Читаем без скачивания Теплоход "Иосиф Бродский" - Александр Проханов

— Вы, Александр, настоящий знаток России. Нам повезло с послом, а вам повезло с нашим министром культуры. — Есаул делал вид, что любуется Спасом, радуется удачному приобретению. Старался выдержать невыносимую пытку.

Спас взирал на него с укоризной. Офицер, правитель страны, кому судьба вменила защищать и спасать Россию, он был бессилен сберечь родную святыню, чудотворный образ, увозимый в плен оккупантами и разорителями Родины. Русский Бог смотрел на него с осуждением и угрюмым презрением. И это казалось проклятьем, отлучением от благодати и святости, ввержением в тьму.

Есаул поворачивался спиной к послу, делая вид, что любуется иконой и выбирает лучшее место для обозрения. Сам же, побледнев от страдания, каялся перед образом. Просил не винить за то, что не в силах убить ненавистного еврея, сорвать со стены портрет дегенерата, разорвать флаг врага. Незримо, верующей страстной душой, припадал к закопченным доскам, касаясь губами не божественных уст, не смуглого, в треугольных морщинах лба, а только синих и красных цветов, окружавших голову Бога. Умолял научить, что делать захваченному в тенета предательства, обманутому Президентом Парфирием, окруженному врагами страны.

Умоляюще смотрел на грозный божественный лик. И вдруг из глубин строгих немигающих глаз, из пунцовых, как лесная малина, губ, хлынула чистая влага, сверкающий слезный поток. Оросил икону, заструился по черному дереву, на котором просияли цветы, зажглась позолота, прочертились священные письмена. Образ беззвучно рыдал — о России, о несчастном народе и о нем, Есауле, погруженном в пучину несчастий, бессильному пробиться к высшей лазури, к дивной спасительной истине, в которой нет места злодеяниям, а чистые души цветут, как цветы несказанного Рая.

Есаул был потрясен. Отступил от плачущего образа. Киршбоу, не заметивший чуда, проводил его до дверей «Спасохауса».

Глава вторая

Следующая встреча была в Кремле, в кабинете Президента Парфирия. Кабинет сиял великолепием и имперским величием, был изукрашен теплым малахитом, светящейся яшмой, туманным сердоликом, бело-розовым и снежно-голубым мрамором. Позолотой сиял камин, ампирная, драгоценная мебель, часы с Афиной Палладой. Хрустали канделябров и лучезарная люстра переливались нежными радугами. Кабинет был выполнен по рисункам знаменитого Глазунова, знатока петербургских дворцов и аристократических подмосковных усадеб. Являл собой чудо вкуса, возвышенной красоты и вдохновения. Был переделан из кремлевского кабинета Сталина, чьи аскетические дубовые панели, тяжеловесный диван, продавленные кресла и светильники в матовых абажурах канули в Лету вместе с грозным хозяином.

Президент Парфирий сидел за широким столом карельской березы, положив на зеленое сукно хрупкие белые руки. Сукно было пустым, без бумаг, с крохотной визитной карточкой, на которой жеманной вязью было выведено чье-то женское имя. На периферии стола, аккуратно расставленные, не менявшие своих мест все годы правления, покоились фетиши Президента. Хрустальный шар, поглощавший солнечный свет, в чьей глубине переливалась ослепительная косматая радуга. Янтарные, искусно выточенные Бранденбург-ские ворота. Кисть дамской руки с волнистыми чудными пальцами, отлитая из серебра. Небольшое блюдо из венецианского стекла, зелено-голубое, цвета морской волны, на дне которого лежала изящная, из белой платины наяда. Президент светло смотрел на Есаула водянистыми, чуть выпуклыми глазами. Улыбался застенчивой милой улыбкой.

