Читаем без скачивания У ночи тысяча глаз - Корнелл Вулрич

Машина уже неслась по какой-то магистрали, то и дело бросавшей им навстречу россыпи уличных огней. Река осталась далеко позади, и девушке, похоже, стало легче. Сияние электричества и подобная цветочной пыльце нежная дымка всевозможных указательных знаков и неоновой рекламы, карабкающейся все выше и выше, соперничали с мощными небесными искрами и несколько приглушали их.

Мимо проносились какие-то пивные, бары, прокуренные и мрачноватые. Заведения, конечно, не для таких, как она. Только взглянув на нее, это понял бы всякий мужчина, даже в подобных обстоятельствах. Она и так была в беде, и сделать ее центром полупьяных, праздных взглядов в суете дешевой оживленности значило усугубить ее страдания. К тому же предстоял не выход в свет, а своего рода оказание первой медицинской помощи. Закусочные, которые попадались им на пути, Шон тоже счел неподходящими: там и присесть негде, а за стойками — таксисты, шоферы-дальнобойщики, не очень подходящая публика.

И тут он вспомнил об одном местечке, ночном ресторане, анахронизме века: никаких развлечений там не предлагалось — одна еда. Ресторан был очень старый и старомодный. Полицейские часто гадали, как он еще держится на плаву — разве что благодаря устоявшимся за долгую жизнь привычкам его владельцев, которые те не желали изменять.

Шон остановил машину перед неприметным входом; и они вошли. Зал оказался практически пуст. Как, впрочем, в любое время суток, когда бы Шон туда ни заглянул. За столиком у окна, занятые разговором, который, похоже, продолжался уже давно, сидели двое мужчин. За другим застыла любовная парочка, погруженная в молчание. Единственный официант, с видом человека бесконечно усталого, но покорившегося судьбе, стоял без дела.

Шон подвел девушку сначала к столику в переднем углу зала:

— Может быть, здесь?

Она села, но тут же, со странной гримасой недовольства, поднялась с места.

— Слишком близко от окна. Стоит только повернуть голову, они как шпионы — за плечом у меня, за спиной…

Шон увидел в конце зала нечто вроде отдельного кабинета и пригласил ее туда:

— А как здесь?

Она опустилась на стул и уже не встала. Расценив ее жест как согласие, сел и он.

— Официант, задерните, пожалуйста, шторы на том боковом окне.

— Простите, сэр, но вы же так не увидите всей…

— Я сказал, задерните.

— Только бы они не достали нас… — тихо произнесла она, когда официант ушел. — Укройте меня. Натяните тысячу штор. Ах, какие острые у них лучи! Все равно найдут. Нет, наверное, такого места в мире, куда бы они не проникли.

— Ф-фу! — тихонько фыркнул Шон себе под нос. — Это надо же! — И попытался улыбнуться. — Как вы себя чувствуете? Дайте-ка вашу руку.

Рука по-прежнему была ледяной.

— Может, немного виски?

— Какой от него прок? Я бы уже утонула в нем, если бы…

Вернулся официант.

— Кофе для дамы. Черный кофе. Крепкий и горячий.

Пока они ждали, он закурил — не потому, что хотелось курить, хотелось себя чем-то занять.

— Как вас зовут? — осторожно спросил он. — Разумеется, это вовсе не обязательно, если вы не…

— Джин Рид, — прервала она его.

— Спасибо, мисс Рид.

— Можете называть меня Джин, так проще.

На что, интересно, она смотрит? На столе перед ними, где остановился ее взгляд, ничего не было.

Приходилось говорить за двоих:

— А вам не интересно знать, кто я?

Она продолжала неотрывно сверлить взглядом какую-то точку.

— Мужчина. Пришли, заставили меня снова смотреть на них. Без вас я бы уже с ними покончила. Не знаю, говорят ли за это спасибо.

— Меня зовут Том Шон, — представился он, пропустив ее слова мимо ушей. — Я… я служу в полиции. Детектив из отдела по расследованию убийств. Не могу ли чем-нибудь помочь…

— Полиция… детектив… — Девушка начала нервно смеяться.

Он терпеливо ждал, когда она успокоится.

Но смех не прекращался. Он как бы питался самим собой. Не был ни грубым, ни резким, даже не привлек внимания тех немногих посетителей, что сидели в зале. Смех отличался благопристойностью, как и все в ней. Но удержать его она, кажется, была не в силах.

Плач — ерунда! Нет ничего более ужасного, чем бесконечный и безрадостный смех без надежды. Шон сжал под столом кулак и сильно надавил им на колено.

Как же заставить ее замолчать?

Ему доводилось слышать, что, стоит залепить пощечину, истерика прекратится. Но на такое он никогда бы не решился… Еще говорили, что можно плеснуть в лицо стакан воды, — тоже помогает. Но и этого он ни за что бы не сделал: одно не легче другого. Вот если бы спасенный оказался мужчиной, можно было бы безо всяких угрызений совести врезать ему по челюсти.

