Читаем без скачивания Запоздалая оттепель, Кэрны - Эльвира Нетесова

— И неправда! Мы сразу после родов показываем мамашам новорожденных!

— Э-э, милая! А как Ивану с нашего цеха вместо его мальчонки чужую девку завернули? Он враз не глянул. Только дома… А когда приехали за своим, его уже отдали. Те — в голос! Мол, нам девка не нужна! Парня хотели. Своих в доме трое! Теперь вот повезло! Берите нашу! А вашего не отдадим. Это что, дарма устроили? С милицией кое-как своего забрали. Так они хотели и девку в придачу навязать. А медсестра из родильного, так Иван сказывал, еще и лопотала: «Какая разница, сын или дочь? Ребенок — и ладно! И с чего такой шум подняли? Не завернули ж вам черта в пеленки!» Во как! А то, что это не родное, не свое, понимать не захотела. Потому что Ванька без конфет пришел, наверное.

— Как раз! Уж и не знаю, как ваш Ванька, но у нас детей собирают в дорогу при мамаше. Чужого подсунуть варианта нет!

— Да будет тебе! Ваньку я много лет знаю. Он не врет…

Зинку Кузьма подначивал каждый день. Ругал за грязь

и небрежность. Особо на первых порах не мог свыкнуться с присутствием в доме чужой бабы. И, завидев на кухонном столе Зинкину расческу, звал невестку:

— Ты свой парик когда перестанешь чесать на кухне? Еще примечу тут эту грязь, осмолю тебя, как курицу, со всех концов!

В другой раз увидел на своем кресле ее колготки. Пригрозил натянуть их ей на голову.

— Чтоб дикаря сдалеку видать было! — кричал ей вслед.

Заметил губную помаду и лак на своем столе. Снова скандал.

Грязную обувь невестки выставлял из коридора во двор.

Никогда не садился за стол вместе с Зинкой. Либо до нее, либо после. Он не переносил запахов крема, красок, лака, туши и духов. Говорил, что она пахнет парфюмерной лавкой.

Увидев Зинку, вернувшуюся с работы, изумленно открыл рот:

— Это что? Ты где была? На работе? Вот так? Да у тебя, кроме лифчика, никакой одежи нет!

— Как так? — не поняла Зинка.

— Это что у тебя заместо юбки? Почему вся жопа наруже? Ты глянь, Настя! Ей юбка до пупка! Дальше все голиком! А кофта? Нет, ты покажись! Сплошная срамотища! Снаружи вырез до транды, а сзади две тесемки! Ты это что? Кто дозволил нагишом из дому выходить? Ты кто есть? За что нас срамишь? Теперь же скидывай эти шнурки! Не то накручу хвоста живо! Ишь бесстыжая! Перед кем заголяешься? Еще лопочешь, что на работе была! На какой? Видать, не зря конфеты носишь. Теперь понятно, за что их получаешь…

Зинка первые три года все уговаривала Егора уйти на квартиру. Но… К тому времени у них был маленький Женька. И Настя сама его растила, не желая слушать о яслях. Да и о продуктах, о кухне не заботились. У них было много свободного времени. Уйди они, пришлось бы самим делать все. А потому терпели.

Егор с Зинкой расписались, когда родился Женька. Оба события отметили буднично — бутылкой шампанского за ужином. Молодые сказали, что собирают деньги на машину, а потому избегают лишних трат.

Точно так же, тихо, незаметно, появилась в доме вторая невестка — Нина. Она встала тенью за спиной Андрея. Худая, маленькая, в брюках и рубашке. Ее Кузьма едва приметил.

— Кого ты там за спину прячешь? Ну-ка покажи! — Вытащил девчонку на свет и спросил: — Ты, детка, в каком классе учишься?

— Я уже работаю. Институт закончила, — услышал тихий голос.

— Ну, заходи, детка. Как же зовут тебя?

— Нина…

Почувствовал, как дрожит рука девчушки.

— Не боись. Я не кусаюсь. У нас в доме, конечно, не без собаки! Но теперь она на работе!

— Собака? А какая порода? — не поняла Нина, удивленно оглянувшись на Андрея.

— Порода? Клистоправ! — Кузьма заметил, как покраснел Андрей.

— Пап! Ну не надо так о Зине. Она нормальный человек. Я думаю, они с Ниной подружатся.

Но Нина не сблизилась со старшей невесткой. Тихая, немногословная, неприметная, она вместе с Андреем уходила на работу, с ним и возвращалась. Она работала конструктором на заводе и о своей профессии ничего не рассказывала.

Нина всегда одевалась одинаково. Менялись лишь расцветки рубашек и брюк. В них она была похожа на мальчишку-подростка, заблудившегося среди взрослых людей.

Она слушала всех молча. Очень редко смеялась. Ни за что не захотела сменить свою мальчуковую одежду на женскую. Не пользовалась косметикой, не выпивала, но курила.

Чтоб Кузьма не высмеивал ее, Нина курила за домом, во дворе. Прячась ото всех, кроме Андрея.

Вот тут-то однажды и увидел ее Кузьма. Подошел, присел рядом.

— Зачем крадучись смолишь? Коль куришь, дома можешь. На кухне иль в своей комнате. Беды большой нет…

И, оглядев невестку, спросил:

— Давно куришь?

