Читаем без скачивания Бал - Александр Абрамов

На мраморных столиках меж колоннами они пили шампанское. Бокалы звенели, как бубенцы. Оркестр гремел. Палочка дирижера казалась молнией. Вальс, вальс, вальс… Пары проносились мимо, оставляя недосказанное, невыплаканное, недоцелованное…

– …Я знала, что так будет.

– …Что встречу тебя на этом балу.

– …Мы шли к нему с того военного парада на Красной площади.

– …Сколько дней шли.

– …Какая разница – дошли.

Я понял, что заглянул в будущее. В будущее, каким его видела Рима. Это она открыла для меня щелку во времени.

Оглянулся по сторонам, уже не сомневаясь, что найду ее здесь. И нашел. Она стояла у соседней колонны таким же, как и я, огородным пугалом в своей заячьей шапке и байковом лыжном костюме. Шубку, сброшенную на пол, она держала за воротник.

Я взял с ближайшего мраморного столика вполне реальную бутылку шампанского, два бокала и, лихо подкатив к ней по глянцу паркета, предложил, как бы ничему не удивляясь:

– А ну-ка вспеньте-ка полный бокал.

В сияющих глазах ее отразилось то, что можно выразить одним словом: ликование.

– Видите? Я же говорила вам, что так и будет. Я выпил свой бокал и хмыкнул:

– А шампанское-то настоящее.

– Здесь все настоящее, – сказала она.

– И люди?

– Конечно. Такими я их увидела.

– И оттого, должно быть, все девушки похожи на вас.

– А мужчины – на вас.

Мы оба засмеялись, как на всамделишном балу.

– Это только мы их видим такими, – заговорщически прошептала она, – в жизни они будут другими. Но все будет именно так. Может быть, не здесь, а в Большом театре, может быть, просто на улицах. На Красной площади, например…

– Что же это – гипноз? – спросил я. Она фыркнула:

– Смешно. Я не Вольф Мессинг.

– Галлюцинация?

– Не знаю. Только я очень хотела это увидеть.

Я уже почти не сомневался в том, что галлюцинирую и эскиз будущего навязан мне Римой. Но какой исступленной гипнотической силой надо было обладать, чтобы и свою и чужую психику заставить поверить в реальность предполагаемого, обмануть зрение, слух, осязание, вкус.

– Не ломайте голову, – сказала она. – Просто мечта. И моя и ваша.

Окошко в будущее. Вот-вот захлопнется…

– Граждане! Воздушная тревога, – объявил невидимый радиоголос.

И все погасло – и свет и звук. И снова темнота предгрозовой ночи. И глухое безмолвие тишины.

Я крикнул в темноту:

– Рима!

Никто не отозвался. Я рванулся вперед и налетел на солдатскую койку. Оказывается, их никуда не убирали. Я ощупью обогнул ее и вышел к дверям. Там я и поднял свой брошенный ватник. В вестибюле горела единственная лампочка, но Римы я не нашел. Или она тоже была видением, или, что всего вероятнее, скрылась в темноте, чтобы избежать разговора со мной.

Впереди меня, застегивая на ходу пальто и ватники, спешили дежурные. Еле брезжил поздний зимний рассвет. А на площади Свердлова уже показались прохожие. Опасность воздушного нападения была устранена еще на подступах к городу.

В десять утра я потопал по заснеженным улицам в госпиталь на перевязку, потом через неделю с воинским эшелоном – в часть, а в декабре и январе мы действительно погнали их от Москвы, и был Сталинград, и Курская дуга, и великий победный марш к алому знамени на крыше рейхстага. Так все и было. И был мой бал, и мы танцевали вальс под трофейный баян на развалинах какого-то берлинского пригорода.

Только без Римы.

III

– Я обманул вас, простите, – обратился я к все еще сидевшей рядом женщине.

Она обернулась и спросила:

– Значит, вспомнили?

– Вспомнил, Рима… – сказал я.