Читаем без скачивания Тени прошлого - Илья Деревянко

И действительно – шпион теперь орал так, что закладывало уши. Одновременно он дергался как припадочный и обильно мочился под себя.

– Идемте от греха подальше! – в сердцах сплюнул контрразведчик. – Ну его к лешему!!!

«Экзекуторы» вышли в коридор. Обитая жестью дверь с шумом захлопнулась… Картинка помутнела, растаяла. Я вновь лежал на пустынном пляже с потрепанным сборником в руках. Яхта между тем немного приблизилась к берегу.

Сам не зная зачем, я нашарил в пляжной сумке бельгийский бинокль с двадцатикратным увеличением. «Иосиф Геддес» – красовалась на белоснежном борту огромная надпись латинскими буквами. «Померещилось. На солнце перегрелся», – решил я, отложил бинокль и вернулся к чтению…

«…По прибытии в Харбинскую тюрьму я был помещен в маленькую, холодную комнату. Через несколько часов я попросил у поручика[11] чаю или горячей воды для питья. Он ответил, что получил определенное приказание не давать мне ни теплого питья, ни топлива. Скоро я заболел, мои руки и ноги и тело обмерзли, распухли. Холод был ужасен! Лежать и в особенности ходить было для меня мучением. Я попросил вызвать доктора и, через несколько дней пришел доктор, сказавший, что я должен немедленно отправиться в госпиталь, но никаких мер к моему перемещению принято не было. Каждые два дня ко мне приходил новый доктор и говорил то же самое. Наконец, после визита пятого доктора меня послали – но не в госпиталь, а в уголовную тюрьму[12], где я был помещен один в маленькую комнату. Я прибыл в тюрьму 27 января 1905 года. Меня стерегли двое караульных и мне было воспрещено говорить, писать, петь и свистеть…»

Геддес развалился на удобной койке в одиночной палате, укрытый одеялом. Рядом на тумбочке стояли: чайник с горячей водой, коробка с заваркой, наполовину полная сахарница и лежала надъеденная булка белого хлеба. У двери, прислонившись к косяку, дремал пожилой часовой из солдат-резервистов. Возле постели «больного» стояли двое врачей в белых халатах и негромко переговаривались по-русски.

– Жалуется непрестанно, утверждает, будто у него невыносимо болят пятки. Каково ваше мнение, Николай Александрович? – спрашивал один, возрастом помоложе.

– Обыкновенный симулянт! – с досадой отвечал доктор постарше. – Я лично обследовал его и с уверенностью заявляю – Геддес абсолютно здоров!

– Стало быть, выписываем? Сколько можно занимать место в больнице! Это при нашей-то перегруженности! Он прохлаждается тут с момента прибытия в арестный дом, то есть с 27 января. А сегодня – 18 февраля!

– Не все так просто, – вздохнул Николай Александрович. – Комендант Харбина подполковник Дунтен чрезмерно заботится об этом… Гхе, гм!.. Не хочется, знаете ли, сквернословить! На собственные деньги покупает ему чай, сахар, папиросы, книги, бумагу, письменные принадлежности… Придется испросить у коменданта разрешения!

– И привести доказательства симулянства Геддеса, – добавил врач помоложе.

– Не будем понапрасну нервировать старика, – тонко улыбнулся Николай Александрович. – Сформулируем иначе – «доказательства полного выздоровления».

Доктора покинули палату.

После их ухода Геддес принял сидячее положение, достал из тумбочки папиросу и с удовольствием закурил…

…«15 июня меня взяли из карцера и отправили вместе с сорока другими заключенными в Иркутск. В течение всего этого времени я ни разу не был опрошен, ни разу мне не сказали, за что меня посадили в тюрьму! Только перед самым отъездом в Иркутск я получил билет, указывающий, за что я был заточен…

26 июня я прибыл в Иркутск и был помещен в Центральную уголовную тюрьму. С этого дня до 27 сентября 1905 г. (т. е. до того дня, когда, пройдя все сибирские и другие тюрьмы (всего до 15 тюрем), я прибыл в Варшаву), я подвергался тому же режиму, как все уголовные, и выполнял все работы, которые в виде наказания выполняет преступник…

…Я перенес еще б́ольший позор – я прошел 15 городов Сибири и Европейской России с цепями на руках. По прибытии в Варшаву я послал письмо Британскому консулу… 3 ноября 1905 года я был освобожден. Прилагаю при сем доказательство того, в чем меня обвиняло русское правительство, а именно в том, будто 1) я шпион и 2) будто я продал планы Порт-Артура японцам, в чем я не повинен! Я никогда не был в Порт-Артуре или близ него. Я вел удачные дела в Тянцзине и за убытки, причиненные арестом, требую возмещения согласно прилагаемому расчету»…

– Ну и мерзавец! – в сердцах воскликнул я. – Буквально клейма ставить негде! А наши-то, наши… Гуманничали со всякой сволочью, вот и доигрались: сперва до чертовщины семнадцатого года, потом до ГУЛАГа и, наконец, до нынешнего лихолетья!

