Читаем без скачивания Остров - Михаил Васильев

"Всего-то имущества осталось у Мамонта: трусы да обрывок веревки. И ту куда-то дели, — текли мысли. — Чужая негритянская рубашка, штаны и обуви нет совсем. Кто обворовал меня? Дай ответ! Не дает ответа…"

Внизу опять шуршали, бегали, хихикали. Значит, опять нужно прятаться. Мамонт добела сжал руки, лежащие на планшире. Снова накатила обида, внутри клокотали бессмысленные угрозы. Тогда, в тот день, он, конечно, пришел по приглашению Эллен Белоу.

Войдя в кают-компанию, Мамонт удивился тому, как много на борту яхты людей. На большом сухогрузе, на котором ему приходилось бывать, ходила небольшая команда, "сокращенный экипаж". За столом было много женщин.

"Груз- люди, — Чуть поташнивало от выпитого натощак кофе. — Тонны две людей. Странные мысли вертятся в голове…"

Все еще ныли почки. Застенчиво втиснувшись между сидящими, он сразу же выпил что-то пахучее и слабоградусное. Заранее готовясь взять на себя комическое амплуа, подыскивал в голове какой-нибудь забавный и не слишком лексически сложный тост.

"Языки английский, французский, говяжий…"

Оказывается, он удачно сел напротив Эллен Белоу.

"В отношениях с собой женщины признают только мелодраму. В мелодрамах шутят только злодеи".

Разгрызая лед, почему-то попавший в бокал, Мамонт взялся за покрывавшую тарелку красивую фарфоровую крышку. Внезапно все замолчали.

Под крышкой лежало говно. Самое настоящее. Внезапно стало жарко, будто резко, разом, подскочила температура. Мамонт осторожно поднял глаза — не смотрит ли кто. Смотрели все. Раздался взрыв хохота.

Подскочил желтый негр, бесстрашно схватил говно, сунул его прямо в лицо Мамонту- тот отшатнулся, чуть не упал со стула, — вдруг стал стучать говном по столу, стенам, себя по лбу. Мамонт ничего не понимал. Все вокруг корчились от смеха.

"Какие мерзкие рожи!"

Мамонт озирался вокруг. Кругом мокрые разинутые рты, выпученные глаза. Он понял, наконец, что говно искусственное, муляж, скорее всего- резиновое. Смех становился все сильнее. Напротив, задыхаясь, корчилась от дурацкого смеха Эллен Беллоу.

"Лопнешь", — подумал он, глядя на красное, покрывшееся испариной, лицо.

Она вдруг показалась совсем некрасивой, даже вдруг проявившаяся косметика на этой харе стала выглядеть неуместной.

Мамонт выскочил в коридор. Вслед стонали, ржали и хрюкали. Негр выбивал говном дробь на своих зубах.

Назойливо звякает какая-то ложка, оставленная в стакане, где-то там, в темноте, на столе, заставленном грязной посудой, в грязной каюте — отмечает ход судна.

Сколько их уже было, таких ночей, ночлегов, неизвестно где, предоставленных неизвестно кем и по чьей милости. Обыденный ужас от сознания бессмысленности еще одного прожитого дня. Когда особо остро чувствуется безнадежно точная работа времени, утекания своего драгоценного физического существования.

"Стачивается жизнь, стачивается. Как быстро летит время, как рано закрываются винные магазины," — Приподнявшись, он прижался ухом к переборке, пытаясь уловить за ней звуки супружеской жизни- там спальня хозяев, Эллен. Сейчас белое судно стало железной тарой, тесно набитой людьми. Он покосился на беззвучно спящего Степана. Люди- опасные, подозрительные, непредсказуемые существа. За другой переборкой- уже вода, плотный мрак, там только какие-то холодные равнодушные твари.

Глядя в потолок, подумал о том, что все вокруг него так и не становится реальной жизнью- все это по-прежнему так, черновик. Воображаемое замечательное будущее, не обязанное воплощаться в деталях, не воплощалось совсем- все отодвигалось и отодвигалось во времени. При этом старость не учитывалась совсем- износ его несменяемого тела. Где-то сзади остался период, когда можно было думать о своем возрасте со спокойным достоинством.

"Наверное, это неестественно для моего возраста, когда внимание направленно не наружу, а внутрь себя," — Мамонт нашарил в темноте и отхлебнул виски из бутылки — кто-то наивно оставил ее в камбузе. Сивушный вкус в темноте: знакомое сочетание. Когда-то в столовой на одном из Курильских островов он превратил праздный, давно не используемый, самовар в самогонный аппарат. Там он служил ночью сторожем, а днем- кем-то вроде кухонного мужика. Странный сплав отчаяния и апатии, возникший в курильском поселке, ощущался, не исчез и здесь, в этой негритянской каюте.

