Читаем без скачивания За дверью - Вольфганг Борхерт

Другой. Идем, Бэкманн. Идем дальше по улице. Мы найдем одного человека. И ты отдашь ему.

Бэкманн. Что?

Другой. Ответственность.

Бэкманн. Найдем человека? Да, найдем. И ответственность – я отдам ее. Да, слышишь, отдам. Хоть одну ночь поспать, и никаких одноногих. Я отдам ее.

Да! Отдам ему Ответственность. И мертвых ему отдам. Ему! Идем, найдем человека, он живет в уютном доме. В этом городе. В каждом городе он живет. Мы найдем этого человека – у нас для него подарочек – для милого, славного парня, который всю жизнь только и делал, что выполнял свой долг, всегда выполнял и только свой долг! Но это был ужасный долг! Чудовищный долг! Проклятый – клятый – клятый долг!

Идем! Идем!

СЦЕНА III

Бэкманн. Приятного аппетита, господин полковник.

Полковник (жуя). Чего?

Бэкманн. Приятного аппетита, господин полковник.

Полковник. Вообще-то мы ужинаем! Это так срочно?

Бэкманн. Нет. Я только хотел выяснить: утопиться мне сегодня ночью или пожить еще. И если все-таки пожить, то я тогда не знаю как. Днем-то мне хочется хоть немного есть. А ночью – ночью мне хочется спать. Больше ничего.

Полковник. Ну-ну! Что Вы такое говорите! Ведь Вы были солдатом, верно?

Бэкманн. Нет, господин полковник.

Полковник. Как это нет. Вы же носите форму.

Бэкманн (без выражения). Да. Шесть лет. Но мне казалось, если я десять лет буду носить фуражку почтальона, то все-таки почтальоном не стану.

Дочь. Па, спроси ты его наконец, что ему надо. Он все время пялится мне в тарелку.

Бэкманн (миролюбиво). С улицы ваши окна кажутся такими теплыми. Мне хотелось еще разок ощутить, как это – смотреть в такие окна. Но изнутри, изнутри. Знаете, каково это, когда в темноте горят такие уютные окна, а ты стоишь на улице?

Мать (без неприязни, скорее брезгливо). Отец, ну скажи, чтоб он снял очки. У меня от них мороз по коже.

Полковник. Это так называемые противогазные очки, дорогая. Введены Вермахтом в 1934 году для солдат со слабым зрением. Ну и зачем Вы носите это старье? Война же кончилась.

Бэкманн. Да-да. Кончилась. Все вы так говорите. Но очки-то мне все равно нужны. Близорукость, понимаете, без очков у меня все расплывается. А так – все четко. Даже отсюда я прекрасно вижу, что у Вас на столе.

Полковник (перебивает). Скажите, а что у Вас на голове? Вы сидели, да? Натворили делов, а? Давайте, выкладывайте. Куда-то забрались, верно? И влипли, правильно?

Бэкманн. Так точно, господин полковник. Забрался. Под Сталинград, господин полковник. Только прогулка не задалась – нас окружили. Мы три года воевали, все сто тысяч. А наш вождь носил штатское и ел икру. Три года ел икру. А другие спали под снегом и жевали степную пыль. И хлебали пустой кипяток. Но вождь должен был есть икру. Целых три года. А нам брили головы. По самые шеи – или наголо – тогда в это особо не вникали. И безголовым еще повезло. Не пришлось все время жрать икру ложками.

Зять (потеряв терпение). Нет, ты только послушай, тесть! А? Как тебе это?

Полковник. Мой юный друг, Вы все перевернули с ног на голову. Мы все-таки немцы. Мы все-таки держались нашей крепкой немецкой правды. Кто высоко ценит Правду, тот всегда впереди, сказал Клаузевиц.

Бэкманн. Так точно, господин Полковник. Прекрасно, господин полковник. Я обеими руками за – за Правду. Мы поели досыта, господин полковник, серьезно – досыта, господин полковник. Мы надели новую рубашку, костюмчик со всеми пуговицами и без единой дырочки. А потом включили плиту, господин полковник, потому что у нас ведь есть плита, мы включили плиту и сварили грог. И опустили жалюзи, и развалились в кресле, потому что и кресло у нас есть. И наша супруга чудно пахнет духами, и никакой крови, не так ли, господин полковник, никакой крови, мы наслаждаемся чистой постелью, ведь она у нас есть, у нас обоих, господин полковник, она ведь ждет нас в спальне, мягкая, белая, теплая. И мы высоко ценим правду, господин полковник, нашу крепкую немецкую правду.

Дочь. Он псих.

Зять. Да нет, просто пьян.

Мать. Отец, останови его. У меня от этого человека мороз по коже.

