Читаем без скачивания Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

— Товарищ нарком, я вовсе не доверяют Шеелю. Просто считаю преждевременным обрубать концы.

— А ми, значит, — развел руками нарком, — такие ротозеи, что готови вместо того, чтобы разгадать замисел врага, заняться поиском двурушников в своих рядах. Партия нам этого не простит.

Затем он обратился к Федотову, до того момента скромно сидевшему за столом.

— Ты как считаешь, Павел Васильевич?

Тот ответил не сразу, сначала несколько раз взглядом пересчитал пальцы на левой руке, затем неловко поднялся и доложил.

— Полагаю, нам кидают отравленную наживку. Полагаю также, в этом деле нельзя спешить, пусть враг выявит нутро.

Берия кивнул.

— Вот и держи это дело под контролем.

Приказ отправиться на Урал был верным признаком, что пришел черед Трущева быть подвергнутым тщательной и жесткой проверке на соответствие требованиям, введенным в подразделениях наркомата внутренних дел. В ту пору как раз на такого рода поездках многие ломали себе шеи.

В разговоре Николай Михайлович признался.

— Я две ночи не мог заснуть, вертелся на верхней полке, прикидывал так и этак. С чего начать — с проверки доноса Ефимова или в первую очередь заняться Шеелем? Профессионально меня более всего занимал «Барон» — такую кличку Шеелю придумал Берия. Кто он? Зачем эта заваруха с письмом? Ведь он и раньше получал из Германии корреспонденцию от каких-то древних и дальних тетушек. Правда, редко. Было три или четыре письма, их копии я нашел в архиве. Если Шеель законспирированный агент, зачем его так вызывающе светить перед нами?

Или все-таки сосредоточиться на фактах?

Николай Михайлович глубоко затянулся, выдохнул табачный дым и следующим образом прокомментировал это место.

— Что касается фактов, могу подтвердить — как в судебной практике тех лет все решало признание обвиняемого, так и в оперативной работе во главу угла ставился факт, под которым чаще всего понималась запись в личном деле. Стоило только в анкете появиться строке, фиксирующей то или иное событие — чаще всего «участвовал» «не участвовал», — факт приобретал абсолютный характер. Его нельзя было вычеркнуть или опровергнуть, он становился мерилом верности политической линии, добросовестности, деловых качеств. Если при расследовании всплывали какие-нибудь сведения, связанные с «чуждым происхождением», дружбой либо знакомством (не говоря уже о родственных отношениях) с врагами народа или хотя бы подозрение на такого рода отношения, — карьера, а то и жизнь, можно считать загубленными.

Неопровержимым доказательством вины являлось, например, неумение держать язык за зубами, как, впрочем, и сокрытие факта распространения контрреволюционной пропаганды, в которую включались и анекдоты, например: «какая разница между капитализмом и социализмом? При капитализме человек эксплуатирует человека, а при социализме наоборот», — а также призывы к свержению Советской власти. К призывам относили не только публичные высказывания на кухнях, но и частушки типа: «Ах, огурчики-помидорчики. Сталин Кирова зарезал в коридорчике».

Эти общие указания, в частности, касались и командировок, в которые при Ежове то и дело отправляли сотрудников центрального аппарата. Негласным правилом для них, пусть даже и не имевших прямого отношения к выявлению двурушников и троцкистов в своих рядах, — являлось негласное требование привозить из поездок списки тех, кто не внушает доверия и, следовательно, должен быть немедленно отстранен от дел или подвергнут более серьезному наказанию. Чем длиннее был список, тем лучше. Год назад вернись я в Москву с пустыми руками, меня бы через неделю на Лубянке не было.

Правда, с приходом Берии, а также с назначением Федотова начальником СПО, положение заметно изменилось. Федотов оказался одним из немногих сотрудников, работавших в аппарате Ежова, кто не был отвергнут Берией. Более того, вскоре он получил повышение по службе. Дело дошло до того, что он полностью ликвидировал руководство двух областных управлений за то, что там из карьеристских соображений плодили заговор за заговором, и, тем не менее, власть факта по-прежнему подспудно довлела над нами.

Именно опираясь на такого рода данные, я должен был взяться за дело. В первую очередь собрать компромат на начальника райотдела Кудасова и окружавших его людей, затем допросить подозреваемых, почему они либеральничают с Шеелем и так далее… Если руководствоваться этими правилами, требование Ефимова немедленно арестовать Шееля выглядело более чем логичным. С другой стороны, такая мера напрочь обрубала все концы и в то же время давала возможность врагу выйти сухим из воды.

