Читаем без скачивания Дублинеска - Энрике Вила-Матас

– Может быть, у тебя есть… не знаю… любовница, и ты ездил не в Лион, а возил ее на Тибидабо. В последнее время ты ведешь себя очень странно, и я, как отец, чувствую себя обязанным тебя предостеречь, – говорит отец.

Риба вот-вот расскажет ему, что ездил в Лион исключительно для того, чтобы похоронить все существующие в мире литературные теории, включая ту, что он сам создал прямо в отеле. Ему очень хочется найти в себе силы высказать это, потому что последние отцовские слова показались ему совсем не смешными. Но он сдерживается. Потом встает и приступает к церемонии прощания. Во-первых, дождь кончился. Во-вторых, он знает, что, когда родители выговаривают ему за что-то, – это, как правило, просто уловка, попытка задержать его еще чуть-чуть. Но он не может оставаться там ни минутой дольше. Он вдруг понимает, что позволил отцу чересчур контролировать свою жизнь. Да, он – единственный сын, к тому же бездетный, и, наверное, поэтому он так неестественно, так по-детски зависит от родителей, но всему должен быть предел. Когда-то они с отцом страшно ссорились. Потом наступил мир. Но в такие дни, как сегодня, Рибе кажется, что отец тоскует по временам, когда у них случались серьезные размолвки и баталии. Как если бы он предпочитал хорошую рукопашную миру и взаимопониманию. С другой стороны, не исключено, что ссоры позволяют его старому отцу чувствовать себя живее, и он бессознательно ищет повода для скандала.

Можно сказать, что Риба любит отца, хотя это и довольно новое для него чувство. Он любит его ум, его неявную доброту, невостребованные литературные способности. Он с удовольствием издал бы отцовский роман. Он любит этого старика, всегда такого властного и несгибаемого, такого настоящего отца XIX века, взрастившего в нем, своем сыне, потребность подчиняться, необходимость быть послушным мальчиком и благодарить отца, когда тот направляет его шаги.

– Ты в самом деле не хочешь ничего рассказать о Лионе? Это очень странно, сынок, очень странно, – говорит мать.

Кажется, они твердо намерены как можно дольше задерживать его всякой ерундой, словно им не хочется отпускать его домой, словно где-то в глубине души они до сих пор уверены – пусть он женатый человек, уважаемый издатель без малого шестидесяти лет, покуда он здесь, с ними, на нем по-прежнему короткие штанишки.

Марко Поло уходит, хочет сказать он, но молчит, потому что знает – выйдет только хуже. Отец смотрит на него почти с яростью. Мать пеняет ему, что он испортил такую замечательно укоренившуюся традицию рассказывать о своих поездках. Они провожают его до двери, но не указывают дорогу к выходу, а наоборот, едва не перекрывают ее своими телами. «Ты уже взрослый, – говорит отец, – должен понимать, что это дикая идея – ехать в Дублин, просто чтобы повидаться с дружком, этим твоим Улиссовым».

Улиссовым! Лучше он будет думать, что это сказано для смеху – такая вот у отца теперь ирония. Он вызывает лифт, а тот, хотя и был всего этажом ниже, по обыкновению задерживается. Родители Рибы не верят, что небольшое расстояние до выхода их сын может проделать пешком, он же со своей стороны не желает быть тем, кто нарушит священный ритуал и перестанет пользоваться парадным, хранящим следы былого великолепия лифтом всей своей жизни.

Дожидаясь лифта, он с мальчишеским лукавством спрашивает, чем отцу не нравится его друг. Напоминает, что в его детские годы отец не позволял ему ни с кем дружить, ревновал ко всем приятелям. Конечно, он сгущает краски, но отчего бы их не сгустить? Разве отец не начал первым? Может быть, где-то в глубине души отцу и впрямь хочется запретить ему ехать в Дублин? Риба словно восстает против отца, против его скрытого нежелания отпустить его в Ирландию. Но, по сути, он ведет себя, как и положено маленькому сыну, неспособному всерьез огорчить отца, не говоря уж о том, чтобы его убить, как, если Рибе не изменяет память, настоятельно рекомендует Фрейд.

Сколь бы он ни был предрасположен или даже предназначен для долгого ожидания, ожидание лифта кажется ему вечным. Наконец, распахиваются двери старинной машины, Риба снова прощается с родителями, нажимает на кнопку, и лифт приходит в движение. Риба глубоко вздыхает. Какое гигантское облегчение. Спуск, как обычно, неспешен, очень уж стар лифт. Рибе кажется, что покуда он спускается, он оставляет позади патио в цокольном этаже на улице Арибау, где когда-то он, бесконечно одинокий мальчик, играл сам с собой в футбол. Позже именно на этом патио к нему пришла его самая счастливая мечта, мечта о Нью-Йорке.