— Вася, ты не заметил, что наш премьер поразительно похож на мэра Лужкова и юмориста Жванецкого? Та же степень облысения, те же плутоватые глазки, та же глубинная алчность. Я ему говорю: «Зачем государственные накопления России хранить в банках Америки? Давайте переведем часть в Гонконг?» А он блестит своими пуговками и посмеивается: «А вы в случае "оранжевой революции" собираетесь переехать в Америку или в Китай?»… Приходил на прием губернатор Русак. Таких Русаков на Брайтон-Бич поискать. Выклянчивает деньги на сельское хозяйство. Знаю я это хозяйство — сафари-парк, горнолыжный курорт и Диснейленд на землях, где рожь выращивали… Является вчера Добровольский, старая лиса, пережившая двух генсеков и двух президентов: «Умоляю, Парфирий Антонович, помилуйте нашего незадачливого узника-олигарха. В мордовской колонии он подвергается издевательствам уголовников, которые бурят ему задницу в поисках нефти. Помилование произведет самое благоприятное впечатление в бизнес-сообществе». А я-то знаю, что он меня ненавидит, настраивает бизнес против меня… «Мидовец» наш малахольный приводит ко мне африканца на вручение верительных грамот: «Парфирий Антонович, эта страна находится в зоне "национальных интересов" России». Какие интересы? Обезьяна с дипломом Оксфорда, зараженная СПИДом. Во всей стране две русские бабы, вышедшие за африканских студентов и нарожавшие кучу чернокожих мартышек… А тут еще пресс-секретарь затрахал своим «пиаром»: «Парфирий Антонович, вам необходимо совершить полет на стратегическом бомбардировщике к полюсу. Это вновь подымет ваш пошатнувшийся рейтинг». Да они же летающие гробы, эти «стратеги»! Хотите похоронить меня на Северном полюсе?.. А сегодня подкатывается твой любимец Яким: «Парфирий Антонович, движение "Нейшн" объявляет конкурс на лучший стих о Президенте России. На проведение конкурса нужно сто тысяч долларов». А он не знает, твой молодчик Яким, что в народе его шайку именуют — антифашистское движение «Гитлерюгенд»?.. Устал, надоело!.. Брошу все и уеду в Альпы кататься на лыжах!..

Все это он произносил томно, женственно. В окружении красивых безделушек и дорогого убранства напоминал капризного изнеженного маркиза, каких любил рисовать художник Бенуа. Есаул мысленно уложил его на мягкое канапе, где тот поместил свое маленькое изящное тело, подперев миловидную голову, вытянув ноги в панталонах и белых чулках.

Это сравнение мучило Есаула, рождало ощущение хрупкости, ненадежности, мнимости. Будто убранство кабинета — пышная геральдика и золоченые гербы, изящные изгибы и дорогие виньетки были изделием искусного гастронома, изготовившего праздничный торт. Разрежут на сочные ломти созданный из крема камин, подденут ножом марципаны и трюфели украшений, извлекут ванильную, пропитанную вином мякоть, и вновь обнажатся жесткие дубовые стены, тяжеловесная рабочая мебель, зеленая настольная лампа. Хозяин кабинета, во френче, с прокуренными усами, снимет телефонную трубку и тихо скажет: «Слушаю тебя, Лаврентий».

— Понимаю, ты устал. На то оно и есть — бремя власти. Сталин, который здесь когда-то работал, тоже уставал. Но до смерти нес свое бремя. — Есаулу показалось, что Сталин слышит его слова. Присутствует рядом, вот-вот прорвет бутафорию разукрашенных стен, шагнет в кабинет и встанет, сурово поглядывая на измельчавших политиков, промотавших великое наследство.

— Сталин не только сам утомился, но и Есех остальных утомил. Поэтому, говорят, Никита его и убил. Чтобы дать отдохнуть народу. — Президент Парфирий потянулся за столом, так что нежно хрустнули сахарные хрящики. Было видно, что мысли его реют над сверкающими альпийскими склонами, по которым он несется по извилистой трассе, подымая чудесный солнечный вихрь.

— Народ, отдыхая, полстраны потерял. Еще поотдыхаем немного, и России конец. — Есаула мучило это нарочитое легкомыслие, которым Президент исключал всякое серьезное обсуждение, угадывая в соратнике глубинное клокочущее раздражение.

— Конец, не конец России, — пусть уж без меня разбираются. Я свое дело сделал. Второй срок доматываю, можно сказать, сверхурочно. — Он легонько зевнул, похлопывая ладошкой по бледно-розовым губам.

Есаул увидел, как правее камина вздулась обитая парчой голубая стена. Сквозь лучистый шелк, продирая его с легким треском, в кабинет вступил Сталин. Остановился у стены — зеленоватый френч с костяными пуговицами, военные брюки, свободно заправленные в сапоги, густые рыжеватые волосы с желтоватой сединой на висках, небольшой крепкий кулак, сжимающий вишневую трубку, медленно подносящий ее к тяжелым вислым усам.

— Все эти министры, долги Парижскому клубу, отмороженные чеченцы, тонущие лодки, бунтующие пенсионеры, — попил этого пойла, и хватит. Пусть кто-нибудь другой. Может, ты, Вася? Станешь членом «восьмерки». — Президент Парфирий проказливо взглянул на друга, радуясь тому, что шуткой своей причиняет Есаулу страдание.

— Я был у посла Киршбоу. Надменный иудей дал понять, что Госдеп и эта черненькая болонка, похожая на телеведущую «Домино», возражают против продления твоего президентства на третий срок. Надеюсь, мы сможем дать достойный ответ наглецам? Быть может, на время закроем воздушный коридор для их баз в Средней Азии? Пусть гоняют свои «Геркулесы» через Пакистан.