Читаем без скачивания Сто процентов закона - Юрий Феофанов

— Вполне.

— Так как же получилось: сахар отпущен, а мешки лишние?

— Так как же это получилось?

Мы не находим ответа на заданные друг другу вопросы. Но у меня явное преимущество: я и не обязан знать, как получилось с мешками, это дело следователя. На него закон возлагает бремя доказательств вины подозреваемого человека.

Из диалогов с Юрием Николаевичем у меня складывается впечатление, что он согласен с тем, что в деле допущены некоторые натяжки, однако существа они, мол, не меняют. Словом, так: «Формально в чем-то я и не прав, а по существу…»

Но закон в известной степени формален — и в этом не слабость его, а сила. И вообще «формальность» не идентична «формалистике». Без «оформления» наших прав, нашего положения в обществе, наших отношений с государством мы не могли бы нормально существовать, все бы пошло вкривь и вкось. А тем более, когда человек вступает в сложнейшие взаимоотношения с законом.

— Вы прекратили дело, не поставив даже в известность Смирнову. Но как же она могла обжаловать ваше решение?

— Верно, надо бы известить…

Но если подойти к этой фразе по существу, она означает, что человека, вина которого не установлена, который не был даже обвиняемым, объявили уголовным преступником. Правда, «великодушно» простили (без его ведома). Но ведь прощение — это автоматически признание вины. Без вины нечего прощать, невиновных не амнистируют.

— Видите ли, — объясняют мне в прокуратуре, — не против Смирновой, а по факту недостачи возбуждено дело.

— Позвольте, — отвечаю, — здесь написано нечто иное, — и протягиваю документ, вышедший из этого же учреждения — ответ на жалобу Смирновой.

«На Вашу жалобу по вопросу о дополнительном расследовании уголовного дела по факту недостачи сахара сообщаю: что по Вашей жалобе произведена проверка, считаю правильным прекращение  у г о л о в н о г о  д е л а  в  о т н о ш е н и и  В а с  (подчеркнуто мною. — Ю. Ф.) по ст. 5 п. 4 УПК РСФСР (т. е. по амнистии). Пом. кинешемского прокурора».

Вот видите, что значит «формальности», точнее, пренебрежение ими. Теперь Смирновой предъявляют гражданский иск на 1051 руб. И ей нелегко выиграть процесс: ведь по уголовному делу она оказалась хоть и прощенной, но виноватой. Нет, «формальность» процессуальной нормы весьма существенна!

Ваган Оганесович (помощник прокурора Кинешемского района) между тем тоже пытается увести меня со стези «формалистики» на разговор «по существу».

— Конечно, в руках Смирновой накладная — официальный документ. И если смотреть на дело юридически (?), то взыскать надо с Русакова. Но я убежден в том, что Смирнова допустила, если не растрату, то преступную халатность.

Каюсь, я не выдержал и допустил, быть может, не совсем тактичный выпад. Но ради «существа дела».

— Ваган Оганесович, — сказал я, — против Смирновой не возбуждалось уголовное дело. А вы подписали документ, где сказано: «Считаю правильным прекращение уголовного дела против Вас». Это, скажите, не халатность?

Мягко говоря, мой собеседник предпочел уйти от ответа. Во всяком случае, тоже сослался на некую мелочность моих придирок. А я уверен, будь на его месте такой «педант», как Вадим Викторович Анищенко, не было бы моей поездки в Кинешму. Я его хорошо знаю, знаю его придирчивость к себе, к каждому слову в следственном материале, к каждой мелочи — качества, проистекающие из глубочайшего уважения к закону.

Ведь вот что любопытно. Если бы человек обвинялся в таком преступлении, когда и смертная казнь возможна, уверен, не нашли бы мы этих нарушений даже в мелочах. А тут «мимоходное» дело, заурядное, неинтересное. Да и человека-то что, посадили? Наоборот, отпустили. Спасибо скажи.

А если взять практику прекращения уголовных дел с передачей на поруки, при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления или в других случаях, когда дело до суда не доходит. Сколько здесь бывает небрежностей, «неопрятностей», по выражению А. Ф. Кони. Расчет прост: человек, мол, и так доволен, что легко отделался. Какие уж тут нормы и буквы. Человек-то, который без достаточных оснований подвергался уголовному преследованию, а потом был «прощен», в этот момент, возможно, и рад. Он не задумывается над тем, что его все же признали виновным в уголовном преступлении, потом, не исключено, он спохватится.

