Читаем без скачивания Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

Драмжер знал, как кого зовут в Большом доме: масса Хаммонд Максвелл и миссис Августа, его жена; миссис Софи, дочь Максвелла, и масса Дадли, ее муж, и двое их детей. Слуг из Большого дома он знал в лицо. Первой по важности стояла Лукреция Борджиа, кухарка, заслужившая на всей плантации репутацию дикой фурии. За ней шли Эльвира и Касси, большегрудые особы с осиными талиями, которые иногда снисходили до того, чтобы пройтись в чистеньких ситцевых платьицах к невольничьим хижинам и немного поболтать с их обитателями. В доме жила также редко показывающаяся на глаза Регина, которую Драмжер всегда считал белой, пока мать не сказала ему, что она тоже негритянка; ее сыну Бенони никогда не разрешали играть с другими детьми. Сверкающим экипажем правил кучер Аякс, а в саду и на лужайке трудились Мерк и Юп. Рабы с плантации испытывали к этим избранникам судьбы благоговейный ужас и относились к ним почти с таким же уважением и трепетом, как к белым господам. Должность слуги в Большом доме была знаком отличия для раба, превосходящим по значимости желанный для всех светлый оттенок кожи.

— Будь умницей! — напутствовала Жемчужина сына.

— И заходи нас проведать, — добавила старуха Люси, предвкушавшая лакомые сплетни, которые внук станет приносить из Большого дома.

Драмжер неуверенно побрел между невольничьими хижинами, а потом мимо закопченных кирпичных остовов, оставшихся после сгоревшего старого дома и теперь торчавших из травы, как старческие зубы. Дальше находилось кладбище, где на одном из мраморных надгробий было начертано слово «Драмсон»: под ним, по словам Жемчужины, покоился его отец. Он перепрыгнул через невысокую каменную ограду и подошел к могиле, чтобы провести пальцем по причудливым значкам. Грамотой он не владел, поэтому буквы для него ничего не значили, но он знал, что отца звали Драмсон, поэтому странные отметины должны были обозначать именно это слово.

Здесь, в тени дубов, было прохладно; легкий ветерок шевелил серый мох. Подстриженная трава приятно колола босые ступни. Драмжер восхищенно разглядывал выкрашенные белой краской железные урны с цветами и испытывал незнакомую ему прежде гордость: ведь его отец был единственным негром, похороненным на кладбище белых. Он не знал в точности, что такое «отец», потому что у рабов толком не было отцов, но ощущал некое родство с легендарным Драмсоном, спасшим жизнь массе Максвеллу в ночь восстания рабов, когда запылал старый дом. Он знал, что Драмсон похоронен среди белых господ по настоянию всемогущей миссис Августы. Это было излюбленнейшим рассказом на плантации: рассказчики-негры находили удовлетворение в мысли, что их собрату удалось покорить такую вершину.

Драмжер неохотно покинул тихое кладбище и зашагал дальше по чисто выметенной песчаной дорожке, через рощицу у подножия холма, по вычурному горбатому мостику над медленной речкой. В беленькой беседке, примыкавшей к мостику на противоположной стороне, сидела миссис Софи, дочь массы Хаммонда, с двумя своими детьми: десятилетним Уорреном и малюткой Амандой; при них находилась чернокожая нянька Блоссом и мальчишка Бенони, слуга малолетнего массы Уоррена. Драмжера так и подмывало поглазеть на миссис Софи, славившуюся светлыми волосами, но, проходя мимо, он не осмелился поднять на нее глаза. Однако пока он сосредоточенно вышагивал босиком по мостику, стараясь не поскользнуться; миссис Софи сама заметила его и окликнула:

— Куда это ты, паренек? Разве ты не знаешь, что неграм нельзя пользоваться мостом? Он только для домашних слуг. Для тебя переброшена вон та доска.

И она указала на узкую осклизлую доску неподалеку.

Драмжер осмелел и поднял глаза. Никогда прежде он не оказывался так близко к миссис Софи и теперь не мог оторваться от этого зрелища. Миссис Софи, великолепное светловолосое существо из Большого дома, принадлежавшее к совершенно иному миру, оказалась косоглазой, и он не мог в точности определить, смотрит она на него или в сторону. В остальном она была прехорошенькой, но ее блуждающий взгляд настолько его заворожил, что он больше ни на что не обратил внимания.

— Я теперь домашний слуга, миссис. Я иду в Большой дом, потому что меня позвал туда масса Максвелл. Я — Драмжер, сын Жемчужины, — горделиво произнес он.

— Подойди-ка, — поманила она его.

Он преодолел остаток моста и остановился на пороге беседки. Она оглядела его с головы до ног, раздевая взглядом, и поманила подойти ближе. Он поднялся по ступенькам, и она погладила его по голове.

— Значит, ты сын Жемчужины? Твой отец Драмсон был красивейшим негром, какого я когда-либо видела. Я помню его еще с той поры, когда не училась в школе. Вот уж красавчик был! А ты будешь еще красивее. Значит, ты станешь слугой в Большом доме?

