Читаем без скачивания спящая красавица - Дмитрий Бортников

Что случилось? Что? Почему она бросилась? Она будто просила меня. Да. Просила очень долго, терпеливо... Что она хотела? Куда она смотрела во мне? Что это? Что? Она искала. Да. Она перевернула меня с ног на голову и обратно! Она вскрыла мне череп, вывернула мозги! Как шапку из каракуля! Она искала искала искала... Что? Что ей было нужно? Я был спокоен. Да. Я играл с ней. Следил, чтоб она не упала в колодец. А она? Что ей было нужно? Почему она взорвалась?! Она нашла что-то? Что это?! Что она увидела?! Если б она могла мне сказать... Даже не сказать, нет, просто сделать жест! Показать! Вынуть это! Поднести к моим глазам! Что она нашла?.. Она не знала. Нет. И она мучила меня, да! как дети мучают сумасшедших. Пытаются проникнуть в обезумевший мозг. Увидеть там что-то. Найти. Это любопытство... Оно говорит кровью! Разрушить! Да! Взломать и засунуть свой нос! И растоптать! Вот это... Да. Именно это. Я знаю. Я это видел. Эту жажду... Когда дети просят: ну давай! Давай! Покажи нам это! Покажи нам твою силу! Вынь твое сердце! Покажи нам то, от чего мы не спим! То, что нас пугает в тебе! Что нас так щекотит! Покажи это! Достань!

Они ведь чувствуют это. Кружат кружат вокруг... Бросают камни издалека. Да. Пока наконец не бросаются сами! Хватают это! Да. Сами вырывают это! С мясом... Дети чувствуют присутствие этого в сумасшедших... Это мелькает в улыбках безумцев. В их мечтательных глазах... Дети видят это. Они просят это! Требуют! И вырывают с мясом!..

Она вдруг устала. Сразу. Ведь такие удовольствия утомительны, нет? Не правда ли? Еще дрожа, она сделала шаг назад. Да. Она не повернулась ко мне спиной. И так, спиной вперед, она начала отходить от меня... Не глядя на меня. Нет. Не глядя мне в лицо. Только под ноги. Только туда. В землю. Опустив голову... Она будто готовилась к взлету! После мщения! После битвы! Да. Только перейдя дорожку, она повернулась спиной... И тяжело побежала по саду... По траве. Да. Будто тяжелая сытая птица... Молодая сытая птица... Я смотрел, еще немного — и она поднимется в воздух! Взлетит! Не высоко, нет... По кустам... По верхушкам деревьев... А она все бежала и бежала... Куда? Я не знаю. Нет. Куда-то... К себе. Да. Обратно в свой мир.

Сколько мне было тогда? Не знаю. Нет. Я редко видел себя. Не помню. Тогда я еще не начал себя помнить. Было какое-то тело. Да. Кости... Мышцы ног.

Она меня не обидела, нет. Я удивился этой открытости. Этому призыву. И еще... Я удивился, как она убежала. Как она исчезла... И я это запомнил так.

Потом были другие каникулы. Другие зимы и все остальное.

«Говорит Москва! Начало шестого сигнала соответствует шестнадцати часам московского времени... » Нам с Ольгой наплевать. Мы копаемся в сумке матери. В ее маленькой кожаной сумочке. Обычно я стою на шухере. В этот раз — нет.

В углах розовая пыль. «Пудра, — говорит сестра, — на... » Я нюхаю. Очень приятно. Очень-очень...

Зима. Сильное солнце в окно. От света слипаются глаза. Хочется спать.

Запах котлет, скворчащее масло на сковородке... Я держу веки руками! Они неподъемны! Спина Ольги. Мои глаза закатываются...

Она нетерпеливо роется в сумочке. Это тайник матери. Это ее сокровища. Шаги... Ближе... Еще... Мимо. Мать прошла в сени. Если она нас застанет — убьет. Опять все перебутырили! Господи! Чертовы дети... Она так скажет. Я знаю.

«Отрубить вам уши на холодец!» — добавит дядя. Да-да! Он любит этот холодец.

Ресницы уже склеились. Все. Последнее, что вижу, — губная помада. Как она вывинчивается. Исчезает и снова. Туда-сюда... И все.

Привалившись к нашему желтому ковру, я погружаюсь в сон. Эта сумка стала огромной! Я залезаю в нее, а Ольга держит меня за ноги! Она спрашивает: «Ну чё там?!.. А?!» И отпускает мои ноги. Я лечу вниз! Все быстрей и быстрее! И уже неизвестно куда! То ли вниз, то ли вверх! Мои кишки! Они меня обгоняют! Черт! Мама! Ма-а-ама! Да у нее нет дна! Эта чертова сумка!..

Наш желтый ковер. Иван-Царевич верхом на Сером Волке. У Царевича скособочено лицо. Вместо носа — плешина. Ковер стар. Нос Царевича — на уровне головы сидящего. Поэтому...

Этот мужик, полусожранный молью, меня не интересует. Он едет и едет. Он ни о чем не подозревает! Мне его не жалко. Ни капельки. Ни ложечки. Ни полпальца. А вот Волк мне нравится. Да. Что-то в его глазах... Будто он все знает заранее. Я его боюсь. Особенно зимой, когда луна и белый снег... Да. Я его боюсь и... спать без него не могу. Он на меня смотрит, когда я засыпаю. Я избегаю прикасаться к тому месту на ковре, где он. Я в ужасе! Глаза не закрываются! Мне кажется, да... Он шевелится! Стоит только закрыть глаза! И в то же время... Он меня спасет. Я это чувствую. Не словами. Но меня не проведешь! Ведь это он меня бережет. Он хранит меня. Он. Я знаю. В самом глубоком сне — я не перестаю это знать. Поэтому.

