Читаем без скачивания Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

— Ты не похож на пуна, господин, — помедлив, сказала она, — а это послание написано на греческом языке.

— Я одновременно и пун и эллин[14]. Давай его сюда. — Я протянул руку.

Она с явной неохотой вложила мне в ладонь перевязанный черной шерстяной нитью пергаментный свиток. Я взял со стола маленький нож, разрезал нить и с улыбкой прочел:

— «Милость Ваала[15], ниспосланная Танит Гадирской».

— Ты понимаешь этот язык, господин?

— Да. — Я задумчиво посмотрел на нее, радость от предстоящей встречи сочеталась во мне с недоверием к этой избитой рабыне. — Кто дал тебе свиток?

— Какой-то человек вручил его моему господину — смотрителю гавани…

— Откуда ты тогда знаешь, что он написан по-гречески?

Она пожала плечами, легкая усмешка скользнула по ее изящно очерченным губам, но глаза оставались по-прежнему печальными.

— Смотритель гавани прочел письмо и что-то недовольно пробурчал. Он не стал снова перевязывать его, а просто дал мне.

— Выходит, ты умеешь читать?

— И писать, господин. Но смотритель гавани этого не знает. — Она опустила голову, затем вдруг резко вскинула ее и внимательно посмотрела на меня.

— Ну хорошо. А теперь иди, хотя нет, подожди. Ты страдаешь от морской болезни?

Теперь она, правда робко, улыбнулась также глазами.

— Нет, господин. А имя мое — Коринна.

Я махнул рукой в сторону ярко освещенного выхода. Минуту-другую она вопросительно смотрела на меня, а затем вышла прямо под палящие лучи полуденного солнца.

Я сел за стол и взял в руки свиток с перечнем товаров. Однако мысли мои были заняты совсем другим. Khenu Baal — Милость Ваала. Это означало, что, когда солнце окажется над потерянным нами Гадиром[16], Ганнибал будет ждать меня в храме Артемиды[17] или поблизости от него. Раньше я вовсе не был уверен в том, что сумею застать его в Никомедии из-за развернувшихся здесь бурных событий, положивших начало войне между Вифинией и Пергамом[18]. Царь Прусий вполне мог поручить своему знаменитому гостю какое-либо важное дело. В городе никто толком ничего не знал.

Однако эта девушка развеяла мои сомнения. Она явно умела владеть собой, была достаточно умна и, безусловно, получила какое-то образование. Едва заметный акцент не позволял определить, откуда она родом. Вероятно, она появилась на свет на Крите или на одном из маленьких островков Южной Эллады и совсем еще ребенком стала чьей-то легкой добычей по время войны между Римом и Антиохом. В Кархедоне с рабами обращались довольно хорошо, не из добрых побуждений, а просто чтобы не портить ценный товар. Когда наемники подняли мятеж, рабы также встали на защиту столицы и показали себя отменными храбрецами. В большинстве городов эллинической части Ойкумены[19] такое даже представить себе было нельзя. За все эти годы и никак не мог привыкнуть к тому, что к рабам относятся хуже, чем к скоту. Я снова в мыслях вернулся к этой девушке. Она умела читать и писать и вполне могла заменить выходца из Александрии, в последнее время исполнявшего обязанности моего писца. Бедняга во время плавания из Египта в Вифинию постоянно страдал от морской болезни, хотя море летом воистину не давало никаких оснований для таких мучений.

Кроме того, она была очень красива. Ох уж это возбуждение плоти! В восемьдесят лет о нем, казалось, следовало просто забыть. Однако на отсутствие похотливых желаний старику надлежит жаловаться лишь в тех случаях, когда у него нет возможностей их удовлетворить.

С помощью александрийца, который теперь должен был остаться в Никомедии, я закончил составлять опись товаров.

Караваны бактрийских[20] купцов уже снова покинули город, чтобы еще до наступления зимы успеть добраться до горных границ Персидской державы. Их столь поспешный отъезд был также вызван стремлением не оказаться на подвластных Вифинии и Пергаму землях в тот момент, когда Прусий и Евмен опять всерьез возьмутся за осуществление безумной идеи создания единого эллинистического государства.

За загородкой в самом конце склада я нашел маленькую коробочку с белым порошком, обладающим соответствующим запахом. Из дорожной сумы я вынул чудесную стеклянную бутылочку, изготовленную в одной из ремесленных мастерских пунийской столицы.

