Читаем без скачивания Профессиональный свидетель - Фридрих Незнанский

В кузове сидели двое, натянуто улыбались.

Лесник перемахнул через борт, который отчего-то показался ему слишком высоким. Ткнул носком сапога в кучу брезента — под брезентом было пусто. Наклонился, потянул за край толстой веревки, на которой стояла нога одного из улыбавшихся.

— Вы, что ли, нас не узнаете? — тоже заглядывала теперь в кузов «бейсболка». — Мы ж из областного лесничества!

Локтев не ответил, дернул за веревку посильнее. Улыбавшийся неохотно убрал ногу. Веревка была привязана к другому куску брезента, на котором как раз и сидели двое. Кстати, они по-прежнему улыбались, но уже скорее по инерции, скорее, это уже были позабытые гримасы, которые самое бы время убрать с лица. Локтев наконец вынул из-за спины винтовку, но не направил ее на сидевших, а поставил к борту. Бесцеремонно, но не слишком грубо сдвинул сидевших с их сидений и сдернул брезент.

— Что ищете-то, Виктор Михайлович?

Под брезентом были сложены ватники. Больше в кузове не было ничего. Локтев взял винтовку и спрыгнул на землю.

— Можем ехать? — спросила «бейсболка».

Локтев снова не ответил. Он открыл водительскую дверцу, безмолвно приглашая шофера выйти из машины. Тот неохотно оставил свое сиденье. «Бейсболка» была уже рядом.

— Я не понимаю, Виктор Михайлович, мы что-то нарушили, мы что-то не так сделали? — В тоне его появилась напряженность, но вроде как не нервность, а как бы обоснованная, чуть раздраженная нормальная реакция на такие действия лесничего.

Локтев поднял сиденья.

Четыре карабина «Сайга» лежали там.

— Это мы так, на всякий случай, — еще больше заторопил свои слова человек в бейсболке, и Локтев, конечно, не мог этого не заметить, причем заметил не по нынешней профессиональной привычке, а по той, прежней, оставшейся среди прочих навыков и инстинктов от страшной работы, о которой хотелось забыть наконец навсегда, но все еще не удавалось, не отпускало.

— У нас все по закону, у нас разрешение есть, мы члены Общества охотников…

Локтев взял один карабин, передернул затвор, выскочил толстый красный патрон. Тогда он достал из кармана гвоздь и выковырял пыж — на ладонь упал тяжелый свинцовый шарик. Лесник отшвырнул распотрошенную гильзу. Сунул мизинец в ствол. На пальце Осталась гарь. Значит, стреляли.

— Это мы так, по банкам баловались, — снова затараторила «бейсболка».

Локтев взял другой карабин и, отведя дуло от рядом стоящего, трижды выстрелил по протекторам.

— Да вы что делаете?! Вы с ума сошли?! Да вы знаете, что вам за это?! — срывающимся от перепуга голосом закричала «бейсболка». — Мы вам не бандиты, мы не браконьеры! Мы никого не убивали! А вы?.. Вы за это ответите! Беспредел какой-то!!!

Действительно, убитых животных не было. Вполне возможно, что эти люди в самом деле стреляли по банкам. Но Локтев почему-то в это не верил. Он даже не стал разбираться в себе, искать — почему. Он еще раз обошел вокруг машины, даже заглянул под дно. Пусто. Вот разве что…

Он снова залез в кузов, снова согнал с насиженных мест улыбавшихся, отпихнул ногой ватники. «Бейсболка» влез следом. Локтев наклонился к самому полу. Тронул рукой одну доску, другую — есть. Снова гвоздем подцепил ее, и она легко подалась, вылезла из своего места.

Он успел упасть в последнюю секунду — когда сразу же вслед за щелчком грохнул выстрел. Пуля дунула возле уха и шмякнулась в железный борт кабины.

Из пистолета стрелял человек в бейсболке. Локтеву оставалось только резко вскинуть ногу в тяжелом сапоге. И пистолет, описав дугу, улетел в темноту. А в следующую секунду Локтев уже сидел верхом на «бейсболке», закручивая тому руки за спину и связывая их той самой толстой веревкой.

— Не надо, — посоветовал он дергающемуся браконьеру.

Остальные трое просто оцепенели. Но Локтев знал, что ненадолго. Поэтому, оставив лежать обездвиженного и рычащего от злобы типа в бейсболке (нет, не в бейсболке, та валялась рядом), подхватил свою «холостую» винтовку и направил на тех, что в кузове. Они по-прежнему скалились — но в лунном свете улыбками эту их мимику можно было назвать с огромной натяжкой. Не сводя с них ствола, Локтев подманил стоявшего поближе пальцем — тот сомнамбулически шагнул к леснику. Теперь можно было оставшимся куском веревки связать и его. Второй улыбавшийся наконец сменил гримасу на плачущую и натурально завыл.