У наших бесстраший свои корни. Такие же странные, как у наших страхов. Эти причудливые картинки... Тень пиджака, как повешенный... Он движется! Вот! Смотрите! Он пошевелил рукой! Еще! Тс-с-с-с! Тихо! Нет... Это просто тень. Дурацкий пиджак! Фу- у-у-у! Слава богу! Он мгновенно превращается в самую любимую штуку на свете! А днем ведь ты его даже не видел... И завтра не заметишь...

Талисманы, щели в асфальте. На них нельзя наступать, нет! иначе... Все будет плохо! Приметы и злые знаки...

Звери, которые нас берегут... Игрушки... Враждебные и дружественные тени на ночной стене. Лунный свет на синем снегу... Волшебная голубизна окна... Колдуньи во сне... Погоня! Вот-вот! Она настигает! Кричит! Обернись! Обернись! Посмотри на меня! И тут — пробуждение. На полу. От холода.

Фьюууу-уууффюууу, поет ветер. Хюууу-ууу... Двойные рамы... Холод. Сапоги, фуфайка... Четыре месяца зимы... Пустота. Сны, в которых валенки, чесанки, серые, черные... Изредка — тапочки с опушкой... Это дядины. Ему остались от его бабушки. Мы их все видим во сне. Все. Всей семейкой. Что на левом боку, что на правом! Кроме дяди. Я про него забыл. Бывает, он говорит, что видел во сне эту бабушку. Но он врет. И мать, и Ольга его изучили. Они различают.

Он не видит снов. И как все, кто не видит снов, — дядя любит ходить вокруг них, как свинья вокруг пустого корыта. Бормотать, рассказывать, сравнивать... Ему хочется снов. Здесь у него чешется. Он подставляет нам это местечко. Мы должны выслушивать-чесать. Он возмущен! Да! У нас слишком заспанные лица! Он нам не верит! Не может быть, чтоб всю зиму снились только тапочки. Его обманывают!

В марте нам уже ничего не снится. Ничего. Грязная марля мартовского снега... Ручьи. Запахи. Кленовые вертолетики в ручьях. Черная земля и пар... Дыхание. Вдох и выдох... Уже пригревает спину. В одних свитерах на реке. Ледоход. Льдины. И все. Потом солнце и холодные сумерки. Розовые облака. Дым костра над землей...

Купание в нашей реке. Мы купались без трусов. Так легко... Так щекотно...

Раки. Их нащупывали ступней. Пошевелишь немного пальцами, прижмешь ко дну. И соображаешь... А потом нагибаешься и вынимаешь из-под ступни. Рачихи с икрой. На ощупь они казались комками травы. Они спали, завернувшись в тину. Они были беззащитны.

Мы вынимали и расправляли им хвосты. Споласкиваешь, раз — она чиста. Проведешь туда-сюда по воде и все. Потом — блестящая гроздь мелкой икры.

Я не мог так. Никогда не научился есть сырую икру. Мать присыпала солью и подносила ко рту. Я сжимал глаза.

Она подарила мне маску. Я нырял и любил смотреть, как раки там живут. Как у них там все. Они казались огромными! Там, в своем царстве.

Накупавшись до синих губ, я вылезал на траву. Чувствуя, как стягивает кожу на лице, я смотрел на мать. Как она купалась. Как она плавала. В черном сплошном купальнике. Ее «худоба»... Она была непохожа на остальных. Все тетки наши были толстые. Мало кто купался. Они были жирные и подвижные на суше! Им нечего было прятать в реке! Они и не думали прятать в воду свое тело. Так, на секунду заваливались в реку, как большие собаки, шумно, с брызгами, и снова на берег. К пиву. К ракам. К детям в панамках. Вода с них стекала в диком ужасе!

Эти тетки купались прямо в лифчиках и трусах. Мать была вдалеке. Немного всегда в стороне. Без брызг, без шума. Входила в воду, я видел, как намокает низ ее купальника. Как он темнеет... Она скользила в глубину, будто со ступеней. Ныряла всегда «с головкой». Другие тетки никогда не мочили голову. Из-за этого она казалась моложе. Да. Я смотрел на ее лицо, когда она плыла. Искал ее голову и, найдя, уже не отпускал. Спокойное лицо. Не тревожное, как бывает у пловцов. Нет. Спокойное, мирное лицо. Может быть, она даже улыбалась...

Я никогда не видел улыбки на лицах плывущих людей. Они всегда так заняты... Так серьезны... Потом — да. Когда остановятся... Смеются...

Она переплывала на другую сторону. Быстро, будто там ее что-то ждало. Черемуха. На той стороне были козы, густой боярышник и черемуха. Мать приносила мне ветку оттуда. Черные ягоды, от которых во рту становилось все фиолетово.

Она держала ветку в зубах. Повернув голову, она плыла ко мне. Сильно работая ногами, как огромная лягушка. Черемуха... Ветка. Это была приманка. Да. Черные, мокрые ягоды. Их так хотелось взять губами. Это была заманка. Призыв.