Читаем без скачивания В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази» - Анри Коломон

Махмут Варлад, тот стражник, что был на Амендралехо всегда зол, пришел к нему в бывшую темницу, отделанную ныне как светлицу и сказал когда к борту выйдет прогуляться Омар Мейяд. Собственно ему для того и было сказано, что бы Амендралехо знал кто хочет с ним говорить.

«Опять двадцать пять» – подумал он. Однако положение его резко изменилось, после того-то подушевного разговора за столовыми возлияниями, когда он простейше объяснил, что плыл себе по морю, сбился с курса, плутал, как вдруг повстречался с судном и подцепился к ним. Там его отлично просто, как для подозрительного незнакомца приняли и даже выделили отдельные апартаменты ни с кем не разделяемые, в которых ему довелось хорошенько почивать. Но самое большое впечатление на него произвела та изумительная пища, что он съел с превеликим наслаждением! Невольно польщенный сановник, да ещё и к тому же восхвалённый за помощь его самому большому другу самим беем Хусейнидом был взят… до глубины души или за загривок, значения большого не имело.

Итак, значит важный сановник соизволил с ним все же поговорить, возможно от скуки однообразного плаванья, а возможно посчитав что выждал достаточно. Амендралехо волновал один важный вопрос, с которым он и подошел к тому месту, где стоял Омар Мейяд, упершись ногами в брусья борта, а лицом уставившись в сторону еле заметной гористой полосы берега.

Раскланявшись с ним со средней, если так можно выразиться, почтительностью, и пожалев себя и за эти усилия, после того как тот удостоил его всего легким наклоном головы, Амендралехо сразу вынул ему свой сомнения:

– В чем дело, мне совершенно достоверно показалось мы оплыли остров вокруг и повернули назад?

– Мы огибали Альборан в поисках ручья для пополнения запасов пресной воды. А дальше не все ли тебе равно какое направление я выбрал? Западное, северное? – почему это тебя может интересовать?

– Меня бы не интересовало если б не показалось… Любознательность это мой маленький порок, – нарочно добавил он, завидев… – О, а что это за мыс что виден справа, вы не подскажете?

– Гата.

– Мыс Гата? Название вроде испанское. Как вы только допускаете в своих странах чужие названия?

– Как раз этого у нас не допускается, – может быть с долей гордости возразил Омар Мейяд, – Но и чужим землям мы не навязываем свои названия.

– Так значит это и есть Испания?! Дорогой сеньор Мейяд вы значит собираетесь вернуться к досточтимому Иса Бен Сальману Аль Хусейниду? Что вы там у него забыли?

– Вот как раз с ним бы мне и не хотелось встретиться, особенно в Атлантике. – сделав вид что не заметил его укола уколол Амендралехо в ответ дважды.

– Будьте любезны мне все же сказать куда мы плывем? – тревожно спросил Амендралехо у Омара Мейяда.

– Тебе бы это должно быть все равно. Но если ты такой любознательный, уважу, в Эль-Джезаир мы идем. Все? – Или еще что-нибудь интересует?

Амендралехо затмило. Не собирается ли он там что-нибудь предпринять в отношении Мальвази?

Несомненно он заподозрил бея Хусеинида в неладном и выключал того из игры, пропуская за Гибралтар берегом Африки, когда как сам шел берегом Испании. Оставалось рассчитывать только на самого себя, если конечно «Халиф» не встретиться с судном отряженным беем Хусейнидом на обратном пути. Тут уж оно нападет по праву и закону корсарскому.

Этого не случилось, заставляя Амендралехо подумать о пустоте горячих обещаний, или о том что бей Хусейнид преследует здесь какие-то свои цели. Корабль шел под всеми парусами, и кроме того теплое береговое течение несло его на восток к городу – островам, что значило Эль-Джезаир по-арабски. Берег виден был совсем рядом – узкая прибрежная низменность, а за ней хребты Атласских гор протянувшиеся по северной Африке на полторы тысячи миль из Марокко, где они были особенно велики, хребтами через Алжир и отрогами в Тунис.

Столичный город, давший название всей стране, ныне резиденция дэев, показался сначала издали, своим портом облепившим собой обширную бухту, которую составляли так же островки, определяемые по водяным врезам между ними, заполненным рыбацкими суденышками.

Чем ближе к берегу, цвет воды менялся от синего все ближе к голубо-зеленому, словно отражая мелкоту дна. Казалось все портовое побережье было заполнено самыми различными надводными посудинами, начиная от челноков и кончая вполне приличных размеров парусниками, особенно с тем, с которым пошел на сближение «Халиф», выбрав для пристания его укромный причал, в стороне от кишащего теснотой и сутолокой торгового порта.