Уже на Арибау, садясь в такси, он обнаруживает, что вот-вот пойдет дождь. А ему-то казалось, что после грозы дождя больше не будет. Не обсудить ли это с таксистом? А ну как тот отреагирует подобно своему лионскому коллеге? В Лионе Рибе попался португалец, совершенно шекспировский персонаж, самый театральный из всех таксистов в мире.

– Скоро опять дождь пойдет.

Мгновение ему кажется, что сейчас таксист, будто убийца из «Макбета», ответит ему знаменитым:

– Уже пошел.

Но в Барселоне нечасто – чтобы не сказать «совсем не», – встречаются таксисты, разговаривающие, как шекспировские герои.

– Ой, и не говорите, – отвечает тот.

В такси у Рибы есть наконец время полистать сегодняшнюю газету и обнаружить там интервью Клаудио Магриса, приуроченное к выходу его новой книги «Бесконечное путешествие». Рибе нравится Магрис. Когда-то, во времена почти незамапятные, он опубликовал его «Кольцо Клариссы» и с тех пор поддерживает с ним добрые отношения.

Такси скользит по улицам Барселоны. В грязноватом послегрозовом свете она выглядит безжизненной. Риба мается своими обычными нелепыми опасениями, ему все кажется, что таксист, увидев, как он отгородился от него газетой, может составить себе о нем ошибочное представление и решить – право же, это какое-то очень детское переживание, – что, хотя они уже поговорили о погоде, на самом деле пассажиру совершенно наплевать и на него, и на то, что он мог бы рассказать о своей нелегкой жизни. И теперь он не знает, уткнуться ли ему в газету и почитать статью Магриса или же обратиться к таксисту с каким-нибудь диким вопросом, например, не гулял ли тот сегодня в лесу, не играл ли в нарды, не смотрел ли телевизор?

Страх, что таксисты вообразят себе о нем, человеке абсолютно им безразличном, что-нибудь этакое, иногда заставляет его переворачивать страницы почти тайком. Иногда, но не сегодня – он только что решил, что никто и ничто не оторвет его от Клаудио Магриса, который говорит – двойное, чрезвычайно занятное совпадение – об «Улиссе» и Джойсе и о том, чем Риба занят в этот самый момент – о возвращении домой.

Рибе кажется, что удивительно своевременное появление «Улисса» следует расценивать как скрытое послание, несомненно заслуживающее внимания. Как если бы некие тайные силы – и Магрис со своим интервью в их рядах, – подталкивали его к Дублину. Он поднимает голову и смотрит в окно, такси выезжает с улицы Арибау и направляется к Виа Аугуста. На пересечении проспекта Принца Астурийского и бульвара Прат Риба видит молодого человека в длиннополой куртке цвета электрик в духе Неру. Он очень похож на того, что стоял под дождем перед домом его родителей. Забавная случайность – увидеть две куртки а ля Неру за такое короткое время.

Он видит юношу мельком, поскольку тот мгновенно – словно боится быть обнаруженным – сворачивает за угол и растворяется в воздухе с почти пугающей быстротой.

Странно, думает Риба, как-то чересчур проворно он исчез. Впрочем, не так уж и странно, Риба давно привычен ко всякому, знает – всегда кто-нибудь объявится, кого меньше всего ждешь[5].

Он возвращается к газете и хочет снова сосредоточиться на интервью Магриса, но вместо этого звонит Селии по мобильнику и предупреждаете, что скоро будет дома. Коротенький диалог успокаивает его. Пряча мобильник, он думает, что мог бы рассказать Селии, как ему за короткий отрезок времени встретились сразу две куртки в духе Неру. Впрочем, нет, пожалуй, лучше было ограничиться сообщением, что он уже едет.

Он снова раскрывает газету и читает, что Клаудио Магрис полагает, что хождения по кругу возвращающегося домой жовиального Улисса – традиционное, классическое, консервативное, эдипово путешествие – в середине ХХ века сменилось дорогой в один конец, чем-то вроде паломничества к недостижимой точке в бесконечности, путешествием, похожим на прямую линию, что пролегает, слегка колеблясь, через абсолютную пустоту.

Теперь Риба может считать себя прямолинейным паломником, но ему не хочется усложнять себе жизнь, и он решает – пускай его жизненный путь будет традиционным, классическим, консервативным и эдиповым. Разве не едет он в эту самую минуту домой? И разве, воротясь из странствий, он не является исправно в отчий дом – это не считая непременных визитов по средам? И не он ли собирается поехать в Дублин, в самый центр «Улисса», только затем, чтобы несколько дней спустя благодушно вернуться в Барселону, домой – к себе и к родителям – и там рассказать о своем путешествии? Невозможно не признать, что его жизнь есть самое ревностное хождение по кругу.