— Мы не знали… мы случайно… мы просто испугались… Мы не будем… не станем… правда.

Локтев выдернул из брюк лежащего ремень и связал третьего. И в этот момент услышал, как затрещали кусты. Водитель дал деру. Гнаться за ним Локтев не стал. Этого найдут и без него. Хватит, пожалуй, он сегодня намотался по лесу. Нормально.

Троих связанных положил лицом вниз и снова вернулся к доске в кузове. Ну так и есть — не зря борта кузова показались ему слишком высокими — в грузовике было двойное дно. Когда Локтев поднял доски, увидел тушу кабарги с отрубленной головой. Дело ясное — голова с рогами в тайник не помещалась.

Конечно, ехать с пробитыми шинами — никакого удовольствия, машину все время заносило влево, но Локтев довез-таки троих браконьеров до своей избушки.

Вызвал по рации милицейский наряд. Перевел троих пленников в погреб, развязал им руки, дал чаю и хлеба. Наряд прибудет только утром. Так чего же людям мучиться? Он запер крышку погреба на крепкий замок, а сам сел к окну, уставился на темный лес, обступивший избушку голубоватой от лунного света, мрачной стеной. Вот ведь хотелось бы ему, чтобы вокруг была только эта стена, только тишина, покой и безлюдье — так нет же.

Браконьеров он ненавидел больше всего как раз не потому, что они били животных, что ставили капканы и рыли медвежьи ямы, он в первую очередь ненавидел их за то, что они нарушали его одиночество.

Вот и дочь свою он, конечно, ждет и, конечно, любит. Но когда и ее нет, когда никого нет — так покойно, так просто, так легко. Не лезут в голову больные воспоминания, не видится в каждом взгляде укор и обвинение. А сам со своей совестью он как-нибудь справится. Ну, не справится — старуха с косой всегда рядом, только протяни руку к удобному ложу винтовки, только вынь из кармана патрон и вставь, сунь дуло в рот и нажми крючок.

Нет, он не самоубийца, пока до этого не дошло. Пока…

Локтев не заметил, как склонилась голова, рука так и осталась в бороде, закрылись уставшие глаза — он спал. Не видел, как лес посветлел, как выступило из-за его края зеленоватое солнце, как наступило утро… Только когда мимо окна мелькнула чья-то тень, он вскинул голову.

3

Гордеев вывел свою машину со стоянки, которая находилась в какой-то сотне метров от дома, поздоровался с малознакомым охранником, перебросился с ним дежурными фразами о результатах вчерашнего «энхаэловского» тура, кто из наших легионеров забил, кто нет (у Буре, как всегда, сломано колено, Федорова, как обычно, не ценят, зато Хабибуллин не пропускает уже второй матч подряд), и поехал не торопясь. У Юрия Петровича была профессиональная память, и он отлично помнил, кто из охранников стоянки интересовался хоккеем, кто иными, менее высокими материями.

Гордеев включил музыку, в машине в зависимости от времени суток он предпочитал слушать музыку энергичную (утром), медитативную (днем) и исключительно расслабляющую (вечером). Сейчас соответственно было время энергетической зарядки, и в ход пошел компакт-диск со «Стеной» «Пинк Флойд», концертом немеркнущим и уникальным, который в дальних переездах мог играть для Гордеева все три роли. Он сразу поставил свою любимую композицию «Another brick on the wall» и принялся постукивать по рулю большими пальцами обеих рук.

«Another brick on the wall» — «и еще один кирпич в стене», — механически повторял про себя слова песни Гордеев, потом отчего-то вздрогнул. Еще один кирпич в стене. Страшное ведь дело, если вдуматься. Кто сегодня будет еще одним кирпичом? В какой стене? Я? В стене, которую Рудник пытается возвести вокруг Клеонского?

Нет, в порядочности знаменитого адвоката Гордеев не сомневался ни на секунду. Но запутанная юридическая ситуация вокруг его собственной персоны могла осложнить отношения с Турецким, а этого ох как не хотелось бы…

«Another brick on the wall»…

Уж Турецкий-то точно не кирпич ни в чьей стене. Одинокий волк на службе государства. Во веки веков. Аминь.

Гордеев засмеялся и выключил музыку, включил радио, там было что-то джазовое, ненавязчивое, тоже смутно знакомое, изредка перебиваемое такими же нежесткими новостями. Вот это — в самый раз.

Времени в запасе было достаточно, и Гордеев немного попетлял по центру города, наслаждаясь временным бездельем, собственной машиной, Москвой, даже в таком обычном утреннем, сумасшедшем ее виде, и предаваясь приятным мыслям о сложной и запутанной юридической игре, в которой можно будет сполна проявить свои качества и «подкачать» интеллектуальные мышцы.