Несколько раз уже в своей жизни, так же как сейчас, прибывал Амендралехо в порты, но такой растерянности и безразличия как в этот раз он еще никогда не знал. Но!… Как же быстро все меняется в этом мире – заметив знакомое судно, столь хорошо знакомое по серым прямым парусам и треугольным фонарям, что даже когда ни того ни другого не замечалось на пришвартованном «Альтамуре», он узнавался по разоблаченному виду, Амендралехо моментально смекнул, что ему нужно делать, и бросив все что имел на корабле: подарки, а вместе с ними кое какое положение, так же слугу и соглядатаев, незаметно исчез.

* Алжир*

До слуха Омара Мейяда, вышедшего на середину палубы смотреть за ходом разгрузочных работ, неожиданно донеслись истошные крики Махмуда Варлада, который с этими криками выбежал из каморки, устроенной как каюта, одному всем известному здесь типу, и с заломленными руками бросился перед стоящим на колени… Сбежал европеец! – От любого другого сообщения Омар Мейяд не остолбенел бы больше чем от этого? От возможных происков его на море пришлось спасаться берегом, то теперь уже суша, не успели на нее ступить стала представляться бескрайними просторами местностью, чреватой самыми различными опасностями, ведь не спроста же он сбежал. И значит море содержало в себе ловушку, потому что европеец и поныне кроме своей посольской миссии продолжает надеяться на что-то еще?

Кругом в ужасе бегали негры-гвардейцы из султанской стражи в поисках того, кого им было строго-настрого приказано стеречь под страхом смертной казни. Заметив Куасси-Ба, который прибежал из трюмов с носовой палубы и вбежал в каюту, Омар Мейяд направился туда же. Куасси-ба был самый старший по званию и самый видный из негров – гвардейцев отосланных ему в плаванье. Что среди негров-гвардейдев замечался только один он способствовало два обстоятельства, Куасси-ба был на редкость мощного телосложения и большого роста, а так же то, что как и каждый представитель своего цвета кожи с добродушным веселым характером, если уж вызывал раздражение – так вызывал абсолютно всем, даже тем что только могло быть. Омар Мейяд сильно подозревал Куасси-ба в том, что тот потихоньку подсмеивался над ним со своими подчиненными на своем родном языке. И еще у Омара Мейяда имелись старые счеты, еще по дворцу, насчитанные именно этим чувством раздраженности из-за легкого фривольного поведения гвардейца перед ним. Куасси-ба смог понравиться султану, но высокопоставленному чиновнику – нет.

Когда Омар Мейяд вошел в каюту, негры перевернувшие до этого в ней вверх дном все, бросились в отчаянии на колени, и даже Варлад, последовал тому же примеру, но не Куасси-Ба, который растерянно стоял, не зная что делать, и это явственно выдавало в нем нежелание склониться. Это вызывающее несмерение и вызвало в сановнике возмутившуюся ярость:

– Связать его! В посольский дворец! И там казнить! – крикнул Омар Мейяд стражникам, стоявшим за ним.

Куасси-Ба взглянул ему в глаза, но уже не тени испуга не было в них, а только злоба, выразимая через блестящий выразительный взгляд. Он не ждал помощи от двух своих товарищей, которые в другой бы раз еще могли вступиться за него, но не сейчас, и ему захотелось самому постоять за себя, он готов был накинуться на Омара Мейяда, да был схвачен и потащен куда было приказано его доставить.

Получив хоть некоторое удовлетворение и набравшись от этого уверенности Омар Мейяд пошел к пленнице, которую должно быть занимала суматоха происходящая за стенами ее комнатки. Приставленная к ней служанка, тоже навряд ли могла что-нибудь понять, так как предпочитала не выходить за дверь, и он поспешил к ней что бы сделать сообщение и вообще завести разговор, от которого итальянка постоянно ускальзывала. Теперь же она пойдет, должна была сама его заводить.

У Омара Мейяда был особый подход к обращению с теми, кто так или иначе подпадал под зависимость, например с наложницами и перевозимыми султану женами, или вот как сейчас с пленницей. Это потому что ему самому нравилось снисходить до одного уровня с невольницей, особенно если это была женщина именно такая, какую являла из себя эта итальянская княжна. Очень интересная собой, она вполне могла прийтись ему приятельски… Как это бывает приятно разговаривать с любой собеседницей. Этим Омар Мейяд раскрашивал свою скуку, которая обычно завладевала им в бездействии. Так же заводить хорошие отношения было не бесперспективно, потому что через женщину было так легко и убедительно действовать. А любая из них, даже на первый взгляд невзрачная, могла добиться такого положения, к которому лучше было относиться еще с большей почтительностью, чем к самому султану, хотя это когда как, но нравиться нужно было очень мало.