Читаем без скачивания Память сердца. Великая Отечественная Война в новеллах и очерках, в письмах и воспоминаниях её современников - Юрий Коваль

Очнулась: соседская девчонка-почтальон, больно вцепившись в плечи, трясла ее изо всех сил. Встала на ноги. «А Павла больше нет.» Расправила скатерть на столе. «Голоса его больше нет. Нет улыбки. Песен нет». Сняла со стены его гитару, повязанную темно – вишневым бантом, прижала к груди, зашлась слезами.

Дважды останавливалось еще сердце матери. В Сталинграде умер от ран Иван. Сгорел под Курском восемнадцатилетний Николай.

Анна работала на машиностроительном заводе фрезеровщицей. Когда она появилась в цехе первый раз, женщины окружили ее, запричитали. Они увидели – заморыш, запеленатый в необъятный материнский жакет и реденькую материнскую шаль, из кокона выглядывает синевато-прозрачное заострившееся лицо – и заболели, заныли их женские сердца. Было Анне в ту пору пятнадцать лет от роду.

Миновала война. Заморыш превратился в статную горделивую красавицу, за которой охотились местные парни. Вечерами, смыв с себя металлическую пыль и усталость, убегала Анна из дому в старый парк над великой рекой.

Протанцевала она как-то больше обычного: уж очень тепла была летняя ночь, хмельны вальсы и пригож партнер. Распрощалась у дома с подругами. Неслышно растворила окно. Белой тенью впорхнула на кухню. На столе стояла кружка молока, прикрытая горбушкой. Подкрепилась. На ходу сбрасывая платье, направилась в спальню. У самых дверей остановилась, услышав тяжелый, трудно сдерживаемый стон и слезы. Плакала мать. «Плакала каждую ночь, – догадалась Анна, – хоронясь от меня».

На завод она пришла мрачная, бессонница намалевала под глазами черные круги. Это не ускользнуло от старого мастера.

Когда-то, в молодые годы, он слыл на заводе первоклассным слесарем, творил из металла чудеса. С годами металл становился всё тверже и упрямей: ослабели руки, потускнели глаза. Сердце стало зорче.

Растирая поясницу и покрякивая, мастер подошел к Анне.

– Что случилось?

– Мама. Плачет ночами: ребят забыть не может.

– А ты растормоши ее. Застыла она в своем горе.

Мастер задумался, усмехнулся.

– В кино своди.

– Что вы, для нее это грех великий.

– Что она у тебя – верующая?

– Да не поймешь. В детстве в церковном хоре пела. Сейчас в церковь ходит по большим праздникам. Молиться или петь, не знаю.

– Ты все-таки попробуй, пригласи. На комедию пойдете – развеется, на душе, может, и оттает. Тяжелая картина – не беда. Смотри, мол, не только у тебя горе. Других тоже судьба не обошла. Ну, как? Договорились?

Мать не поддавалась на дочерины уговоры.

– Разбежалась, как же. Всю жизнь прожила без твоего кино и теперь как-нибудь обойдусь.

Анна пошла на крайность.

– Ты знаешь, перед началом картины показывают киножурнал про войну. Одна женщина узнала своего погибшего сына, я в газете читала. Может, и нам повезет. Пойдем, мам…

Клуб железнодорожников. Погас в зале свет. Мать уставилась на белую простынь: ей очень хотелось увидеть хотя бы одного из своих сыновей. Заиграла веселая музыка. Крепкие загорелые женщины складывали в скирды хлеб, строгий мужской голос говорил, что хлеборобы Ставрополья соберут в нынешнем году высокий урожай.

«Дай-то бог», – порадовалась за них мать.

Потом два парня в кожаных перчатках мутузили друг друга. Матери жалко было обоих. ««Видно, кулачный бой», – догадалась она. Бой закончился. Парни обнялись. «Вот так-то хорошо, – успокоилась мать. – Без злобы. Испытали, кто ловчей, и тут же помирились.»

Началось кино. Молоденькая барышня, совсем еще девчонка, уезжала учительствовать в далекую и холодную деревню. Мужики приняли ее с недоверием. Хитрющее кулачье норовило убить. Была в ее жизни радость: шумная деревенская свадьба. Мужем учительницы стал, по всему видать, положительный человек. Но коротко бабье счастье. Убили враги мужа. Одно утешение – дети, нескладные, любознательные. С ними вместе прожила учительница весь свой век.

Мать вздыхала, улыбалась, всплакнула раза два, пока смотрела картину. Вышла из клуба – на душе было покойно и легко, как после исповеди.

Ехидная подруга Михайловна не удержалась, справилась у нее: «Ты, может, на танцы лындать начнешь?» «Никто не приглашает, а то бы не отказалась», – второпях бросила мать и загрустила: весело было у нее в доме до войны. Павел играл на гитаре, Иван на мандолине, Николай на ложках. Как вечер, соседские парни и девчата собираются в савченковском дворе. Песни, танцы, смех до полуночи.