Вот тут и повертись! Я чувствовал себя как карась на раскаленной сковородке, а то вы, молодые, все «репрессии, репрессии», «сталинские соколы», «ежовщина»!.. «Сажали пачками, не разбираясь!» Как бы не так. У каждого было право на выбор. Усек? Пусть даже вот такой, — он показал мне кончик мизинца, затем добавил. — Что касается «ежовщины», занеси в протокол… то есть, в роман, что это выражение появилось еще до войны и не без тайного одобрения Петробыча. Хозяин умел переводить стрелки на других. Говорю, что знаю.

Николай Михайлович закурил.

— Здравый смысл подсказал мне — не теряй голову. Если в этом деле обнаружились неясности, их надо высветить. Этого требовала от меня партия.

Трущев начал с Кудасова.

Более задерганного человека, чем начальник Краснозатонского райотдела Игорь Кудасов, Трущев не встречал. Это был молодой, чуть за тридцать, плечистый мужчина, бледный как смерть и постоянно позевывавший — то ли от беспробудной усталости, то ли от груза ответственности. В беседе с московским гостем он признался, что ему не до письменных объяснений.

— Понимаешь, Трущев, дел выше крыши. Скоро сдача «деревяшки», а тут история с Шеелем, будь он не ладен. Усек? Наш город небольшой, неприметный, ввод в строй фабрики дельта-древесины для нас чрезвычайно важное событие. Особенно с политической точки зрения — ведь это работа для жителей, ощущение причастности к чему-то более важному чем лесозаготовки, изделия кустарей и народные промыслы. Чтобы тебе прояснилось, объясняю, дельта-древесина это особым образом склеенная и профилированная фанера. Важный стратегический продукт! Из нее будут изготавливать крылья для самолетов, крепеж, части корпусов. По прочности она не уступает металлу, но куда дешевле. Не мне тебе объяснять, что означает этот факт в нынешней непростой международной обстановке. Сейчас идет наладка оборудования. Станки везут из Германии и Соединенных Штатов, а Шеель знает языки, и с головой у него все в порядке. Если мы завалим сдачу, всему руководству комбината, городскому партийному начальству, да и мне тоже, очень не поздоровится. Усек?

Трущев кивнул.

— А этот… со своей бдительностью! — выматерился Кудасов. — Все пишет и пишет! Секретарь райкома, управляющий трестом в Свердловске, партбюро стройки — все просят за Шееля. Без него зарез, линию в срок не ввести. Посмотри за окно — у нас зима, двадцатиградусные морозы, снега по колено, не успеваем расчищать. Люди с производственной площадки не вылезают, ночами не спят. То одно, то другое. Старик трудится сверхурочно, никаких жалоб. Переводит документацию с немецкого, с английского, лично делает на месте разметку под приямки. Ну, отказался он встречаться с прежним дружком — и что? Разве он не вправе отказаться?

Трущев ни словом, ни взглядом не выразил неодобрения такому непривычно пренебрежительному для советского человека отношению к бдительности. Тем более в устах начальника-чекиста.

Кудасов с пониманием отнесся к такой позиции и, вздохнув, продолжил.

— Удобную, понимаешь, занял позицию. Если ввод в строй предприятия сорвется, он заявит — я же сигнализировал! Надеется выйти сухим из воды. Ну, скажи, Трущев как партиец и чекист, как я должен поступить в этом случае? Пойти на поводу у этого перестраховщика? Изолировать Шееля?

— Вы, товарищ Кудасов, все-таки найдите время и напишите все подробно, — посоветовал Трущев, сделав особый упор на слове «товарищ». — В Москве разберутся. А Ефимов со своей позицией может и просчитаться.

— И я о том же! — порозовел начальник райотдела.

— А пока организуйте мне встречу с Шеелем, только не в райотделе, а где-нибудь в укромном месте.

— Сделаем! — пообещал начальник райотдела.

Весь день до вечера Николай Михайлович упорно готовился к встрече с Бароном. Прежде всего познакомился с местными данными — их, благодаря активности Ефимова, оказалось немало. Затем перебрал в памяти все, что знал о нем и попытался наметить линию разговора. Для этого особое внимание уделил фотографиям. В школьные годы ему в руки попала книга, в которой описывалось, как какой-то знаменитый сыщик по фотографиям отыскивал преступников. Стоило ему только взглянуть на изображения подозреваемых, как он безошибочно тыкал пальцем — вот этот! При этом всякие ссылки «на чудо» сыщик решительно отбрасывал. Свою прозорливость он объяснял исключительно «научными соображениями». В книге всерьез утверждалось, что человеческая душа имеет материальную основу. Эта тончайшая субстанция представляет собой напластования атомов и всяких прочих невидимых элементарных частиц. Они-то и составляют биографию каждого индивидуума, но главное — содействуют несмываемости улик, обязательно, рано или поздно, проступающих на лице преступника. Уверовав в чудеса материализма, Трущев взял личное обязательство развить в себе такого рода способности, без которых трудновато будет построить социализм.