Читаем без скачивания Загадка «Четырех Прудов» - Джин Уэбстер

Повторный допрос лишь вызвал то же утверждение, но с более обстоятельными подробностями. Остальные негры поддерживали ее, история быстро увеличивалась в размерах и обрастала жуткими деталями. Оказалось, припадки Нэнси заразны, и другие к этому времени были возбуждены не меньше ее. Единственным сравнительно спокойным среди них оставался Моисей-Кошачий-Глаз, который сидел в проходе и наблюдал за сценой из-под полуприкрытых век, а на лице его было что-то вроде ухмылки.

Полковник, заметивший, что из-за одного маленького цыпленка слишком много шума, раздраженно прекратил допрос. Когда мы снова вышли в галерею, я оглянулся на пляшущий огонь, причудливо пересекающиеся тени, стоявшие в круг смуглые лица, и, признаюсь, у меня по коже побежали мурашки. Я понял, что в подобной атмосфере суеверию не требуется много времени, чтобы человек оказался в его власти.

– Что все это значит? – спросил я, пока мы медленно шли к дому.

– Это значит, – пожал плечами Рэднор, – что кто-то из них врет. Могу поклясться, что у призрака здоровый, человеческий аппетит. Нэнси напугана и верит собственной истории. Нет никакого смысла анализировать байки чернокожих: у них такое богатое воображение, что через пять минут они сами себе верят.

– Кажется, я могу вычислить привидение, – возразил я. – И это ваш драгоценный Моисей-Кошачий-Глаз.

Рэднор покачал головой.

– Моисею не нужно воровать кур. Он получает все, что пожелает.

– Моисей, – прибавил полковник твердо, – единственный человек на плантации, которому можно безоговорочно доверять.

Мы почти дошли до дома, как вдруг нас напугало несколько пронзительных криков и воплей, донесшихся из-за открытой лужайки, что отделяла нас от старых негритянских хижин. В следующее мгновение к нашим ногам бросилась бившаяся в конвульсиях старуха, чье лицо дергалось от ужаса.

– Призрак! Призрак! Он делает знаки, – было все, что мы смогли разобрать среди ее стонов.

Остальные негры высыпали из кухни и исступленно окружили извивающуюся женщину. Моисей, я заметил, был среди них, – на сей раз он хотя бы мог доказать свое алиби.

– Эй, Моисей, живо! Принеси нам факелы, – позвал Рэднор. – Мы притащим сюда этого призрака, чтобы он сам за себя ответил. Это тетя Сьюки, – добавил он, обращаясь ко мне и кивая на лежащую на земле женщину, чьи судороги стали уже стихать. – Она живет на соседней плантации и, наверное, решила пойти по лавровой тропинке вдоль хижин, чтобы срезать путь. Ей под сто лет и она сама почти ведьма.

Подковылял Моисей с факелами – просмоленными сосновыми сучьями, какими обычно пользовались ночью на охоте за опоссумами, – и он, я и Рэднор направились к хижинам. Я заметил, что ни один из негров не вызвался помочь; также я заметил, что Моисей пошел впереди, издавая низкий завывающий звук, от которого у меня по спине подирал мороз.

– Что это с ним? – спросил я затаив дыхание, поглощенный скорее негром, чем призраком, которого мы пришли разыскивать.

– Так он обычно охотится, – засмеялся Рэднор. – В Моисее масса достоинств, к которым тебе придется привыкнуть.

Мы довольно тщательно обыскали всю территорию покинутых жилищ. Три-четыре наиболее просторные хижины использовались в качестве хранилищ для фуража, остальные пустовали. Мы заглянули в каждую из них, но не обнаружили ничего более устрашающего, чем несколько летучих мышей и сов. В тот момент я не придал этому особого значения, но позже я вспомнил, что одну хижину мы исследовали не столь тщательно, как остальные. Моисей уронил факел, как только мы вошли, и, замешкавшись при попытке вновь засветить его, мы отнеслись к осмотру интерьера несколько небрежно. Как бы то ни было, в тот вечер мы не нашли привидения, бросив, в конце концов, наши поиски, и вернулись домой.

– Я подозреваю, – засмеялся Рэднор, – что в действительности делающий знаки призрак старой тети Сьюки – ничто иное как помахивавшая хвостом белая корова.

– Это, пожалуй, мысль, если учесть предыдущий эпизод с курицей, – заметил я.

– О, это еще не конец! Мы будем получать привидение на завтрак, обед и ужин все время, пока ты пробудешь у нас. Если черномазые начинают что-то видеть, они будут продолжать в том же духе.

Когда в тот вечер я поднялся наверх, Рэд шел за мною по пятам, чтобы убедиться, что у меня есть все, что нужно. Комната представляла собой огромное помещение в четыре окна, всю мебель в которой составляли кровать с балдахином и платяной шкаф красного дерева размером с небольшой дом. Поскольку по ночам все еще было прохладно, в камине громко трещали дрова, придавая некоторую веселость унылым апартаментам.