Были б живы ребята, нянчила бы теперь внучат. Анна… Еще молода. Пусть побегает…

В клуб мать ходила теперь без нее. Она полюбила кино за доброту, за то, что картины почти всегда заканчивались счастливо и негодяи получали свое, по справедливости.

На «Запорожца за Дунаем» мать торопилась как на первое в жизни свидание. Музыку Гулака-Артемовского она знала наизусть сызмальства, от своей матери.

Давно ей не было так хорошо, как на этой картине. Куражился хмельной Карась. Ворчала сварливая Одарка. Клялись в вечной любви Оксана и Андрей. И явились Александре Васильевне светлые летние ночи, молчаливый и робкий кузнец Георгий, ставший ее мужем. И была она босоногой хохотушкой шестнадцати лет. Сердце в груди билось резво, молодо…

Ребятишки, возившиеся в узком и тихом переулке с игрушечным грузовиком, испуганно переглянулись, когда увидели старуху Савченко. Шла она боком, натыкаясь на заборы и скамейки. Еле-еле добралась до своего дома, ощупала стенку, ухватилась за косяк, перешагнула порог…

Анна вошла в дом и сразу увидела мать. Крупная, седая женщина, неловко подвернув под себя ногу, лежала в полутора шагах от кровати. Анна метнулась к матери. Дыхания нет. В уголках губ затвердела улыбка.

Закрыли сердцем родину свою

Среди тех, кто защищал свою родину – Союз Советских Социалистических Республик – от фашистской орды, были ученики 44-й уфимской школы. С тремя из них я познакомился в школьном музее Боевой славы. Познакомился, читая их письма родным и близким.

Георгий Горшков. Трудиться привык с малых лет – большая семья. Стесняется своей «глупой страсти» к мороженому. Боится быть сентиментальным. Однажды, в минуту слабости, обратился к матери за сочувствием и теперь клянет себя за это: не научился щадить материнское сердце. Младшего брата зовет с трогательной лаской «Колюшка» и тут же по-мальчишески «Колька». Георгий – издатель стенных газет. Свято верит в просветительскую миссию художественной литературы. Неодобрительно отзывается о раннем замужестве и туфлях на аршинных каблуках. Любит копаться в радиосхемах, мечтает смастерить подводную лодку. Отдает должное интенсивным физическим упражнениям, неплохо бегает на лыжах. В свободное время занимается диалектическим материализмом и английским языком (в школе – немецкий). Не умеет и не хочет ловчить: не по нутру ему это.

«МАМА, Я ТЕБЕ ОБЕЩАЮ: БУДУ СИЛЬНЫМ»

Письма Георгия Горшкова

Здравствуй, мама!

Здравствуй, Колюшка.

Не знаю, сколько вы писали мне, но я еще получил только одно письмо от Кольки. И как я был обрадован им! Наконец-то связь с домом налажена. Знаешь, мама, если ты получишь мои письма (я посылал четыре), то лучше их выброси: они недостойны твоего сына-комсомольца. Я сам с отвращением стал относиться к самому себе. Как только я мог написать такую чепуху?

Да, кажется, и образование имеет свою отрицательную сторону. Оно превратило меня в интеллигентного хлюпика, да так, что я этого не заметил. Первое же столкновение с минимальными трудностями заставило меня распустить нюни.

Мама, я тебе обещаю: буду сильным, никогда, ни при каких трудностях я больше не заплачу, не распущу слюни.

Мама, Колюшка пишет, что ты просишь меня сняться и непременно в шинели.

Сегодня выходной. Я постарался выполнить твою просьбу: сходил в фотографию, снялся. Карточки будут готовы через две шестидневки.

Но горькое разочарование… Пришли в казармы… Ходят слухи, что нас отправляют из Костромы. Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Вот тебе и фотокарточки!

Советую пока не писать на старый адрес.

Здравствуй, Колюшка!

Что тебе еще написать? Модель подводной лодки разрабатывал и буду разрабатывать. Жди в следующих письмах описание модели. Если хочешь подробно, то (я, кажется, писал об этом) найди журнал №10 за 1939 г. «Техника – молодежи».

До свидания, мама, и ты, Колюшка.

Здравствуй, братишка.

Я обрадован твоим письмом: наконец-то собрался написать мне, но я глубоко разочарован. Кто это пишет? Чей это почерк? Скатился ты, друг.

Раньше я с наслаждением читал твои письма, написанные каллиграфическим, ясным почерком, а сейчас я с большим трудом разбирал твои каракули. А что еще хуже – это масса ошибок и притом самых грубых. Распустился ты здорово. Подтянись. Ты знаешь, по почерку видно, что ты стал небрежничать, а значит стал неряхой. Смотри, Колюшка, следи за собой. Я это тебе советую, как другу и брату.