Читаем без скачивания Дед (роман нашего времени) - Эдуард Лимонов

– Сейчас к тебе привезут Деда, подполковник. Дед – главный смутьян России, пользуется огромным авторитетом и доверием, имеет влияние. Его надо оформить на высший срок по КоАПу, суд предупреждён. Напугать Деда не напугаешь, он тёртый калач, но своё слово я должен сдержать. Я лично обещал оппозиции наказание за митинг в новогоднюю ночь по всей строгости закона. Вот и получат по всей строгости, Дед в первую очередь. Однако вести себя с ним следует вежливо и осторожно. Никаких излишеств. Строго по закону».

Его повели в зал суда. Так быстро, что он не успел дочитать фамилию судьи на дверной табличке, успел первые три буквы прочесть: «НЕУ…» Неу?

Зал был небольшой, и жёлтый от ночного света. Он сел на лавку. Разместились в зале и милиционеры. Получилось, что в зале нет ни одного гражданского. Прямо как у какого-нибудь Пиночета, под фашистским режимом суд. Подполковник-псих, впрочем, остался за дверьми.

Он стал звонить своим адвокатам. Оказалось, найти в новогоднюю ночь адвоката в городе Моше/ Моисея так же нелегко, как не простреленный дорожный знак на улицах Кабула. Главный его адвокат, бывший его защитником на процессе, где он получил четыре года вместо четырнадцати, – был в Таллине. Ещё один адвокат, Тарасов, старый кадр, бывший следователь по особо важным делам, улетел в Париж, по приглашению бывшего клиента – вора в законе. Третий жил в подмосковном городе, и с испугом сообщил, что раньше второго числа никуда не выдвинется. Четвёртый согласился приехать, однако вот незадача, после нескольких фраз, которыми Дед и адвокат обменялись, сел аккумулятор мобильного телефона и телефон погрузился во мрак.

Дед стал ругать себя последними словами за то, что не озаботился зарядить телефон перед митингом. Заплатить за телефон он озаботился, утеплился, очистил карманы, не пил много жидкости (чтоб не проситься лишний раз у ментов в туалет), а вот зарядить телефон не догадался. Единственное оправдание, которое он себе позволил, – мысль о том, что батарея аккумулятора в телефоне работала на него уже несколько лет, и телефон стал подавать предупредительные сигналы, квакать, что он разряжен, только за пару часов до самоотключения.

Вошла старуха в шубе. Старая еврейка. И тотчас вошёл судья. Все встали. Судья был лыс, у него был дегенеративного типа череп, полные губы быстро и твёрдо выговаривали твёрдые фразы. По правде говоря, судья был как персонаж американских дьявольских триллеров, с таким личиком он мог претендовать на главную роль Люцифера, этот судья. У судейских, подумал Дед, у судей, прокуроров и следователей вообще ярко-неприятные античеловеческие лица. Он вспомнил «своего» следователя ФСБ Шишкина по уголовному делу № 171, у того был вид зловещего анемичного Щелкунчика.

– Подсудимый, – сказал судья, – суд назначает вам адвоката. – При этих словах старуха встала, он назвал её фамилию, имя, отчество, что-то вроде Гольдберг или Гольденберг. У старухи было синюшное, полумёртвое лицо, и шуба выглядела облезлой.

– Я не хочу вашего адвоката, – сказал Дед. – Я ей не доверяю. У меня есть свой. Будьте добры позвонить ему и пригласить. – Он назвал номер четвёртого адвоката.

Судья недовольно сморщился, но энергично вышел в свою комнату для совещаний. Тотчас вернулся.

– Телефон не отвечает. Начинаем процесс.

– Позвольте, – сказал Дед. – Я хочу воспользоваться услугами моего адвоката и хочу пригласить моих свидетелей.

– Телефон вашего адвоката не отвечает. Ваши свидетели явились?

С таким произволом Дед ещё не сталкивался. Его судили административно раз четырнадцать или пятнадцать, или семнадцать?

– Как по-вашему, я что, вожу с собой свидетелей в милицейском автобусе? Когда бы я успел их вызвать?

Судья уже читал быстро-быстро текст его прав и обязанностей и спросил, что он имеет сказать. Дед, разумеется, встал.

– В 16 часов я и товарищи, находившиеся со мной в моей квартире по адресу (он назвал адрес) заметили, что во дворе скопились как оперативные работники, так и милиционеры в форме. Я связал их присутствие с тем обстоятельством, что я готовился отправиться на митинг на площади (Дед назвал площадь), куда мы собираемся традиционно вот уже два года, дабы отстоять свободу собраний. В 17.02 на выходе из подъезда дома, где я снимаю квартиру, я был задержан милиционерами 2-го оперативного полка милиции. Заявляю, что при задержании лозунгов не выкрикивал, нецензурно не выражался. Сотрудники милиции сообщили мне, что меня задерживают для того, чтобы провести со мной профилактическую беседу о недопущении проведения несанкционированных митингов. Я спокойно прошёл с ними в автобус и был доставлен в ОВД, что на Ленинском проспекте. Свидетелями задержания с моей стороны были четыре человека. Прошу отложить процесс и дать мне возможность вызвать свидетелей и воспользоваться моим адвокатом.

