Читаем без скачивания Мы глупы и бедны - Иван Аксаков

«Там солнце мудрости встречали наши очи!» – говорит Хомяков про Запад, призывая «дремлющий Восток» к пробуждению… Но дело в том, что не все в западной культуре принадлежит к области всемирно-исторической и общечеловеческой: на многом лежит характер местный, случайный, временный и чисто внешний. Прежде же всего необходимо точнее определить этот термин «культура», которым вытесняется теперь старый термин «цивилизация» и который в обиходной речи употребляется безразлично – вместо слов «образование» и даже «просвещение». Однако, в сущности, эти два понятия: «культура» и «просвещение» – вовсе не тождественны. Собственно ведь только просвещение «есть на потребу», и если можно спорить о том, способен или не способен такой-то народ к культуре, то едва ли можно усомниться в способности какого бы то ни было народа к просвещению наукой и знанием, – раз он мог восприять свет истинной веры и устранены внешние препятствия к его развитию. Различие между обоими терминами можно всего лучше пояснить наглядно. Странно было бы выразиться, например, про кафешантаны, каскадные песни и тому подобные развратные зрелища, что они «плод просвещения»; но что они плод современной цивилизации или культуры нравов, это выражение верно. «Культура» в сущности – понятие внешнее, чуждое определенной нравственной подкладки и даже определенного содержания. Этот термин, взятый из области садоводства, означает возделку, обработку, воспитание. В высшем своем смысле, в связи с идеей просвещения, он знаменует собою, пожалуй, возделанный, воспитанный веками ум человечества; но в обыкновенном значении под ним разумеется отражение возделанной знанием мысли и духа в людском общежитии, – утонченность нравов, инстинктов и вкусов, безразлично в каком – добром или недобром смысле. Известно, что слишком усердная культура губит растение. Яблоня холеная, гретая, выросшая в навозе, дает плоды вкуснее и нежнее яблони, выросшей на воле, в природном грунту, – но первая хилее и кратковечнее…

Великому историческому организму, какова Россия, призванному ко всемирной роли, неминуемо было приобщиться общечеловеческого просвещения, и поработать ему самостоятельно всеми дарами своего народного духа. Призвание России, как уже выразились мы однажды, примирить в себе односторонности Востока и Запада, претворить духовные богатства того и другого в одно великое целое. Но тут-то, при столкновении с Западом, и вышло роковое qui pro quo. Вместо просвещения мы погнались или нас погнали прямо за цивилизацией или культурой, в ее чисто внешнем смысле, не различая общечеловеческого от местного, национального, вечного от временного, непременного от случайного; при этом мы отреклись или нас принудили отречься от себя самих, от своей народной личности, от своих исторических преданий, даже от права на свою духовную самобытность. Культура явилась к нам именно как чужая, а не как общечеловеческое достояние, – явилась притом с презрением и враждой к хозяевам дома, не как гостья, а как госпожа. Она не свободно, не органически прививалась к стране, а при помощи самого грубого, жестокого, поистине варварского насилия, налагая на просвещаемых цепи духовного рабства… Зато и подражание истинно рабское, обезьянство в подлинном смысле слова, извратило весь основной дух государственного строя, исказило его до самых мелочей…

Добрый чернозем навозить – только портить; для того чтобы семя пустило рост и уродилось, нужно чернозем лишь глубже вспахать. У нас такого глубокого вспахивания в родной почве не производилось, а выделивши часть чернозема (оставив, к счастию, прочее необъятное пространство с народными массами впусте), соорудили одну колоссальную казенную оранжерею, куда и загнали «господ» или высшие общественные классы, куда и не пощадили навоза, лучшей культуры ради. Двери в оранжерею были, впрочем, открыты и для низших сословий, но все приобщавшееся к «культуре» немедленно становилось служилым, получало ранг, поступало в «господа». Одним словом, вся наша культура взята была в казну; русское просвещение выросло не в грунту; русская интеллигенция – питомица казенной теплицы. Садовник же был более усерден и тяжел на руку, чем искусен, тоже ведь понаслышке, да наглядке, кое-как поучился и не успевал, да и не всегда умел разобраться ни в семенах, ни в искусственных удобрениях, так что подчас вместо сладкого горошка – глядишь: чертополох, вместо апельсина – тыква!.. А кругом оранжереи, с ее искусственным воздухом и навозом, с ее слабосильными деревьями – заброшенные черноземные поля, полные растительной мощи, ждущие только добрых семян! Если кто оттуда, из народных масс, когда-либо возжаждет просвещения – не угодно ли в теплицу, с чистого чернозема на навоз, в спертый воздух, где и произрасти чахлым и дряблым растением!..

