Читаем без скачивания Тайна, похороненная в бетоне - Павел Маленёв

Бородатый, после того как его застукали в зэковской живопырке[28], чьими–то заботами со стороны начальства был переведен поваром в столовую для обслуживающего персонала, на блатном языке — он стал «придурком», то есть заключенным, работающим в составе обслуживающего персонала. Столовая находилась по ту сторону колючей проволоки, но её территория примыкала к лагерю, и на работу Бородатый ходил без конвоя.

Как–то кончилась на кухне соль, завпроизводством на месте не оказалось, кладовщик куда–то исчез, и Бородатый сам пошел по подсобкам. Все было заперто, и Бородатый, прислонившись в каком–то закутке к дощатой стенке, стал закуривать. Вдруг он почувствовал, что доски под его плечом шевелятся. Тронул одну — сдвинулась на верхнем гвозде в сторону.

Оглянувшись, он протиснулся сквозь образовавшуюся щель и оказался в каком–то складе, о существовании которого даже не подозревал. Мешки, ящики, коробки, штабели банок с консервами. Пошел по коробкам — наткнулся на коньяк. Сунул две бутылки в карманы.

Вдруг его внимание привлекла коробка, стоящая на полке как–то особняком. Поверх коробки лежала записка: «Для Мастера». А в коробке — пакеты с белым порошком. У Бородатого глаз наметан, определил сразу: кокаин!

Перепугался Бородатый. Он сразу понял, что прикоснулся к тайне, которая может окончиться для него очень плохо. Ведь совсем недавно очень странно умер в карцере Бык — от сердечной недостаточности. А перед этим, во время обыска при входе в лагерь после работы, у Быка обнаружили такой же пакет.

Бородатый закрыл коробку, положил на место коньяк и быстро вылез из склада, поставив доску на место.

Кому принадлежит кличка Мастер, он не знал — зона большая. Это мог быть как заключенный, так и кто–нибудь из лагерного начальства, потому что зэки всех без исключения нарекают кличками. Такая традиция уходит далеко в историю уголовного мира.

«Феня», «блатная музыка», являются основой общения в преступном мире.

Сейчас составители модных на коммерческом рынке словарей языка преступного мира утверждают, что и начальные истоки этот иносказательный язык берет на «дне». Но серьезные лингвисты, писатели хорошо знают, что деклассированные элементы лишь расширили эту лексику. Тайные языки существовали на Руси во все смутные времена. Хотя бы вот это, из так называемого офенского языка: «Хлябыш в дудорогу хандырит пельмиги шишлять» («начальство в лавку идет бумаги читать»).

В тюремно–лагерном жаргоне многие предметы и явления тоже имеют названия: вместо «койка» скажут «шконка», вместо «чашка» — «шлюмка», вместо ударить — «дать блямбу» и т. д. и т. п.

КОГДА Бородатый заделывал доску в стене склада, то не заметил, как от угла отпрянул коневозчик. Но едва Бородатый проследовал мимо него на кухню, тот обошел фуру, в которой привез в столовую хлеб, и стал поправлять упряжь на лошади. И если бы повар последил за ним, то увидел бы, что возчик полностью повторил его маршрут. Только он вернулся со склада с коробкой, уже знакомой Бородатому.

Во время возвращения повара из столовой в зону на КПП находился усиленный наряд конвойных. Среди них в этот раз не было салаг–первогодков, а только «деды», владеющие всем искусством обыска заключенных. А кроме дежурного офицера — Каплан, начальник основного производства. Сняв форменную фуражку, он стоял в стороне от колонн заключенных, стекающихся в лагерь.

На этот раз Бородатого не «пристегнули», как это было всегда, к колонне его барака — ефрейтор — «вэвэшник»[29] рукой отстранил повара в сторону.

Обыск колонны прошел быстро, поверхностно. Не лазили в интимные места, лишь ощупали одежду, носки. Но повара завели в КПП. Здесь под бдительным оком Каплана ефрейтор сделал ему «массаж»[30]. Заставил снять штаны и больно влез пальцем куда не надо.

А на третий день Бородатого отправили на работу не к «вольным» в столовую, а в кочегарку лагерной кухни. В пять утра, когда он растопил котел, в кочегарку вошли трое. Одного он знал: это был тяжеловозник[31] из восьмого барака, правда, не имеющий заметного места на иерархической лестнице зэков. У Бородатого сжалось сердце и мелькнула мысль: «Видимо, дела у меня плохи, если попки[32] на чердаке[33] «не заметили», как эти трое в такую рань шли по территории!»

— Смотрите, ребята! Вот он, наш любознательный! Сказывай, падло, кому нафуговал о коробке на складе? — спросил пожилой.

