Читаем без скачивания Журавлик по небу летит - Ирина Кисельгоф

– Под вашей пятой ключ золотой, Вербочка! – воскликнула Елена Анатольевна. – Вы знаете?

– Знает, – вместо мамы ответила я. – А мне стул? Я тоже, между прочим, женщина.

– Лиза! – умоляюще воскликнула мама.

– Молодец! – восхитилась Елена Анатольевна.

А секретарь ученого ничего, хоть и воображает.

– Садись, маленькая женщина, – очнулся Сергей Николаевич, подвигая мне стул.

– Ха! – из тьмы коридора выпал Мишка. – Давай на кухню помогать, маленькая женщина. Надо пироги таскать.

Я объелась вкуснющими пирогами так, что чуть не лопнула. Мишкина мама оказалась волшебницей от кулинарии. Нам с Мишкой накапали вишневой наливки, и я опьянела – то ли от вина, то ли от обжорства, то ли от непривычного, радостного шума, то ли от странных историй, рассказанных Мишкиной бабушкой. Я слушала ее и заслушалась. Ее речь была непривычной, старинной, певучей, а люди и вещи необычные, даже фантастические, совсем не такие, как в жизни. Я и не заметила, как Мишкина бабушка распалила тоску и сожгла ее в трех сказочных печах – железной, кирпичной и медной. Я вдруг узнала, что тоска так близко, что ее можно даже потрогать. В моей голове посреди черного поля и черного неба неожиданно выросло огромное дерево прямо под лунем Господним, рогатым месяцем с двумя золотыми ножками. Ни ветерка, ни дуновения, а дерево шумит и шумит всеми своими листьями, горюет, тоскует, печалится. Будто поет песню тихую и безрадостную, такую жалобную, что плакать хочется. Я погладила поникшие листья ладонью, они впились в меня крошечными, острыми зубками. Я отдернула руку, а тоска меня уже укусила, успела. Въелась в мои легкие, сердце и кровь. Так дерево одним листочком отрезало мне свой маленький кусочек грусти. Я этого совсем не хотела.

– А я и не знала, что у тоски есть свое дерево, – зачарованно сказала я.

– Тебе и не надо знать, – засмеялась тетя Мила. – Рано еще.

– А это обязательно? – Во мне шевельнулся страх. – Ну, узнать потом… Разве у всех так?

– Как повезет, – улыбнулась Мишкина бабушка.

Я вдруг подумала о маме. Ее дерево тоски выросло давным-давно, и я не знаю, кто его посадил. Во мне тоже живет маленький кусочек грусти, я знаю почему, только думать об этом не хочется. Вот так тоска стала в моем воображении реальной вещью из живого дерева. А дерево можно сжечь хоть где, это все знают.

– Мам, мне чудится, будто я знаю их всю жизнь, – сказала я.

Мы лежали в темноте и молчали. Не знаю почему. Может, потому что редко бывали в гостях.

– Да, – согласилась мама.

– Тебе тоже?

– Да. Давай спать.

– Давай, – вздохнула я.

Я повернулась спиной, мне было грустно. Мама обняла меня, и мы долго не могли заснуть. Уверена, мама думала о том же, о чем и я. У нас с ней самая лучшая семья, но такая маленькая, что будто и нет.

Мила

К о мне пришла в гости Бухарина. Это ее фамилия по мужу. Еще до замужества я переименовала ее благоверного в Троцкого. Не специально, просто срифмовалось само собой. В общественном сознании это имя закрепилось за ним сразу же, даже среди его друзей – и пары месяцев не прошло. Он поначалу злился, потом перестал. Я вышла замуж позже Бухариной и пока замужем. Надеюсь, навсегда.

Полгода назад они развелись. Другими словами, Троцкий взял да и бросил мою подругу с двумя детьми. Ни с того, ни с сего. И ушел к Савельевой. Эту Савельеву я видела несколько раз в доме у Троцких. Савельева была стильной женщиной. Она носила шляпки с колосьями, цветами, фруктами и овощами. Шляпки были ее фишкой, потому что, кроме нее, их никто не носил. Для всех остальных шляпки были не роскошью стиля и вкуса, а обыденной необходимостью. Их надевали либо солнцем палимые, либо снегом гонимые.

Бухарина никак не могла прийти в себя после развода. У нее была нескончаемая депрессия и гигантский комплекс вины. Она полагала, раз муж от нее ушел, значит, виновата она. Какая ересь!

– В чем я виновата? – в сотый раз спросила она меня.

– Женщина не бывает виноватой. Никогда и ни в чем, – в сотый раз ответила я. – Если женщина ушла от мужа, значит, виноват муж – не смог удержать свою добычу. Если муж ушел от женщины, значит, виноват тоже муж – сам стал добычей. Это азбучная истина.