Монстр-судья и бровью, как говорят, не повёл. Он вызвал одного за другим милиционеров-свидетелей. Первым вошёл тучный сержант с хохляцкой фамилией на «о». Он повторил, запинаясь и потея (в зале стало жарко, адвокатша расстегнула свою шубу), лжесвидетельские показания, «фабулу», сочинённую вверху, вероятнее всего в самой Администрации Президента. Ну, на худой конец, генералами ГУВД.

– Ложь! – воскликнул Дед.

– У вас есть вопросы, обвиняемый?

– Есть. Скажите, свидетель, каким образом вы оказались на Ленинском проспекте? Рутинное дежурство на городских улицах не входит в обязанности 2-го оперативного полка. Само название вашей части говорит о её употреблении в особых случаях. Что выделали на Ленинском проспекте?

Тучный сержант задумался и со скрипом выдал ответ.

– У нас был приказ патрулировать на Ленинском проспекте.

– Хорошо. Скажите, свидетель, как я вам сопротивлялся?

– Вы нас отталкивали, вы шли на нас и отталкивали, и ругались нецензурной бранью.

– И последний вопрос. У вас совесть есть, свидетель?

– Не оскорбляйте свидетеля, обвиняемый, – сказал судья.

Второй свидетель. Лысоватый молодой блондин из деревни во Владимирской области (Дед, впрочем, не знал, откуда он на самом деле, но придумал себе, что из Владимирской. Такие худосочные рождаются только там, убедил себя Дед) повторил ту же «фабулу». Дед не стал его спрашивать, есть ли у него совесть. Дед понял, что совесть – понятие старомодное, годное к употреблению разве что для таких людей, как он сам, родившихся в конце Великой Отечественной войны, и то не для всех.

– Послушаем мнение защитника.

Гольдберг или Гольденберг сказала, что, с одной стороны, её подзащитный, то есть Дед, дал показания, что не бранился нецензурной бранью, но, с другой стороны, два свидетеля милиционера утверждают, что он бранился, и у неё, Гольдберг/ Гольденберг, нет оснований не доверять показаниям милиционеров.

Дед вздохнул. Старая женщина исполнила нехитрые обязанности «кивалы», как говорят зэки, то есть соглашалась с судом, для того её и держали и подкармливали в этом суде. Жила она, по всей вероятности, совсем рядом, её вызвали, чтобы она, сидя в облезлой шубе и шапке, символизировала «законность» процесса, намекала бы на его соревновательный характер. На деле боязливая старая еврейская женщина символизировала бессилие и покорность.

Судья, перелистав документы и назвав их, спросил, не хочет ли обвиняемый что-либо добавить.

– А чего тут добавлять, – сказал Дед преспокойным тоном. – Нечего добавлять. С вами мне всё ясно.

Судья сказал, что он удаляется, для того чтобы вынести решение. Было уже без четверти десять вечера 31 декабря, потому что именно это время показывали часы на стене.

Дед оглянулся. На самой задней скамье сидел капитан 2-го оперативного полка. Лицо у него было невесёлое. Человек был явно не доволен и собой, и происходящим. По всей вероятности, ему дали приказ поехать и задержать. Дед знал командира 2-го оперативного полка, полковника. Друзьями Дед и полковник быть не могли, однако когда Деда задерживали на самой площади, его последние несколько раз задерживал этот полковник. Если посмотреть на фотографии задержаний Деда на площади, их в Интернете множество, то полковника можно обнаружить рядом, держащегося за Деда. Полковник, впрочем, был спокойным типом, во всяком случае по отношению к Деду. Хотя иной раз ситуация выходила из-под контроля. Как, например, 31 октября, когда Деда насильно тащили на чужой митинг. Вниз головой. Уронили на асфальт. Есть фотография его на асфальте, над ним как на картине «Пьета» (по видимому, по-итальянски значит «оплакивание») наклонился, прикрывая его собой, старший охранник Михаил. Впрочем, точнее – товарищ по партии. Дед называл охранниками товарищей по партии, охранявших его.

Да, капитан недоволен. Ему дали приказ, но, видимо, не предупредили о таких деталях, как лживые свидетельские показания. Одно дело просто задержать, а вот лживые свидетельские показания, на основании которых этот известный всей стране человек в старомодной шапке отправится под арест – это уже другое дело, неловкое какое-то, нехорошее. Сам капитан устранился от лжесвидетельствования, но солгали его подчиненные. Дед подумал, что капитан, вероятнее всего, пинает себя зато, что вёл с ним почти дружеские разговоры в автобусе после задержания. Если бы капитан молчал, всё бы сейчас выглядело по-иному.