Читаем без скачивания Брюсов - Владислав Ходасевич

Надю хоронили на бедном Миусском кладбище, в холодный, метельный день. Народу собралось много. У открытой могилы, рука об руку, стояли родители Нади, приехавшие из Серпухова, старые, маленькие, коренастые, он - в поношенной шинели с зелеными кантами, она - в старенькой шубе и в приплюснутой шляпке. Никто с ними не был знаком. Когда могилу засыпали, они как были, под руку, стали обходить собравшихся. С напускною бодростью, что-то шепча трясущимися губами, пожимали руки, благодарили. За что? Частица соучастия в брюсовском преступлении лежала на многих из нас, всё видевших и ничего не сделавших, чтобы спасти Надю. Несчастные старики этого не знали. Когда они приблизились ко мне, я отошел в сторону, не смея взглянуть им в глаза, не имея права утешать их.

Сам Брюсов на другой день после Надиной смерти бежал в Петербург, а оттуда - в Ригу, в какой-то санаторий. Через несколько времени он вернулся в Москву, уже залечив душевную рану и написав новые стихи, многие из которых посвящались новой, уже санаторной "встрече"... На ближайшей среде "Свободной Эстетики", в столовой Литературно-Художественного Кружка, за ужином, на котором присутствовала "вся Москва" - писатели с женами, молодые поэты, художники, меценаты и меценатки,- он предложил прослушать его новые стихи. Все затаили дыхание - и не напрасно: первое же стихотворение оказалось декларацией. Не помню подробностей, помню только, что это была вариация на тему

Мертвый, в гробе мирно спи,

Жизнью пользуйся живущий,

а каждая строфа начиналась словами: "Умершим - мир!" Прослушав строфы две, я встал из-за стола и пошел к дверям. Брюсов приостановил чтение. На меня зашикали: все понимали, о чем идет речь, и требовали, чтобы я не мешал удовольствию.

За дверью я пожалел о своей поездке в "Русское Слово" и "Русские Ведомости".

* * *

Он страстною, неестественною любовью любил заседать, в особенности председательствовать. Заседая - священнодействовал. Резолюция, поправка, голосование, устав, пункт, параграф -- эти слова нежили его слух. Открывать заседание, закрывать заседание, предоставлять слово, лишать слова "дискреционною властью председателя", звонить в колокольчик, интимно склоняться к секретарю, прося "занести в протокол",- все это было для него наслаждение, "театр для себя", предвкушение грядущих двух строк в истории литературы. В эпоху 1907-1914 гг. он заседал по три раза в день, где надо и где не надо. Заседаниям жертвовал совестью, друзьями, женщинами. В конце девяностых или в начале девятисотых годов он, декадент, прославленный эпатированием буржуа, любящий только то, что "порочно" и "странно",вздумал, в качестве домовладельца, баллотироваться в гласные городской думы тех времен! В качестве председателя дирекции Литературно-Художественного Кружка часами совещался с буфетчиком на тему о завтрашнем дежурном блюде.

Осенью 1914 г. он вздумал справить двадцатилетие литературной деятельности. И. И. Трояновский и г-жа Неменова-Лунц, музыкантша, составили организационную комиссию. За ужином после очередного заседания "Свободной Эстетики" прибор Брюсова был украшен цветами. Организаторы юбилея по очереди заклинали разных людей сказать речь. Никто не сказал ни слова - время было неподходящее. Брюсов уехал в Варшаву, военным корреспондентом "Русских Ведомостей". Мысли об юбилее он не оставил.

Он был антисемит. Когда одна из его сестер выходила замуж за С. В. Киссина, еврея, он не только наотрез отказался присутствовать на свадьбе, но и не поздравил молодых, а впоследствии ни разу не переступил их порога. Это было в 1909 году.

К 1914-му отношения несколько сгладились. Мобилизованный Самуил Викторович очутился чиновником санитарного ведомства в той самой Варшаве, где Брюсов жил в качестве военного корреспондента. Они иногда видались.

После неудачи московского юбилея Брюсов решил отпраздновать его хоть в Варшаве. Какие-то польские писатели согласились его чествовать. Впоследствии он рассказал мне:

- Поляки - антисемиты куда более последовательные, чем я. Когда они хотели меня чествовать, я пригласил было Самуила Викторовича, но они вычеркнули его из списка, говоря, что с евреем за стол не сядут. Пришлось отказаться от удовольствия видеть Самуила Викторовича на моем юбилее, хоть я даже указывал, что все-таки он мой родственник и поэт.

Отказаться от удовольствия справить юбилей он не мог.

Этот злосчастный юбилей он справил-таки в Москве, в декабре 1924 года. Торжество происходило в Большом театре. По городу были расклеены афиши, приглашающие всех желающих. Более крупными буквами, чем имя самого Брюсова, на них значилось: "С участием Максима Горького". Хотя устроители и, конечно, сам Брюсов отлично знали, что Горький в Мариенбаде и в Россию не собирается.