А до этого, после бесконечных скитаний по стране, он дошел вроде до края, уперся в морскую границу. Там, на Дальнем Востоке, Мамонт устроился матросом на большое рыболовное судно, — как будто, наконец, повезло, — но в труде не преуспел. Перешел было на плавучий рыбокомбинат "матросом-рыбообработчиком", стоял у конвейера, среди баб, чистил рыбу, но и здесь отставал от других и был изгнан. Осел в поселке на одном из Курильских островов. Теперь вроде никем. Неформально, без всяких отметок в трудовой книжке, притерся к местной поселковой столовой. Скитался по маленькому поселку, где и скитаться было негде, пытался ловить рыбу удочкой на берегу. Над такой рыбалкой смеялись. Пытался еще заготовлять лекарственные водоросли или просто собирал, выброшенный океаном, мусор, выискивал в нем что-то более-менее ценное, вроде пустых бутылок.

Тогда, глядя в море, где в ясную погоду проявлялись на горизонте далекие синие острова, Мамонт догадался, что за краем страны есть еще что-то. Вроде и там, судя по газетам, есть какая-то жизнь. Теперь инстинкт вечного искателя счастья толкал туда, к краям Ойкумены. И все в его жизни, все обстоятельства, собравшись вместе, толкали туда же.

"Что это? Уже сон или еще воспоминания?"

За окном столовой монотонно постукивает- это флюгер на крыше. Мамонт сам поставил его и теперь каждую ночь жалел об этом: так флюгер скрипел и стучал. Наверное, скрипел и днем, но тогда его не было слышно. Болезненно пахнет йодом- это сушатся, собранные Мамонтом, морские водоросли. Еще- рыбой. Он чистит рыбу, бросая потрошенную в круглый лоток, с привычным автоматизмом действует, украденным с плавбазы, специальным ножом с крючком на конце для цепляния рыбьих кишок. Безразмерное количество рыбы.

Где-то в глубине столовой опять жалобно пискнула кошка. Жалобное мяуканье двигается, перемещается, в темноте. Значит опять вспомнила о своих, родившихся уже давно, котятах, вот и ходит, ищет их повсюду.

— Не горюй, Марья Васильевна, — говорит Мамонт. — Они уже давно выросли и живут весело и счастливо. Гораздо лучше чем мы.

Отплытие из поселка- или лучше сказать из страны? — откладывалось много раз, каждый день. Уже заканчивался пасмурный дальневосточный июль. Мамонт часто воображал, как просыпается рано-рано утром, выходит и идет по безлюдной улице и незаметно для всех медленно и тихо уплывает. Но такой день все не наступал и не наступал. Он даже уговорил зажиточного соседа на то, чтобы просмолить ему лодку за пять рублей. Вот и появился шанс уплыть. Просмолить и уплыть на ней. Но он почему-то не уплывал и не уплывал. "Сегодня и завтра" стало почти философским понятием, чем-то вроде древнегреческого софизма, неразрешимой дилеммой. Когда наступало завтра, оно становилось сегодня, а завтра опять переносилось вперед, и надежда переносилась вместе с ним, никуда не исчезала.

"Люди действия и люди мысли. Все человечество можно разделить на две половины. Ну, кто я такой- понятно, и люди действия из противоположного лагеря мне враждебны и неприятны, — Небрежно выпотрошенные рыбины часто шлепались в лоток. — А кто тогда участковый?" — пришло вдруг в голову.

Почти каждый вечер приходил местный участковый, которому почему-то всегда не хватало денег на выпивку. Самогон из самовара стал бесконечной взяткой за существования Мамонта на острове, вообще на свете. Гектолитры самогона и браги, почему-то так и не уменьшавшие его вины. Неиссякаемая взятка делалась им из изюма и разнообразной, попадавшей в его руки, крупы: рисовой, перловой, саго…

Почти каждый вечер, иногда до утра, — ночные сидения за самогонным самоваром. Насильственное застолье. За всю ночь участковый обычно не произносил ни слова. Мамонт пытался оживить эти мрачные вечери своими жалкими попытками веселиться- заранее вспоминал, готовил в голове, анекдоты про ментов. Произносил тосты, ожидая смеха, какой-то реакции: оживления, воскрешения, но без успеха.

Стукнула незапертая дверь в коридоре — ,конечно, участковый. Человек не мысли, а дела. Мамонт бросил нож, поспешно одел очки- специально, считая, что человека в очках труднее ударить. Этого он почему-то всегда ждал от своего Каменного гостя. Тот входит, как всегда, не здороваясь.

— Опять ко мне!? — встречает его Мамонт. — Стража этого шато приветствует тебя. Вот сидим тут вдвоем с кошкой… Сегодня вообще-то не ожидал, — не умолкает Мамонт. — По телевизору "Деревенский детектив", думал тебе интересно…

Участковый почему-то все больше мрачнеет.