Бутылочка была сделана в виде женского тела, только без рук и ног, но зато с высокими крутыми грудями. Затычку украшало нечто вроде ожерелья с прикрепленным к нему вырезанным из сапфира изображением молодой пунийки. Сквозь бутылочку, «ожерелье» и нижнюю часть затычки тянулась тонкая золотая цепочка. Таким образом бутылочку можно было носить на шее.

Мои мысли вернулись на восемь с половиной лет назад, во времена скорби и тоски. Я тихо вздохнул, разомкнул цепочку, осторожно вытащил ее из крошечного отверстия, вынул затычку и высыпал белые крупинки в узкое стеклянное горло.

На цоколях коричневых колонн портала кучки белого голубиного дерьма образовывали причудливые узоры. В помещениях расположенного в верхней части примыкавшего к гавани квартала Царского банка царила приятная прохлада. Служитель в позолоченном, плотно облегавшем мускулистую грудь панцире и украшенном пышным султаном шлеме почтительно провел меня сквозь скопище толпившихся в зале людей.

При виде меня Ипполит не только мгновенно вскочил с места, но и быстрыми шагами пошел навстречу. В знак приветствия он крепко сжал мое правое предплечье и небрежным жестом отослал служителя. Затем он опустил тяжелые шторы из обшитой золотом плотной шерстяной ткани и предложил расположиться поудобнее на изящном сиденье. Оно было обтянуто простой кожей, но зато подлокотники были выложены инкрустациями из слоновой кости.

— Рад тебя видеть, — Он осторожно подергал за край своей довольно странной одежды, представлявшей собой накидку из обшитой по краям хлопчатобумажной ткани с наглухо застегнутым воротником, украшенным двумя золотыми пряжками и витой золотой целью. После явно намеренно сделанной паузы он добавил: — У себя.

Я подождал, пока он, кряхтя, усядется за заваленный свитками и шкатулками стол. Лицо Ипполита посерело, глаза глубоко запали.

— Ты плохо выглядишь.

— Да. И точно так же себя чувствую, — Он провел рукой по глазам, — Ох уж это военное время… Из-за Прусия с его безумными планами нам сейчас остро не хватает наличных денег, мы связаны по рукам и ногам, но, увы, далеко не все клиенты понимают это. Добавь сюда особые списки, особые поборы, необходимость постоянно исчислять налоги на набежавшие проценты — и все это нужно было сделать к позавчерашнему дню… Но ведь ты пришел ко мне не для того, чтобы выслушивать жалобы.

Я сообщил ему, что намерен снять со счета почти все деньги, за исключением необходимой суммы, остающейся в распоряжении моего управляющего. Отныне он должен был стать моим компаньоном. Ипполит долго рылся в столе и наконец вытащил целую кипу пергаментных свитков.

Под конец беседы я узнал, что смотритель гавани сильно задолжал банку, а рабыня-критянка стоит не больше пяти мин[21]. Для большей убедительности Ипполит направил вместе со мной своего служителя, призванного напомнить смотрителю о величине его долга. День уже клонился к закату, когда я наконец отвел Коринну на корабль и попросил Бомилькара позаботиться о том, чтобы ее накормили, напоили теплой водой и переодели. В благодарность она так стремительно припала губами к моей ладони, что я даже не успел отдернуть руку.

С маленького холма открывался великолепный вид на залив, город, гавань и горы. Вода отливала голубовато-зеленым и черным цветами. Маленькие лодки отправлявшихся на ночной промысел рыбаков обогнули каменный мол и начали постепенно вытягиваться в прямую линию. Справа от холма начинался редкий лес, окружавший дворец царя Прусия. Сквозь листву отчетливо просматривалась белая стена, увенчанная башнями.

Я пришел на цоколь рухнувшей колонны. Развалины древнего храма Артемиды как нельзя лучше подходили для невеселых встреч. Большинство каменных плит заросло мхом и лишайником. Устояла только одна колонна, но и она уже вся покрылась трещинами.

На гору он взошел как юноша — легко и быстро. Дыхание у него оставалось ровным и спокойным. На мгновение он прижался ко мне щекой, затем чуть откинулся назад, положил руки на мои плечи и пристально посмотрел в глаза. Годы — по-моему, Ганнибалу уже исполнилось шестьдесят один — никак не отразились на его внешности. Разве что глубже стали складки у рта, да возле левого глаза сплелась густая сетка морщин. Но взгляд, как всегда, оставался холодным и внимательным, в волосах почти не прибавилось седых прядей, брови и борода по-прежнему были иссиня-черного цвета.