Но ведь кроме обвиняемого существует юрист, который вел его дело. Для него не последнее — соблюдение буквы Закона. Истинный мастер не выпустит из своих рук плохое изделие не только потому, что ОТК не пропустит его. ОТК иногда вовсе и нет. Мастер уважает себя, свой труд, ему внутренне стыдно сделать плохо. Но мастер с деревом или металлом дело имеет. Юрист — всегда с людьми. Мне кажется, чувство удовлетворения должно приносить не только виртуозно распутанное тобой сложное дело, но и «проходящее», когда ты все сработал на совесть, ничего не забыл, все обосновал и закрепил. Именно это питает истинное уважение к своему труду и заставляет людей приносить тебе благодарность. А нужно-то немногое — сделать лишь то, что предписывает закон.

Помню одну историю, с которой я столкнулся в Красноярске. Там на складе Октябрьского райпищеторга похитили 100 ящиков с водкой. Воров не нашли, кладовщика осудили за халатность, а водку списали. А потом уже в каком-то служебном разговоре начальник планового отдела торга Антонина Викторовна Августинович разговорилась с бухгалтером магазина и та обмолвилась, что кладовщик предлагал кому-то какие-то излишки водки. Августинович решила все сама проверить. Пошла в магазин и впрямь нашла пропавшую водку. Виновных арестовали, осудили. Те во всем сознались, но отомстили Августинович: сказали, что она тоже в их махинациям участвовала и деньги от них получала.

Показания есть показания. Их не отбросишь. Стали проверять и… возникло новое дело — уже Августинович. Правда, оно вскоре рухнуло. Следствие не установило каких-либо фактов, свидетельствующих о преступных деяниях Антонины Викторовны, и дело против нее было прекращено. Но существуют разные формулы прекращения дела: «за отсутствием события преступления» (ст. 5 УПК РСФСР) и «при недоказанности участия обвиняемого в совершении преступления» (ст. 208 того же кодекса). Юристы совершенно справедливо указывают на равноценность обеих формул: раз преступление не доказано, говорят они, значит человек невиновен, точно так же, как невиновен он тогда, когда отсутствует сам состав преступления, — на этом стоит наше правосудие. Отказаться же от формулы «из-за недоказанности» нельзя, ибо состав преступления во многих случаях присутствует, нет лишь доказательств вины..

Рассуждения эти логичны и справедливы в юридическом смысле. В житейском же, обыденном, кадровом, административно-канцелярском все получается наоборот. Презумпция невиновности (обвиняемый считается невиновным до тех пор, пока его виновность не будет доказана в судебном порядке) оборачивается презумпцией виновности («рыльце-то у тебя в пушку, преступление-то есть, да только тебя, голубчика, не поймали, но меня не проведешь, что бы там законники ни говорили»). Так иногда бывает на деле — что же скрывать.

Ничего особенного с Антониной Викторовной, правда, не случилось. Вскоре после происшествия она ушла на пенсию и проводили ее с почетом: и грамотой наградили, и благодарность объявили, и много хороших слов сказали. А все же прокурор Октябрьского района Владимир Николаевич Речков, по всей вероятности, чувствовал, что точка над «и» не поставлена, что история Августинович не завершена. Тогда прокурор попросил руководителей торга собрать всех заведующих магазинами, сослуживцев Антонины Викторовны, приехал на это собрание и рассказал все, как было. И о том, как Августинович разоблачила воров, и как воры ее оговорили, объяснил, почему необходимо было возбудить дело, разъяснил, в каком случае советское правосудие считает человека виновным, а когда он полностью освобождается от обвинений и подозрений. И все встало на свои места.

Легко было это сделать? Конечно. Но часто ли работники следствия, прокуратуры, суда поступают так же? Боюсь, что нет. Тут разные бывают объяснения. Одним это кажется некими «телячьими нежностями»: подумаешь, мол, великое дело, скажи спасибо, что все обошлось. Других текучка заедает. Третьи полагают, будто извиниться — это чуть ли не подрыв престижа, хотя честность и откровенность способны лишь укрепить престиж.

Прокурор Октябрьского района г. Красноярска мог бы и не пойти на собрание. Значит, заслуженный и честный человек остался бы с пятном на долгие годы, пусть это пятно и не «официальное». И тут, нам кажется, нельзя полагаться лишь на добрую волю служителей правосудия. «Милосердие, — как заметил юрист и философ прошлого, — должно быть исключено из хорошего законодательства». Глубокая мысль, несмотря на ее кажущуюся жестокость. Нельзя в правосудии полагаться на такой шаткий фактор, как доброе сердце или жалостливая душа. Нам представляется: то, как закончилось дело Августинович в Октябрьском районе г. Красноярска, должно быть не исключением, а нормой. Не только нравственной, но и строго оговоренной буквой закона, — официально, в присутствии коллектива, гласно снять вину. И закон, и его служители, и все, кто с законом сталкивается, от этого только выиграют.