Читаем без скачивания Семья Мускат - Исаак Башевис-Зингер

Контора находилась у него на квартире, управление же делами осуществлялось из здания на Гжибовской, где на большом дворе Мешулам выстроил кладовые и складские помещения. Комнаты он сдавал только своим бывшим или нынешним служащим. Двор был обнесен высоким забором, а также, с трех сторон, — старинными, низкими зданиями с длинными деревянными балконами и внешней лестницей. На крыши слетались голуби, много голубей. При доме находилась конюшня, где Мешулам держал лошадей для выезда. Во дворе один из его работников, поляк, держал корову. На немощеном дворе обычно стояли лужи. У человека несведущего могло возникнуть впечатление, что он попал в деревушку: за воротами громко кудахтали куры, по лужам, гнусавя, плавали гуси. В последнее время здесь трудилось лишь несколько человек, основная же часть жильцов подвизалась теперь в других местах и за постой не платила: многие — по привычке, а еще потому, что желающих занять эти полуразвалившиеся квартиры все равно не нашлось бы. Сейчас на реб Мешулама трудились лишь кучер Лейбл, а также дворник, полуслепой старик бухгалтер Ехил Штейн и плотник Шмуэл по кличке Золотые Руки. Кроме них жили здесь несколько гоев; люди уже немолодые, они когда-то работали у реб Мешулама и получали теперь от него в качестве пенсии несколько рублей в неделю. Услугами кассира Мешулам не пользовался. Он брал собранные деньги, рассовывал их по карманам, а из карманов перекладывал в металлический сейф у себя в кабинете. Когда сейф наполнялся, он, в сопровождении Копла, относил деньги в банк. Несколько раз реб Мешулама обвиняли в том, что бухгалтерский учет ведется у него плохо, и налоговые службы обязали его привести бухгалтерские книги в порядок. Но все эти обвинения ни к чему не приводили. Видевшие расчеты Ехила Штейна говорили, что пишет он таким мелким почерком, что без увеличительного стекла не в состоянии разобрать, что сам же написал. Каждый раз, когда реб Мешулам заходил в комнату, где работал бухгалтер, он своим низким, грудным голосом говорил: «Пиши, пиши, реб Ехил! Лучше тебя все равно никто не напишет».

Единственным человеком, который находился в курсе всех дел Мешулама, был Копл. Все его так и называли — «правая рука». Он и в самом деле был больше чем управляющий; Копл был советчиком старика, его доверенным лицом и телохранителем. Поговаривали даже, что Копл, работая на реб Мешулама, разбогател и сам и теперь, по существу, стал партнером старика. Копла окружала тайна. У него были жена и дети, но никто из семьи Мускат никогда их не видел. Жил он на Праге, на противоположном берегу Вислы. Было ему лет пятьдесят, никак не меньше, однако внешне он ничем от тридцатипятилетнего не отличался. Копл был среднего роста, сухощав, у него было смуглое, загорелое лицо, курчавые волосы и широко расставленные блестящие глаза. И зимой и летом носил он надвинутый на лоб котелок, сапоги и высокие гетры. В галстук была заправлена жемчужная булавка. С губы свисала неизменная папироса, за левым ухом торчал карандаш. Он был чисто выбрит, на лице у него играла робкая и вместе с тем презрительная улыбочка. Мешулам обращался с ним, как с посыльным. Когда они шли по улице, Копл держался чуть сзади, чтобы никто не подумал, что он считает себя старику ровней. Когда они ехали в экипаже Мешулама, Копл всегда садился на козлы, рядом с кучером. Если Мешулам обращался к нему в присутствии других, Копл почтительно наклонял голову. Он вынимал папиросу изо рта и, слегка поклонившись, сдвигал по-военному пятки. В свое время Копл служил солдатом в царской армии, и говорили, что дослужился он до генеральского денщика.

В действительности же все обстояло иначе. Мешулам — и это знали все — ничего не предпринимал, предварительно не посоветовавшись со своей «правой рукой». Они с Коплом подолгу и часто беседовали. Управляющие домов, принадлежавших реб Мешуламу, в том числе и его собственные сыновья, должны были отчитываться перед Коплом. Просители знали, что в конечном счете их судьба зависит от Копла, и только от него. Многие годы сыновья и дочери реб Мешулама вели с ним войну, однако Копл неизменно брал верх. Он умел тихо, незаметно вмешиваться во все, будь то женитьба внуков, приданое, благотворительные акции, дела еврейской общины и даже споры между хасидами. Однажды, когда Копл заболел, реб Мешулам ходил точно в полусне. Он пропускал мимо ушей все, что ему говорилось, всех ругал, топал ногами и на все вопросы отвечал так: «Сегодня моего управляющего нет. Приходите завтра».