Полковник (неуверенно). А у меня – сильное подозрение, что Вы один из тех, кому война малость перепутала воображаемое с действительным. Почему Вы не стали офицером? Вошли бы в приличное общество. Взяли бы приличную жену, и теперь у Вас был бы приличный дом. Сами были бы приличным человеком. Почему Вы не офицер?

Бэкманн. У меня слишком тихий голос, господин полковник, слишком тихий.

Полковник. Видите, Вы слишком тихий. А если по правде, так из тех, кто немного устал, немного рохля, так?

Бэкманн. Так точно, господин полковник. Точно так. Слишком тих. Слишком мягок. И устал, господин полковник, устал, устал, устал! Потому и уснуть не могу, господин полковник, не сплю ночами, господин полковник. Затем и пришел сюда, к Вам, господин полковник, затем что знаю, Вы мне поможете. А я так хочу отключиться.Больше мне ничего не надо. Только заснуть. Крепко-крепко заснуть.

Мать. Отец, не подходи к нему. Мне страшно. У меня от этого человека мороз по коже.

Дочь. Брось, ма. Он просто вернулся слегка повернутым. Такие не опасны.

Зять. А по-моему, он довольно наглый, этот господин.

Полковник (подумав). Предоставьте все мне, дети, я таких вояк знаю.

Мать. Господи, да он спит стоя.

Полковник (почти отечески). С ними просто надо пожестче. Дайте-ка, я сам.

Бэкман (издалека). Господин полковник.

Полковник. Ну, так чего ж Вам надо?

Бэкманн (издалека). Господин полковник?

Полковник. Я слушаю, слушаю.

Бэкманн (сонно, заворожено). Слушаете, господин полковник? Тогда хорошо. Если Вы слушаете, господин полковник. Вот я и расскажу Вам мой сон, господин полковник. Он снится мне каждую ночь. А потом я просыпаюсь от жуткого крика. И знаете, кто это кричит? Я сам, господин полковник, я сам. Смешно, да, господин полковник? Кричу – и больше не могу заснуть. И так каждую ночь, господин полковник. Подумайте, господин полковник, – каждую ночь без сна. Потому я и устал, господин полковник, так чудовищно устал.

Мать. Отец, не подходи к нему. У меня просто мороз по коже.

Полковник (с интересом). Так Вы говорите, сон Вам не дает спать?

Бэкманн. Нет, мой крик. Не сон, а мой крик.

Полковник (с интересом). Но ведь это сон заставляет Вас кричать, да?

Бэкманн. Представьте себе. Он заставляет меня кричать. Потому что сон этот очень странный, знаете ли. Я Вам расскажу. Вы же слушаете, господин полковник, правда? Человек играет на ксилофоне. Играет очень быстро. И начинает потеть, этот человек начинает потеть, потому что он очень толст. А играет на гигантском ксилофоне. И каждый раз он должен подпрыгивать, чтобы ударить. Вот он и потеет, потому что действительно очень-очень толст. Но потеет не потом, вот что странно. Он потеет кровью, пенистой, темной кровью. И кровь эта бежит по его штанам двумя широкими алыми ручьями, и от этого он делаетсяпохож на генерала.Он совсем как генерал! Жирный, кровавый генерал. И это, наверное, бывалый, стреляный генерал, потому что успел потерять обе руки. Да-да, он играет тонкими, длинными протезами, похожими на рукоятки гранат, деревянными, с металлическими кольцами. Это очень странный музыкант, генерал-то, потому что и клавиши его гигантского ксилофона совсем не из дерева. Нет, поверьте, господин полковник, поверьте мне, они из костей. Верьте мне, господин полковник, – из костей!

Полковник (тихо). Да, верю. Из костей.

Бэкманн (все еще заворожено, призрачно). Да, не из дерева, из костей. Чудные белые косточки. У него там черепа, и лопатки, и бедра. А вот октавой повыше – кости рук и ног. Потом ребра – много тысяч ребер. А за ними, в конце ксилофона, где самые высокие нотки, – там пальцы, пальцы и зубы. Да, последними лежат зубы. Такой вот ксилофон у толстяка с генеральскими лампасами. Разве не смешной музыкант этот генерал?

Полковник (неуверенно). Да, очень смешной. Очень, очень смешной.

Бэкманн. Вот тут-то все и начинается. Сон тут-то и начинается. Значит, генерал стоит перед огромным ксилофоном из человечьих костей и выстукивает протезами марш. «Слава Пруссии» или «Баденвейлер». Но чаще всего он играет «Выступление гладиаторов» и еще «Старых товарищей». Чаще их. Вы же их знаете, господин полковник, знаете «Старых товарищей»? (Тихо напевает.)