— Да, миссис. Так велел масса Максвелл.

— Тогда запомни: я — твоя хозяйка, миссис Софи, вот это молодой масса Уоррен, а это — молодая мисс Аманда. Это — Блоссом. — Она указала на молоденькую няньку, волосы которой были заплетены в маленькие косички, перехваченные красными лентами и торчащие, как колючки у ежа. — А это Бенони. — Она указала на мальчишку позади себя, который украдкой показал Драмжеру язык.

— Да, миссис, — сказал Драмжер и неуклюже поклонился, подражая другим рабам, всегда кланявшимся при разговоре с белыми.

— Ну, беги. Подойдешь к задней двери и спросишь Лукрецию Борджиа. Она объяснит тебе, чем заняться. Беги, парень.

Подчиняясь приказу, Драмжер пустился бегом. Он взбежал на холм, пересек поле, миновал новые хижины, недавно появившиеся позади Большого дома, и, запыхавшись, остановился у дверей кухни. В отличие от большинства господских усадеб Юга в Фалконхерсте кухня располагалась не в отдельном помещении, а в самом доме. Драмжер замялся, не зная, постучаться или войти без стука. Трудность была быстро преодолена: дверь распахнулась, и перед ним предстала огромная полногрудая женщина с волосами, похожими на созревший хлопок.

— Ты и есть Драмжер?

— Он самый.

— Изволь называть меня «Лукреция Борджиа, мэм», и не забывай про «мэм», иначе будешь бит за неуважительность.

— Да, мэм, Лукреция Борджиа, мэм, мэм.

Она подозрительно прищурилась, решив, что последнее «мэм» добавлено в насмешку, но покорный вид Драмжера свидетельствовал о его мирных намерениях.

— Не смей появляться в доме, не вымывшись с ног до головы.

— Я вымылся с ног до головы сегодня утром, Лукреция Борджиа, мэм.

— Ты вспотел от бега, так что придется тебе вымыться еще разок. К тому же мы готовимся подавать обед. Нечего путаться у нас под ногами. — Она на мгновение исчезла, а потом снова появилась с аккуратной стопкой одежды, жестянкой жидкого мыла, куском простыни и жестким полотенцем.

— Вымойся хорошенько, чтобы в этом доме не завоняло неграми. Не забудь про подмышки и про пах. Потом наденешь вот это. Это вещи Бенони, но надеюсь, что они на тебя налезут, хоть ты и повыше его. Грязные тряпки оставь в сарае, остальное принеси обратно.

— Моя одежда не грязная, Лукреция Борджиа, мэм. Мать только что ее выстирала.

— Грязная, если я так сказала, и весь разговор. — Она решительно развернула его лицом к речке. — Мыться будешь вон за той бузиной, чтобы миссис Софи не увидела тебя в чем мать родила.

Он побрел прочь, мысленно выкладывая Лукреции Борджиа, мэм, все, что он о ней думает. По рассказам Жемчужины, прежде главным негром в Большом доме был его отец. Ему подчинялись все слуги, а Лукреция Борджиа, мэм, тогда в дом и носу не казала. Ее местом была кухня при старом доме, где она стряпала для чернокожей наложницы массы Максвелла, Элен, и его отпрысков-негритят. Потом, когда старый дом сгорел, а отец Драмжера погиб при пожаре, чертова Лукреция Борджиа, мэм, каким-то образом проникла в новый дом и превратилась в хлопотливую наседку, заправляющую всем по собственному усмотрению. Драмжер дал себе слово, что в один прекрасный день сам станет в Большом доме главным; тогда он расквитается с Лукрецией Борджиа, отправив ее корячиться в поле. Вот будет потеха, когда ее жирная задница будет торчать среди кукурузы! Как-нибудь он урвет момент, найдет Лукрецию Борджиа среди початков и отхлещет ее от души за леность. Кто она такая, чтобы так задирать нос? Просто негритянка, даже не мандинго в отличие от его матери и бабки. От фантазий на тему грядущего посрамления Лукреции Борджиа ему стало легче.

В зарослях бузины у самой воды было сумрачно; здесь, в заводи с песчаным дном, неподвижная прохладная вода доходила Драмжеру всего до колен. Намылив свое стройное молодое тело, он принялся плескаться, наблюдая, как уплывают пузыри, уносимые неспешным течением. Выбравшись из воды, он мигом замерз и стал поспешно вытираться колючим полотенцем. Потом он натянул длинные черные шерстяные штаны и белую рубаху, пахнущую прачечной и утюжкой. И то, и другое оказалось ему не по размеру: штаны обтянули ляжки, рубаха с трудом сходилась на груди. Он был гораздо крупнее Бенони. Он вспомнил мальчишку, показавшего ему язык. Ничего, он объяснит выродку-мулату, что к чему. Ради убедительности он согнул руку в локте и пощупал свой бицепс. Драмжеру было известно от Жемчужины нечто, о чем, наверное, не ведал Бенони: они с ним были братьями, у них был один и тот же отец — Драмсон.