– Это была комната Нэн, – неожиданно сказал он.

– Комната Нэн! – эхом отозвался я, оглядывая мрачное помещение. – Тяжеловато для девочки.

– Действительно, малость сурово, – согласился он, – но, думаю, когда она здесь жила, все было по-другому. Ее вещи упакованы и убраны на чердак. – Он взял свечу и подержал ее так, чтобы она осветила лицо на портрете над каминной полкой. – Это Нэн, изображенная, когда ей было восемнадцать.

– Да, – кивнул я. – Я узнал ее, как только увидел. Она была такой же, когда я ее знал.

– Он висел раньше внизу, но после ее замужества отец велел перенести его сюда. Он держал дверь на замке, пока не пришло известие о ее смерти, тогда он сделал из нее комнату для гостей. Сам он здесь не бывает, – не может смотреть на портрет.

Рэднор говорил отрывисто, но с глубоко затаенной горечью. Я понимал, что он горячо переживает по поводу этой темы. Сказав несколько бессвязных слов, он довольно резко пожелал мне спокойной ночи и оставил меня наедине с воспоминаниями об этом доме.

Вместо того чтобы лечь спать, я принялся разбирать вещи. Я устал, но не сомкнул глаз. Конвульсии тети Сьюки и наша охота за привидениями при свете факела были для меня чем-то новым, оказывающим далеко не успокоительное действие. Покончив с вещами, я расположился в удобном мягком кресле перед камином и стал изучать портрет. Это было огромное полотно в романтическом стиле Ромни, с пейзажем на заднем фоне. Девушка одета в ниспадающее свободными складками розовое платье, садовая шляпа, полная роз, висит, раскачиваясь, на ее руке, сбоку к ней прижалась шотландская овчарка колли с большими, блестящими глазами. Поза, атрибуты были неестественны, однако художник уловил характер. Лицо Нэнни выглядывало из рамы таким, каким я его помнил с незапамятных времен. Юность, веселье и доброта дрожали на ее губах и смеялись в ее глазах. Казалось, картина была пророчеством всего того счастья, что должно было наступить в будущем. Нэнни в восемнадцать лет, и перед нею – вся жизнь!

А три года спустя она умирала в скучном городке на Западе, вдали от подруг своего детства, без слова прощения от своего отца. Что она сделала, чтобы заслужить такую судьбу? Всего лишь противопоставила свою волю его воле и вышла замуж за человека, которого любила. Ее муж был бедным, но насколько я слышал, весьма достойным парнем. Изучая энергичное, улыбающееся лицо, я ощутил жаркий прилив гнева против ее отца. Каким же мстительным должен быть этот человек, если он по-прежнему питает злобу к дочери, которая уже пятнадцать лет как лежит в могиле! Было мучительно грустно из-за несбывшихся надежд, запечатленных на полотне. Я задул свечи, чтобы стереть из памяти улыбку несчастной малышки Нэнни.

Некоторое время я сидел, угрюмо уставясь на пылающие угли, пока не был разбужен гулким звоном часов в холле, которые медленно отсчитали двенадцать ударов. Поднявшись, я засмеялся и зевнул. Первый приказ доктора был ложиться спать рано! Я торопливо переоделся, но прежде чем лечь, немного задержался возле открытого окна, соблазненный свежестью деревенских ароматов вспаханной земли и прорастающей зелени, доносившихся с влажным легким ветерком. Была безумная ночь, в небе низко висел молодой месяц. Тени метались по лужайке, ветер раскачивал и шевелил деревья. Давным-давно я не наблюдал столь безмятежной картины. Нью-Йорк с его уличной суматохой и столпотворением, с ужасами морга Терри, находился, казалось, на другом континенте.

Внезапно я был выведен из задумчивости тихим, дрожащим скрипом открываемого прямо подо мной окна. Я бесшумно и проворно высунулся из окна и, к своему удивлению, увидел, как Моисей-Кошачий-Глаз (хотя было довольно темно, я не мог ошибиться благодаря характерному для него медлительному бегу вприпрыжку) выскользнул из тени дома и припустил по открытому участку лужайки к заброшенным негритянским хижинам. Он бежал, почти вдвое согнувшись под тяжестью большого черного свертка, который нес в руках. Хотя я напрягал зрение, мне больше ничего не удалось разглядеть, прежде чем он нырнул под сень лавровых деревьев.

Глава IV

Загадочный призрак

Я проснулся рано и поспешил одеться, сгорая от нетерпения сойти вниз и поведать о моем последнем ночном открытии по поводу Моисея. Моим первым порывом было разбудить весь дом, однако, взвесив более трезво, я решил подождать до утра. Теперь я был рад, что поступил так, ибо в восточные окна струился солнечный свет, свежий ветерок доносил птичий щебет, благодаря чему жизнь казалась более веселой штукой, нежели это было прошлой ночью, и дело о призраке приняло определенно курьезный оттенок.