Бухарина в сотый раз разрыдалась, я перевела взгляд на экран телевизора. Шла программа борьбы за общественную нравственность. Все кампании, организованные телевидением, смахивают на буйное помешательство. Все участники буйного помешательства смахивают на буйнопомешанных. Я смотрела на белобрысую тетку среднего возраста. Причем «среднего возраста» – это еще мягко сказано. На ее лице было написано:

«Я верна своему мужу. И буду верна ему по гроб жизни, чтоб он провалился!»

В смысле муж, а не гроб. Для гроба тетка была чересчур энергична, для мужа сил у нее уже не осталось. Тетка была из серии тех людей, которых «выдвинули, а задвинуть никак не могут». Мне захотелось пожелать ее мужу царствия небесного еще при его жизни.

– Я похожа на эту тетку, как однояйцовый близнец с разницей в двадцать лет, – хлюпая носом, сказала Бухарина. – Двадцать лет в нашей жизни ничего не решают. И у нее, и у меня уже все позади. Можно со спокойной душой бороться за чужую нравственность.

– Да? – удивилась я.

– Да, – подтвердила Бухарина. – Я всегда была высоконравственной. В школе и в институте с мальчиками только за ручку. На последних курсах все девицы сошли с ума. Они выходили замуж одна за другой. Я могла бы остаться старой девой, если бы на горизонте не замаячил Троцкий. Я вышла за него замуж, чтобы не отстать от других.

– Я-то не вышла, чтобы не отстать от других, – не согласилась я. – Я выждала и вышла по любви.

– Ты – тормоз, – вредно сказала Бухарина.

– А ты – чайник! – разозлилась я. – Кто садится за руль, не зная правил движения? Чайники! Поняла?

– Да. Я – чайник! – снова зарыдала Бухарина. – Я ни разу не изменяла мужу. Мне было некогда. Работа, дом, работа. Муж, дочь, сын, муж. Как белка в колесе. Колесе с тремя ступеньками под названием киндер, кюхе, кирхе. Потом снова киндер, кюхе, кирхе! И так до гробовой доски. И что в итоге? А в итоге то, что Савельева меняет не только имидж, но и любовников. Она живет бурной, безнравственной жизнью. Но она живет! В отличие от меня и занудных поборников нравственности. Как я их ненавижу!

Я перевела взгляд на поборников нравственности. Они начали кампанию в неудачное время. Их благие намерения разбились о личную жизнь бывшей жены Троцкого.

– У Троцкого круглые глаза, – злобно сказала Бухарина. – По циркулю!

– Сделай их квадратными, – посоветовала я.

– Поздно! – зарыдала она.

Сочетание личной жизни Бухариной и программы борьбы за нравственность привело меня к важному умозаключению. Иногда полезно отстать от других, чтобы финишировать первым.

Хлопнула входная дверь – значит, домой явилось мое чадо. Странно, что так рано. Обычно его не дождешься. Гуляет до ночи, приходит позже отца. Мой сын взрослеет, у него даже глаза стали умными. Точнее, почти умными.

– Миша! – я побежала в его комнату. – Будешь обедать?

– Ма, – басом сказал сын. – Сделай вид, что тебя нет. Ко мне сейчас придет Маша.

– Какая Маша? – Мой голос сел.

– Одноклассница, – пробурчал он, перебирая свое барахло.

– А как же Лиза?

– При чем здесь Лиза? – Мишка оторвался от своих тряпок и выпучил на меня глаза. – Она малявка. В куклы играет. Типа, возьми совок, поиграй в песочнице. Поняла?

– Поняла, – разозлилась я. – Барахольщик!

– Че? – не обиделся Мишка, надевая на себя блескучую шелковую рубаху за сто пятьдесят баксов. – Нормально?

– Так себе, – вредно ответила я.

– А эта? – Он ткнул пальцем в рубашку за двести баксов с флоральной аппликацией на манжетах. Какого черта я купила это уродство нормальному парню? Собственноручно делаю из сына редкостного балбеса…

– У вас с Машей намечается клоунада?

– Че? – обиделся сын.

– Ниче. – Я пошла к Бухариной.

– Тебя нет, – напомнил он мне в спину. Я молча закрыла дверь.

Чего я так злюсь? Будто Лиза моя невестка. Пусть живет, как живется. Хоть с Машей, хоть с Лизой. Все равно беспокоиться пока нечего. Но на Машу стоит полюбоваться. Первый раз свидание у сыночка. Что за невидаль такая?

– Бухарина, пойдем бутерброды делать. Сейчас к Мишке девочка придет.

– Кто такая? – У Бухариной загорелись глаза.

– Сделаем бутерброды, увидим, – засмеялась я.

Я делала бутерброды и представляла Машу с длинными ногами, с короткими ногами, с большими глазами, с маленькими глазами, в черной коже, в розовых бантах и рюшах… Но почему-то все время с большой грудью. Самое интересное, комментарии Бухариной в точности совпадали с моими мыслями.

– Бери чайник, – велела я Бухариной и подхватила поднос с бутербродами.

Мы застыли у двери, за ней было тихо. Я вежливо постучала и сразу открыла дверь. О боже, боже, боже! Они целовались! Взасос! На диване! Почти лежа! Кошмар!