Она ткнула большим пальцем куда-то себе за плечо:

— Арестуйте звезды за окном, сержант. Наденьте на них наручники. Огрейте их дубинкой.

Однако и у Шона было чувство собственного достоинства. Ему так хотелось ей помочь! Он встал, аккуратно задвинул стул и без единого слова пошел прочь.

Смех неожиданно прекратился. Том оглянулся: ее голова была опущена, глаза прикрыты рукой. Он немного постоял и вернулся за столик так же медленно, как и уходил. Не говоря ни слова, сел на тот же самый стул. Когда Джин наконец подняла глаза, то увидела на его лице терпеливое ожидание. Так, доступным ему способом, он стремился показать, что хочет лишь помочь ей.

Ее веки отяжелели от набежавших слез. Она взглянула на него и отвела рукой упавшие на глаза волосы.

— Ну что, готовы рассказывать?

— Не могу.

— Почему?

— Не знаю, с чего начать.

— Рассказывайте, да и все. Вы держите все в себе, оттого так тяжело. Надо облегчить душу.

— Словами ничего не выразишь. Да и вряд ли нужно. Пережить можно, а пересказать — нет.

— Нет ничего такого, чего нельзя было бы пересказать. Мне не раз приходилось выслушивать самые невероятные истории.

— Знаете, это как мельчайшие частицы, вроде песчинок или капель воды. Невозможно рассказать о таких малостях — ничего не получается. Люди не поймут, что вы имеете в виду…

— А если я вам помогу? Главное — взять разгон. На меня не обращайте внимания, как будто меня здесь нет, как будто вы рассказываете самой себе.

Но на этот раз у нее опять ничего не получилось. Она продолжала молчать.

Шон подождал. Однако решил не отступать:

— Вы сейчас боитесь, верно? Испытываете страх?

Она глубоко вздохнула, ее вдруг стала бить дрожь.

— Да, боюсь.

— А ведь было время, когда ничего не боялись.

— Было время, когда не боялась.

— Вот и начните с него. С тех самых пор.

Глаза ее затуманились, но уже не от слез. Она ушла в себя, ее взгляд скользнул мимо него, в ночь и за ее пределы, в далекое прошлое.

— Да, было время, когда я не знала страха…

Глава 2

Рассказ

Началось все с капли. Да, именно с капли. Но не воды, а капли бульона, упавшей на белое вечернее платье, надетое впервые. С такой, в сущности, малости.

Капля пролитого бульона. Косой взгляд, на секунду прервавший разговор. Огорчение на лице, мелькнувшем за плечом. Огорчение, вызванное неосторожностью. Лицо удаляется, пятно просыхает, разговор входит в прежнее русло. Однако что-то уже произошло.

Вот первый шаг к смерти. Едва заметный симптом тьмы при желтом свете множества стоявших на столе свечей. Крошечная точечка. Но она росла, увеличивалась — ото дня ко дню, от недели к неделе, от месяца к месяцу, — пока тьма не вытеснила свет. Пока все не обернулось тьмой. Пока не осталось ничего, кроме тьмы, страха и боли, смерти.

Меня, как я вам сказала, зовут Джин Рид, а отца — Харлан Рид. Бог вложил в наше сердце любовь к отцам, и Бог же сделал так, что в сердцах дочерей чувство это гораздо сильнее, чем в сыновьях. Но Бог позабыл дать нам то, что могло бы избавить от боли, которую нередко приносит с собою любовь. Бог позволяет нам оглядываться назад, однако запрещает заглядывать вперед. А если мы и делаем это, то на свой страх и риск. И нет никакого лекарства, которое позволило бы предупредить боль, есть лишь одно, которое может только следовать за нею, — время.

Я потеряла мать, когда мне исполнилось два года и, по сути, ее не знала. Меня растил отец. Иногда думаю, что большей любви не бывает, — вообразите любовь к родному человеку в сочетании со всем спектром романтической любви, за исключением, разумеется, запретной. Так все было у нас. Может, это и нехорошо, но подобного наказания мы все же не заслужили. Случалось, например, что я падала, сбивала себе коленку или получала ссадину. Тут же бежала к отцу, а он брал меня на руки, и его сочувствие, точно бальзам, проливалось на ушибленное место. Так же он поступил тогда, когда в восемь, не то в девять лет я обнаружила в себе нечто странное. До тех пор я ничего не чувствовала; дети, если растут изолированно, в половых особенностях не разбираются. Подобное незнание могло мне повредить. Отец позаботился о том, чтобы ничего плохого не произошло. Прижег, простерилизовал, удостоверился в том, что не останется следа и отметины.