Неожиданно в глазах у меня потемнело. Исчезли пляж, море, песок. В ушах засвистел рассекаемый воздух. Спустя мгновение я понял, что с невероятной скоростью несусь по прямому, темному тоннелю…

Глава 4

Первыми ощущениями были: вязкий холод, тупая боль в груди и острая – в раздробленных пулями коленных суставах. Я лежал на сыром каменном полу в крохотной подземной камере: без окон, с железной дверью. На табуретке в углу горела толстая, сальная свеча. Когда глаза привыкли к скудному освещению, я, как мог, осмотрел себя. Изодранный в клочья жандармский мундир с погонами ротмистра… грязные, окровавленные повязки на ногах и на груди… допотопные наручники на кистях рук…

При взгляде на оковы полностью вернулась память.

«Сорвалось, – тоскливо подумал я. – Недаром говорят – историю не повернуть вспять! Моя затея оказалась безумной, обреченной на провал авантюрой!»

…После мистического происшествия на пляже я внезапно очутился в просторном, скромно обставленном кабинете. За столом, под портретом Николая II сидел широкоплечий, суроволицый господин, как две капли воды похожий на моего прапрадеда по материнской линии! Тот, как гласило семейное предание (передаваемое шепотом), служил начальником жандармского Управления П…ской губернии Российской империи.

– Здравствуйте… Евгений Петрович, – тихо сказал я.

– Дима?! Племянник?! – заслышав мой голос, потрясенно вскинулся он. – Но… но ты же погиб шесть лет назад при усмирении бунта в Г…ке!!! Тебя растерзала на части толпа беснующихся мятежников!!! А сейчас… ты жив-здоров… в том же мундире. Правда, тела тогда так и не нашли… – «дядя» умолк и размашисто перекрестился. Затем перекрестил меня.

– Не волнуйтесь, я не бес, – грустно усмехнулся я. – Лучше скажите: какой нынче год, какое число?!

– Как… как ты сумел остаться в живых, – вместо ответа прошептал Евгений Петрович и вновь перекрестился.

– Не знаю, – пожал плечами я. – И каким образом попал в ваш кабинет, тоже понять не могу. Тем не менее я действительно живой – пощупайте пульс, убедитесь. А вот мой нательный крест, взгляните! – я поспешно расстегнул верхние пуговицы мундира.

Удостоверившись, что имеет дело с живым человеком, а не с призраком и не с инфернальной сущностью – «дядя» более-менее успокоился, усадил меня за стол и для начала угостил дорогой папиросой.

– Так какой год на дворе? – выпустив облачко дыма, вновь спросил я.

– Одна тысяча девятисот одиннадцатый от Рождества Христова, пятнадцатое июля. – Евгений Петрович позвонил в бронзовый колокольчик и попросил зашедшую в кабинет женщину приготовить «чаю на две персоны».

А у меня все похолодело внутри. «Господи Боже!!! Через полтора месяца прозвучит роковой выстрел в киевской опере и… и… Россия семимильными шагами двинется в земной ад!!!» – я с трудом удержал рвущиеся с языка слова. Не теперь! Прапрадед без того здорово ошарашен. Пусть немного придет в себя. А я тем временем получше восстановлю в памяти прочитанную мной научную литературу[13]…

Через два дня, когда и сам дядя, и его домочадцы окончательно убедились в том, что перед ними не кто иной, как чудесно обретенный «племянник Дима» (хоть и несколько странный, потерявший память) – я наконец-то решился поговорить начистоту с далеким предком. Беседа происходила в кабинете последнего, после ужина, при запертых дверях.

– Как вам известно… дядюшка… масонские организации оказывают всяческую поддержку революционным бандформированиям и фактически руководят ими, – волнуясь начал я. – Однако борьба русской полиции против «вольных каменщиков» тормозится засоренностью МВД и других правительственных учреждений масонскими ставленниками. Среди них такие высокопоставленные чиновники, как Джунковский, Урусов, Мосолов…

– Точно! Кругом сплошное предательство! – мрачно подтвердил Евгений Петрович. – И куда страна катится?!

– Прямиком в бездну, – ответил я и, откашлявшись, продолжил: – Несмотря ни на что, наша тайная полиция в принципе готова к разгрому масонских лож в России. Нас поддерживает председатель Совета Министров Петр Аркадьевич Столыпин. В сентябре сего года (после киевских торжеств) он намерен полностью развязать нам руки и нанести по масонству сокрушительный удар. Предварительно нам придется провести большую чистку в Министерстве внутренних дел, в тайной полиции и в корпусе жандармов. Это сложно, трудоемко, но выполнимо. Беда в другом! Несколько месяцев назад Мировая Закулиса приговорила Столыпина к смерти. Убийство произойдет 1 сентября 1911 года в Киеве. Непосредственный исполнитель – некто Богров. Финансовая и техническая подготовка осуществлена все той же Мировой Закулисой… Смерть Столыпина приведет к отставке его ближайших соратников в МВД – в первую очередь Курлова.