Когда реб Мешулам отправлялся летом на горячие источники, Копл ехал вместе с ним, жил с хозяином в одной гостинице и пил минеральные воды, прописанные старику. Утверждали даже, что, когда доктора рекомендовали грязевые ванны реб Мешуламу, Копл погружался в грязь вместе со своим хозяином. В Карлсбаде они вместе прогуливались по променаду (здесь Копл уже не отставал от реб Мешулама, а шел с ним рядом) и беседовали о делах, о прожигателях жизни, что спускают в Монте-Карло все, что имеют, и о галицийских раввинах, приезжавших в Карлсбад со своими разодетыми дочерьми и невестками. Ходили даже разговоры, будто реб Мешулам отписал Коплу часть своего состояния и назвал его в завещании своим душеприказчиком. Сам же Копл относился к младшим Мускатам с совершенным почтением, и всякий раз, когда они приходили к нему за помощью или советом, изображал кротость и говорил: «Кто я такой, чтобы решать?»

В то лето, когда старик познакомился с галицийской вдовой и на ней женился, Копл был в Карлсбаде вместе с ним. Реб Мешулам встретился с Розой-Фруметл на источниках и завел с ней разговор — сначала кое-как по-немецки, а затем на привычном идише. Ему льстило, что Роза-Фруметл имеет обыкновение, разговаривая, вставлять слова на иврите, что она носит, согласно ритуалу, вдовий парик (хотя элегантность этого парика несколько его смущала), что ее покойный муж реб Довид Ландау был богатым пивоваром из Брод и что ее дочь Аделе закончила курс во Львове, училась в Кракове, Вене и Швейцарии. У Розы-Фруметл было какое-то заболевание печени. Остановилась она не в гостинице, а в меблированных комнатах в бедном районе города. Нисколько не смущаясь, она призналась, что денег у нее очень мало, что, впрочем, не мешало ей менять наряды каждый день, как подобает даме со средствами. На шее у нее красовалось жемчужное ожерелье, в ушах — серьги, а на пальце — кольцо с драгоценным камнем. Она пригласила реб Мешулама к себе и угостила его шерри-бренди и пирожками с анисовым семенем. От нее приятно пахло лавандой. Когда реб Мешулам поднял бокал, чтобы выпить за ее здоровье, она сказала:

— Здоровья и счастья вам, реб Мешулам. Да пошлет вам Господь всяческие блага!

— Благ мне хватило в жизни, — резко, как ему было свойственно, ответил ей реб Мешулам. — И теперь я жду от Господа только одного.

— Упаси Бог! Что вы такое говорите?! — с легким укором возразила ему Роза-Фруметл. — Да вы проживете сто двадцать лет, а может, еще дольше.

Когда реб Мешуламу взбрело в голову жениться на Розе-Фруметл и увезти ее с дочерью в Варшаву, он вначале испугался, что Копл станет его отговаривать. Но «правая рука» не отговаривал его и не уговаривал. Мешулам попросил Копла узнать о вдове как можно больше, и тот дал ему подробнейший отчет. Когда же, после долгих колебаний, реб Мешулам все же на брак решился, Копл взялся за дело, не упуская из виду ни одной мелочи. Чтобы Розе-Фруметл разрешили пересечь российско-австрийскую границу, пришлось соблюсти тысячи формальностей. Необходимо было купить обручальное кольцо, снять временное жилье для жениха и невесты, а также договориться с раввином насчет брачной церемонии. Копл был так занят, словно он был не управляющим, а отцом жениха. Роза-Фруметл хотела, чтобы реб Мешулам положил на ее счет определенную сумму и пообещал, что даст за ее дочерью приданое. И Мешулам согласие дал, причем в письменном виде. Аделе на неделю уехала в соседний Франценсбад, и свадьбу сыграли в ее отсутствие.

«Этот человек безумец, — заявляли городские сплетники. — Старый греховодник!»

Реб Мешулам рассчитывал на тихую свадьбу, но народу собралось много. Вместе с раввинами пришли их жены, сыновья, дочери, мужья и жены дочерей и сыновей, их родня — Роза-Фруметл легко сходилась с людьми. В числе приглашенных был и галицийский «бадхен», профессиональный свадебный заводила, который, стоило ему войти, начал сочинять похабные стишки на смеси идиша, немецкого и иврита. Стол был завален подарками, из тех, что продавались в карлсбадских сувенирных лавках. Чего только не дарили молодоженам: и резные шкатулки для драгоценностей, и скатерти и салфетки, и домашние туфли с золотым шитьем, и авторучки с увеличительными стеклами на конце, через которые можно было любоваться многоцветными видами Альп. Просторная гостиная завалена была соболями, шелковыми накидками с меховой оторочкой, широкополыми шляпами и модными шляпками. За свадебной церемонией последовал банкет, продолжавшийся до глубокой ночи, и женщины злобно сплетничали о том, что невеста, мол, еще накануне была без гроша за душой.