. Три девушки-автомата накрывали длинный стол. Они были практически одинаковые: классические анимешные робоняшки с фарфоровыми личиками, почти лишенными черт. Они соорудили три большие цветочные композиции, расставили подносы и теперь перекладывали туда еду с тележек. Когда тележки подкатывались к столу, бежевая мельтешащая масса чуть раздвигалась, давая им проход. Текла вокруг, как механическая вода, отскакивая под идеально прямыми углами.

Бертон бы не оценил этого так, как Флинн. Ей хотелось увидеть, каким будет праздник.

Она совсем не любила телешоу, где люди готовятся к свадьбе, похоронам или концу света. Но в тех шоу не было автоматических девушек и гоночных роботов-пылесосов. Заводские роботы-сборщики на видео двигались почти так же быстро, а вот детские игрушки, которых печатала Шайлен, – никогда.

Флинн шуганула двух жучков и зависла, краем глаза продолжая наблюдать за автоматами. На одной из рободевушек была стеганая куртка с множеством карманов, из которых торчали маленькие блестящие инструменты. Рободевушка чем-то вроде зубочистки художественно раскладывала на суши не то икринки, не то какую-то другую мелочь, Флинн не могла разглядеть. Зато видела на фарфоровом личике круглые черные глаза, расставленные шире, чем у людей. Раньше их там не было.

Она чуть сильнее согнула телефон, давая отдых усталым пальцам, и снова ринулась на жучков.

Бежевое мельтешение на полу исчезло, как будто щелкнули выключателем, остался лишь один бедолага, похожий на морскую звезду. Ему пришлось улепетывать на колесиках, или что там у него было на концах лучей. Сломался, наверное, подумала Флинн.

В комнату вошла женщина, красивая брюнетка. Не как горячие штучки в играх для мальчиков. Реалистичнее. Вроде любимого ИИ-персонажа Флинн в «Операции „Северный ветер“», героини французского Сопротивления. Простое платье наподобие длинной футболки, темно-серого цвета, перетекающего в черный там, где ткань соприкасалась с телом. Это напомнило Флинн тени на матовом стекле. Пока женщина шла вдоль стола, платье сползло с ее левого плеча, полностью его оголив. Именно что не соскользнуло, а сползло по собственному почину.

Рободевушки замерли, подняв лица, теперь совершенно безглазые – неглубокие глазницы такие же ровные, как щеки. Женщина обогнула конец стола. Папарацци всем скопом ринулись к окну.

Вбок, вверх, вниз, назад. Флинн слышала, как щелкают ее пальцы по телефону.

– Кыш, падлы! – крикнула она стрекозам, снова бросая на них квадрокоптер.

Женщина остановилась перед окном, глядя наружу. Платье плавно вползло на ее голое левое плечо, вырез на миг вытянулся в узкое декольте, затем скруглился.

– Кыш, падлы!

Окно вновь поляризовалось, или как там это называется.

– Падлы! – крикнула Флинн стрекозам, хотя их вины тут, вероятно, не было.

Быстро облетела дом на случай, если с другой стороны тоже открыто окно и она что-нибудь пропустила. Ничего. И ни одной стрекозы.

Назад. Папарацци, зависнув перед окном, подрагивали в ожидании. Флинн пролетела через их рой, и он унесся прочь.

Вытащила из-за щеки кусок джерки, прожевала. Почесала нос.

Нюхнула антисептика, которым по-прежнему воняли пальцы.

Ринулась на стрекоз.

8. Двоечлен

У главного мусорщика голова росла сразу из плеч (если это был не маскарадный шлем из кератозной кожи). Еще у него было жабье лицо и два пениса.

– Мерзопакость, – сказал Недертон, не рассчитывая на ответ Рейни.

За два метра ростом, с непропорционально длинными руками, главарь прикатил на велосипеде-«пауке»: полые спицы большого переднего колеса были сделаны в форме костей альбатроса. Сквозь драную балетную пачку из выцветшего пластикового мусора просвечивало то, что Рейни назвала его «двоечлением». Верхний пенис (если, конечно, это был пенис), меньший, находился в боеготовности, возможно всегда, и венчался чем-то вроде праздничного колпака, только не бумажного, а рогового. Второй, более привычной формы, хоть и гипертрофированного размера, вяло болтался внизу.

– Отлично, – сказала Рейни. – Все в сборе.

Между круглыми окошками врезок шла трансляция от Лоренцо: Даэдра в профиль перед складным трапом, ведущим к перилам мобиля. Голова наклонена, глаза опущены. Как будто молится или медитирует.