— Не знаю я ни о какой коробке! Вы что, в натуре, чернуху–то мечите*!

— На склад к вольным лазил? Что видел? — осведомился тяжеловозник.

— Не бахти[34], Воз, не о том спрашиваешь! Сколько раз на склад лазил? — переспросил пожилой.

— Не лазил я на склад! У меня же и ключей–то нет…

Губы у Бородатого дрожали, сердце стало давать перебои.

А пожилой спокойно, как бы нехотя, продолжал:

— Сейчас ты скажешь, кто дал команду провести на складе шмон! Из–за тебя, куруха[35], контора[36] кипеж[37] подняла, вэвэшников возле склада поставила! Сейчас мы тебя подпалим немного, скажешь заодно, куда один пакет заначил.

Пожилой подошел к дверце раскаленной топки, цвиркнул слюной на дверку — зашипело. Он кивнул напарникам:

— Давай, бери его на хомут[38]!

Воз и тот, третий, с татуированной рукой–перчаткой без напалков[39], захватили Бородатого как клещами и двинули к раскаленной дверце. У повара уже не было сил для сопротивления. И он понял, что кто–то «навесил» на него пакет с наркотиком, от чего ему уже не «отмазаться», даже если рассказать все, что он знает. Значит, это конец…

Когда его приложили к дверце топки — штаны затлели, задымили. Кожа на ягодицах зашипела, стало нестерпимо больно, и он дико закричал.

— А–а–а! Скажу! Стойте, скажу!

Эти двое его отпустили — он быстро вскочил на стоящую в кочегарке противопожарную бочку с водой и присел на нее, удерживаясь на руках. Боль немного поутихла.

— Ну? — спросил пожилой. — Выкладывай, а то мы сейчас тебя передом к печке приложим! У какого золотопогонника[40] ты курухой был?

— Дыру я нашел случайно. Хотел соли…

С треском распахнулась дверь кочегарки, и в нее ворвались еще двое.

— А-а, тут на политбеседу собрались! Привет, Седой! И Воз тут! И Меченый! — Пришедший парень издевательски их оглядывал. — Правилка, значит? Вы нам его оставьте, — кивнул он на Бородатого, сидящего на бочке, — мы с ним разберемся!

— Отвали! Ты, Стеша, еще не в законе[41], — огрызнулся пожилой. — Нас Пахан послал!

— Заткнись! — ответил парень. — Зону держит[42] не Пахан!

Пожилой промолчал и пошел к выходу, за ним — Воз и Меченый.

— Ну, чё? Успели тебя расколоть? — спросил Стеша. — Звезду выдал им?

Бородатый слез с бочки, морщась, взялся за ягодицы. Покачал головой:

— Не раскололи. Что я — бобик, что ли? Вертел им вола!

— Ну, смотри, Бородатый! Люди Каплана тебя выследили! Эти суки без нас провели в зону сто пятьдесят доз марафета. Но Звезда перекрыл им кислород, и теперь живопырка будет наша. Там будет твой глаз, понял?

Повар, конечно же, все понял: он случайно вышел на одно звено проникновения наркотиков на территорию исправительно–трудовой колонии, узнал то, чего знали немногие. И его спасло только то, что он со своим доносом вышел, как всегда, на Звезду. Видимо, майор и Каплан были «конкурирующими фирмами». Не случайно же после того, как Бородатого «засекли» люди Каплана (возчик?), Звезда приставил к складу караульных.

— С завтрашнего дня, — сказал Стеша, — снова пойдешь пахать к вольным на живопырку. Будешь делать, что скажу, понял? Чё молчишь–то?

— Так я же не смогу. Мне в красный крест[43] ж… лечить. Пузыри же!

— Ладно, как вылечишь — будешь там, где сказал!

Пока Бородатому лечили ягодицы, возле столовой у вольных заключенные копали траншею — меняли водопроводную трубу. А когда повар вышел на работу — рядом появился Стеша.

— Завтра приедет «Волга», — предупредил он, — на ней папаша тут к одному на свиданку явится. На минуту мотор[44] заскочит сюда. Возмешь коробку — отдашь завскладу. А сегодня, как увидишь на дороге фуру с хлебом, выключишь вот этот рубильник и соединишь вот эти два провода. И сразу включишь рубильник. Понял? Ну, чё молчишь? Понял, спрашиваю?

Бородатый почувствовал недоброе. Спина покрылась холодным потом. «Гром с раскатом»[45], за который он попал в лагерь, — это одно, а то, что ему предлагал сделать Стеша, — совсем другое. Тут, если дознаются, и вышку схлопочешь!

Стеша будто угадал его мысли, успокоил: