Читаем без скачивания Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2] - Михаил Гуськов

Варя ничего не понимала. Еще в пятницу карьера отца была так хорошо устроена, ни о каком следствии не было и речи, а сегодня, в понедельник, после ночи в Архангельском, где она вроде бы съела своего родителя, все совершенно изменилось.

Это объяснялось очень просто. Оказывается, если людоедка съедает простого человека, то исчезает только сам человек, а все его имущество остается родным и близким съеденного, но если людоедка съедает собственного отца, то остается только отец, а все, чем он владел — от положения в обществе до последней яхты — исчезает в желудке дочери.

— Папочка, — бросилась дочь к ногам отца. — Клянусь тебе всеми святыми, я не хотела тебя есть. Просто в тот момент, когда ты собирался проглотить Недобежкина, во мне сработал людоедский инстинкт. Прости меня, милый, дорогой папочка. А квартиру по закону не имеют права конфисковать. Но самое главное, ты жив! Какое счастье!

— Мама, — она подползла к ногам матери и, схватив ее за бедра, разрыдалась. — Мама, папа, если б вы знали, как я исстрадалась из-за своего поступка этой ночью. Если вы меня не хотите простить, я умру.

Варя без чувств хлопнулась на ковер, головой к ногам отца. Главное действующее лицо семейной трагедии выпало из разыгрываемого спектакля.

Однако недолго пришлось Вариным родителям упиваться своим горем, проклиная легкомыслие дочери. Не самое дочь, которую они продолжали любить до безумия, а только легкомыслие да свою злосчастную людоедскую судьбу. Казалось, их отчаянию не было предела, — и тут в стенку постучали. Да, именно не позвонили, а постучали. Потом постучали в стенку справа, потом в стенку слева, потом сама собой распахнулась парадная дверь, потом распахнулась дверь в прихожую и Андрей Андреевич и Марья Васильевна увидели длинный-длинный тоннель, по которому шли несколько зловещих фигур, гремя цепями.

— Встречай, Повалихин, гостей, — в комнату ввалился Бульдин с двумя не то понятыми, не то телохранителями, — за дочкой твоей пришли. Нечего сказать, хорошую ты себе смену воспитал, вместо того, чтобы людей жрать, она начала с родного папочки, а кончила прихватами да оборотнями, за вчерашний вечер тридцать одну душу сгубила, племянника зевесова орла стрелой прикончила. Вон лук-то еще и сейчас в руке держит!

Только теперь Марья Васильевна и Андрей Андреевич обратили внимание на странный наряд своей дочери и на золоченый лук, который она сжимала в руке.

Бульдин наклонился над бесчувственной девушкой.

— Судить ее будем, — мрачно усмехнулся Бульдин и вырвал лук из девичьих пальцев. — Нашим судом.

Андрей Андреевич, дотоле переживавший за свою судьбу и за крах своей карьеры, ярко представил, какие муки грозят его дочери, и своя участь показалась ему райским блаженством по сравнению с тем адом, который ждал ею дочь. Родительское сердце нарисовало десятки и сотни унижений, которые предстояло перенести его Вареньке.

— Не дам! — вскочил Андрей Андреевич. — Дети за родителей не отвечают. Это все я. Это мои гены. Она действовала инстинктивно. Отойдите от девочки! Не прикасайтесь к ней.

Бульдин передал золотой лук своим подручным и хотел поднять на руки бесчувственную Варю, но Андрей Андреевич оттолкнул его и встал, загораживая дорогу.

— Не подходи, или я тебя съем! — вымолвил он наконец свою угрозу.

Бульдин мерзко, по-шпионски рассмеялся.

— Сожрал один такой, да не так его звали. Ты теперь никого не сожрешь. Тоже мне, людоед выискался. Был людоед — да весь вышел. Съели тебя, Повалихин, собственная дочка съела.

Он кивнул молодцам:

— Уберите его, ребята.

Молодцы схватили Андрея Андреевича под руки и так притиснули к секретеру, что на полированных дверцах полопалась инкрустация.

— Маша, не делай этого! — рванулся Повалихин, пытаясь удержать жену от необдуманного поступка, но было поздно.

Марья Васильевна, защищая дочь, отправила в рот сначала того понятого, что держал Андрея Андреевича за правую руку, потом того, что держал за левую руку, потом схватила за туловище Бульдина. Тот сразу в руках людоедки сделался маленьким и жалким, еще миг — и он бы исчез за жемчужными зубами разъяренной матери, но Андрей Андреевич упал перед женой на колени.

— Маша, я тебя умоляю, не делай этого, если ты съешь еще и Бульдина, они тебе этого не простят, он внучатый племянник Чечирова и троюродный брат Рябошляпова, любимец Агафьи. Это только усугубит Варину вину.

Марья Васильевна повертела перед ртом верещавшего от страха Бульдина и, сдавшись на мольбы мужа, поставила Бульдина на пол. Как только он коснулся подошвами пола, сразу же принял обиженно-высокомерный вид, потом одернул галстук и побежал прочь из квартиры Повалихиных на свет, видневшийся в конце длинного черного тоннеля.

— Вы мне за это ответите, вы за все ответите! — мстительно выкрикнул он.

Двери в кабинет, прихожую и на лестничную клетку сами собой захлопнулись, и все смолкло в квартире людоедов. Варя открыла глаза и слабым голосом спросила:

— Что со мной?

— Все в порядке! — ответите Марья Васильевна, гладя волосы дочери.

— Все в порядке, — прощающим тоном ответил Андрей Андреевич, склоняясь над дочкой.

Варя улыбнулась и счастливо прошептала:

— Я хочу спать.

Андрей Андреевич подхватил ее на руки, чтобы унести в спальню, но уснуть в собственной постели его дочери не было суждено. На балкон с раздраженным грохотом опустилась ступа Агафьи, и костлявые пальцы забарабанили в окно. Впрочем, дверь в комнату была открыта, и древняя старуха, кряхтя, прошмыгнула в комнату. За истекшую ночь Агафья постарела еще лет на двести и выглядела гораздо хуже обычного, но глаза ее блестели хитро, молодо и очень кровожадно.

— Ждгавштвуй, племянничек, — прошамкала баба-яга, потом, спохватившись, достала из передника вставную челюсть и, сунув ее в рот, заговорила, перестав шепелявить:

— Здравствуй и ты, Маша, только Варьку, хочешь не хочешь, отдать придется. Нас с ней судить будут. Ее за то, что она стрелами много Элеонориных слуг поколола, меня — за то, что я ей помогала. Так что с обеих нас шкуры спустят. Мне, конечно, не впервой, а Варьке будет тяжеловато.

— Агафья Ермолаевна! Что вы говорите, у девочки и так душевная травма, она пережила такой стресс! — умоляюще воскликнула Марья Васильевна.

— Брось, брось, Маша, сантименты разводить, мы же не люди. Варька у тебя дивчина крепкая. Подумаешь, немножко переволновалась. Ну случилось у нее приключение романтического характера, постреляла немного из лука, на лошадях поскакала, ночку одну не поспала, по юности да по глупости чего не бывает, покуролесила — так у нее организм молодой, крепкий и кожа тонкая. Да ее как ажурные чулки, с Варьки снимут, ничего страшного — нарастет. Это у меня кожа старая, задубевшая, ее с мясом отдирать придется.

— Что ты такое творишь, Агафья Ермолаевна? Пожалей девочку, ты ведь ее крестная.

— Не могу, Марья Васильевна, не могу. Да ты поставь свое сокровище на пол, Андрюшечка, пусть она сама за себя отвечает, небось, она совершеннолетняя.

Отец поставил Варю на пол. Она одернула тунику и вопросительно взглянула на бабу-ягу, сжимающую в руке помело.

— Был у нас уговор, Варька, что ты меня будешь слушаться?

— Был, бабушка.

— Помогла я тебе, чем могла?

— Помогла, бабушка.

— Рискнула я для тебя своей шкурой?

— Рискнула, бабушка.

— Предупреждала я тебя, что отвечать придется?

— Предупреждала.

— Согласилась ты из людоедок в бабы-яги перейти?

— Согласилась.

— Так пойдем со мной, и вы ее останавливать не могите. Пойдем, Варька, вместе ответ держать будем.

Варька подбежала к матери и бросилась ей ка шею.

— Мамочка, я должна идти. Агафья Ермолаевна добра мне желает, ей обидно будет, что она для меня старалась, а кожу с нее одной сдирать станут.

Марья Васильевна бросилась в ноги к старой ведьме, прося ее сохранить Варе жизнь. Но та, безжалостно оттолкнув мать, потащила девочку к ступе, и они вдвоем взмыли в синее московское небо.

Глава 2

ПЕРВЕЙШАЯ ПОМОЩЬ РАНЕНОМУ —

РЮМКА ВОДКИ!

Было совсем рано, когда двое громовцев приземлились на венике на площади сада ЦДСА рядом с домиком лебедей. Волохин, который в полете потерял сознание, от легкого толчка начал бредить.

— Саша, Александр, Сашка! — склонился над Волохиным Побожий. — Очнись! — упрашивал Тимофей Маркелович раненого друга, но тот глядел на него отсутствующим взглядом.

— Что делать теперь, Александр? Зачем мы сюда прилетели? Эх, надо было тебя в Боткинскую приземлить, а еще лучше — в Красногорский госпиталь. Дурья голова я. Кончается парень.

— Про какой он домик для лебедей говорил? Про кольцо какое-то в иле, про люк?

Маркелыч в отчаянии разглядывал пруд и домик для лебедей. Потом, верный клятве, чтобы не терять времени, прямо в одежде полез в воду.