Но бывало, что поднавозный природный грунт проявлял-таки свою силу, и вырастали неожиданно деревья мощные, которым душно и тесно становилось в теплице, которые нехотя кривились и изгибались в своей тюрьме и успевали подчас просунуть свои крепкие ветви на вольный простор, сквозь щели расседающейся от времени оранжереи… Да, являлись высокие, чудные таланты и в нашем «культурном» слое, и вынуждены были они поневоле кривиться и изгибаться, и не могли достигать полноты подобающего им развития, благодаря своей неестественной, отрешенной от родной народности атмосфере. История нашей литературы и нашего искусства есть именно история этой борьбы талантов с фальшивыми условиями культуры, – и чем сильнее талант, тем болезненнее и тоска его по родной почве, тем напряженнее усилия вырваться на простор из своей культурной темницы. Потому-то и замечательна наша историческая «глупость», что людей не только даровитых, но и умных, и даже ученых, у нас немало (хотя слабоумие и гниломыслие – богатство!); но в том и горе, что этот ум, даровитый, даже обогащенный наукою, воспитывается, развивается, мыслит, творит в отвлеченном пространстве, в атмосфере искусственной, без прикосновения с живым воздухом, без непосредственной органической связи с родною реальною жизнью, – а потому и нет в нем здоровья, и весь проникается он отрицанием… И какими призраками, какими фантазиями, какими абстрактами – дикими, нелепыми, чудовищными, населена эта атмосфера, – от насаждения кукурузы в Архангельске до аристократических на английский манер конституций, до бессознательного предательства, измены родной стране, до белой горячки замыслов революционного нигилизма! И из этой-то теплицы, с ее подчас тропическою температурой, даже по сей час вербуются сеятели для нашего холодного климата, вербуются чиновники и сановники для управления русским народом и русскою землею!

Просим извинения у читателей, что слишком, может быть, увлеклись метафорической формой. Но полагаем, что при ее помощи всего яснее раскрывается причина: почему мы в нашей публичной жизни и публичном делании так печально, так трагически несостоятельны, почему – как и золота – так мало у нас в обращении и ума, почему могло сказаться и никого не удивить горькое слово «мы глупы и бедны!». Правда, оранжерея наша приходит все более и более в ветхость, разросшиеся насаждения все сильнее выпирают стекла и стены, – но этого недостаточно. Всего умнее в настоящее время открыто сознать и признать это наше невольное скудоумие как плод нашей оранжерейной культуры, и устремиться к тому, чтоб просвещения семена падали прямо в грунт глубоко, в чернозем родной почвы и возрастали на родном, вольном воздухе. Нет, поэтому, большего врага истинного, плодотворного для России просвещения и более болезненного продукта русской казенно-тепличной культуры, как та наша «интеллигенция», которая наипредовольна собою, горделиво сама себя величает этою кличкой и, исповедуя космополитизм, презирая русскую духовную самобытность, плюя на русские исторические предания, на все, чем в сущности живет, держится и нас самих спасает народ, мнит себя быть истинной представительницей русского народного ума и народной мысли и вопит благим матом, при всяком обличении ее глупости, что «Русь» компрометирует в глазах народа науку и просвещение!! Дошли ли мы, одаренные и умом, и всяким духовным богатством, до предела своей умственной и духовной несостоятельности? Или наша «историческая глупость» ни в сфере «интеллигенции», ни на поле бюрократическом – еще не сказала своего последнего слова?..

Примечания

1

См. предыдущую статью («О настоящем значении наших древних земских соборов»).