* * *

Как и почему он сделался коммунистом?

Некогда он разделял идеи самого вульгарного черносотенства. Во время русско-японской войны поговаривал о масонских заговорах и японских деньгах.

В 1905 г. он всячески поносил социалистов, проявляя при этом анекдотическое невежество. Однажды сказал:

- Я знаю, что такое марксизм: грабь что можно и - общность мужей и жен. Ему дали прочесть Эрфуртскую программу. Прочитав, он коротко сказал:

- Вздор.

Я пишу воспоминания, а не критическую статью. Поэтому укажу только вкратце, что такие "левые" стихотворения, как знаменитый "Кинжал", по существу не содержат никакой левизны. "Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза", это программа литературная, эстетическая, а не политическая. Карамзин в "Письмах русского путешественника" рассказывает об аристократе, который примкнул к якобинцам. На недоуменные вопросы, к нему обращенные, он отвечал:

- Que fairie? J'aime les t-t-troubles [Что делать? Я люблю беспокойства. (франц.) ]

(Аристократ был заика.)

Эти слова можно было поставить эпиграфом ко всем радикальным стихам Брюсова из эпохи 1905 года. Знаменитый "Каменщик" также не выражал взглядов автора. Это - стилизация, такая же подделка, такое же поэтическое упражнение, как напечатанная тут же детская песенка про палочку-выручалочку, как песня сборщиков ("Пожертвуйте, благодетели, на новый колокол") и другие подобные стихи. "Каменщик" точно так же не выражал взглядов самого Брюсова, как написанная в порядке "исчерпания тем и возможностей" "Австралийская песня":

Кенгуру бежали быстро

Я еще быстрей.

Кенгуру был очень жирен,

И я его съел.

Самое происхождение "Каменщика" - чисто литературное. Это - не более и не менее как исправленная редакция стихотворения, написанного еще до рождения Брюсова. Под тем же заглавием оно напечатано в "Лютне", старинном заграничном сборнике запрещенных русских стихов. Кто его автор - я не знаю. Пока фельетонисты писали статьи об обращении "эстета" Брюсова к "общественности" - Брюсов на чердаке своего дома учился стрелять из револьвера, "на случай, если забастовщики придут грабить". В редакции "Скорпиона" происходили беседы, о которых Сергей Кречетов сложил не слишком блестящие, но меткие стишки:

Собирались они по вторникам,

Мудро глаголя.

Затевали погромы с дворником

Из Метрополя. **

. . . . . . . . . . . . . . .

Так трогательно по вторникам,

В согласии вкусов,

Сочетался со старшим дворником

Валерий Брюсов.

В ту же пору его младший брат написал ему латинские стихи с обращением:

Falsus Valerius, duplex lingua![ Неверный Валерий, двойственноязычный (лат.)]

В 1913 г. он был приглашен редактировать литературный отдел "Русской мысли" - и однажды сказал:

- В качестве одного из редакторов "Русской мысли" я в политических вопросах во всем согласен с Петром Бернгардовичем (Струве).

Впоследствии, накануне февральской революции, в Тифлисе, на банкете, которым армяне чествовали Брюсова как редактора сборника "Поэзия Армении",он встал и, к великому смущению присутствующих, провозгласил тост "за здоровье Государя Императора, Державного Вождя нашей армии". Об этом рассказывал мне устроитель банкета, П. Н. Макинциан, впоследствии составитель знаменитой "Красной Книги В. Ч. К." (в 1937 г. он был расстрелян).

* * *

Демократию Брюсов презирал. История культуры, которой он поклонялся, была для него историей "творцов", полубогов, стоящих вне толпы, ее презирающих, ею ненавидимых. Всякая демократическая власть казалась ему либо утопией, либо охлократией, господством черни.

Всякий абсолютизм казался ему силою созидательной, охраняющей и творящей культуру. Поэт, следовательно, всегда на стороне существующей власти, какова бы она ни была, лишь была бы отделена от народа. Ему, как "гребцу триремы", было

все равно,

Цезаря влечь иль пирата.

Все поэты были придворными: при Августе, Меценате, при Людовиках, при Фридрихе, Екатерине, Николае I и т. д. Это была одна из его любимых мыслей.

Поэтому он был монархистом при Николае II. Поэтому, пока надеялся, что Временное правительство "обуздает низы" и покажет себя "твердою властью". он стремился заседать в каких-то комиссиях и. стараясь поддержать принципы оборончества, написал и издал летом 1917 года небольшую брошюру в розовой обложке, под заглавием: "Как кончить войну?" - и с эпиграфом: "Si vis pacemn para bellum". Идеей брошюры была "война до победного конца".