— С первого курса. Есть хотелось. А сигареты глушили. Привыкла…

— Это дело твое, — вздохнул понимающе. Язык не повернулся сказать ей колкость. Нина жила слишком незаметно. Либо за руку с Андреем, либо следом за ним.

Самым громким появлением отметил свой приход в дом зять. Этот удивил и насмешил все семейство. Он ввалился в дом, громко стукнув входной дверью.

Стриженый толстяк. С бородой и в шортах, из которых выпирали жирные, волосатые ноги. Клетчатая рубашка на его груди и животе не сходилась.

— Эй! Кто в доме завалялся? Вали сюда шустрей! Покуда я еще тепленький тут стою! — заблажил необычно визгливым для его габаритов голосом.

На зов выглянул из зала Женька, едва научившийся ходить самостоятельно. Он серьезно посмотрел на незнакомого человека. Задумчиво залез пальцем в нос. И с удивлением разглядывал чужака, который по команде Оли стал разуваться.

Женька первым приметил крысиный хвостик-косичку на его затылке. Ни у кого из мужчин его семьи такой штуковины не имелось.

Женька был слишком мал для удивления. Он только начал познавать мир вокруг себя. Он хорошо знал имена своих близких, имел еще два десятка необходимых слов в запасе. Другие лишь запоминал, учился их произносить. Но, приметив косичку, громко рассмеялся. И, вытащив палец из носа, указал на хвостик и закричал громко:

— Кака!

На голоса в прихожей вышел Кузьма. Увидев мужика вместе с дочкой, понял все без слов. Тоскливо заныло сердце. Вот и она уже этому принадлежит, почти чужой станет, подумалось ему.

— Отец? Я так и знал. Таким и представлял себе по рассказам Ольги! Ну что тут вякаем? Пошли знакомиться! Как-никак теперь свои! Пора принюхаться.

— Чего? — не понял Кузьма.

— Максим! — вложил руку Кузьмы в свою широченную ладонь. И добавил: — Ольгин жених! Это по-вашему. По-нашему — хахаль. А еще через неделю мы с ней расписываемся! Ксивы сдали. И будем в законном браке! Ну что? Почему не слышу воплей восторга и аплодисментов в свою честь? Вот какого мужика Ольга отхватила! Таких, как я, с дубиной во всем городе — второго не сыскать!

— Ты откуда такой свалился? — оглядел его Кузьма.

— С таксопарка! Понял? Я там единственный, как шедевр! Оригинал-самородок! Неподражаемый и незаменимый! Водитель первого класса!

— Скажи, а тебе что, не хватило на полные портки, на настоящие? Почему ты в детских ходишь?

— Это шорты! Американские! Шик! Самые прикольные!

— Чего? — не понял Кузьма и, строго глянув на дочь, спросил: — Где эту шпану зацепила? Для того я тебя столько лет учил, чтобы ты вот с этим босяком связалась?

— Он хороший, пап! Я люблю его!

— Понятно, плесень? И кончай на меня брызгать! Меня любят! Замолкни, коль мои портки тебе не по кайфу, смотри, свои не посей! Идем обмоем знакомство! Понял? Пока я добрый! Не то сам осушу! А тебя пустой тарой уговорю! Не веришь? Запросто! — Достал из кармана бутылку водки, скрутил пробку. Отхлебнул. Протянул Кузьме: — Последний раз предлагаю! Повторять не стану! Знакомимся или разбежимся?

Кузьма глянул на дочь. Увидел мольбу в ее глазах.

— Знакомимся!

— Ну то-то! Пасуешь, плесень?! — Уверенно прошел на кухню. Следом за ним семенил Кузьма. — Максим Терехов я! Усек, старик? Торчишь ты от меня иль нет, свыкайся, кайфуй! У тебя, как знаю, полный дом интеллигентов и бабья. Так что мы с тобой — лишь двое мужиков! Умею я много чего! В том не сомневайся! На Севере ходку тянул. Червонец дали. Но полсрока смотали. И я уже три года на воле.

— Сидел! Аж на Севере? — перехватило дыхание от ужаса. Кузьма отшатнулся. — За что ж ты попал?

— В институте учился. В политехническом. Ну а с нами — иностранцы. Арабы, сирийцы, негры, черт бы их всех побрал. Ну, всей гурьбой сгребли нас на практику. На Урал. В Свердловск. На завод. Ну, работали, а вечерами, как и полагалось, веселились. Бухали. Я из группы нашей самый стойкий был. Меня даже с ерша не валило. Все потому, что голова моя тяжелей булыжника. Я один на всем курсе мог четверть самогона выжрать, запить пивом, а потом до утра па танцах куролесить — и хоть бы хрен. Но в тот раз и я перебрал. Чую, повело во все стороны. Вышел из клуба по малой нужде, а вокруг тьма, как у негра в жопе. Иду туда, где голосов нет. Наткнулся на что-то твердое, каменное. Выссался, проблевался в свое удовольствие. Аж на душе потеплело. А когда и в глазах просветлело, вижу — передо мной комсорг курса стоит. Ощерился. И лопочет, что я, нечисть, памятник вождю революции осквернил от самой кепки до сапог. Я расхохотался. И выпердел назло ему гимн Советского Союза. Что и говорить, здорово тогда у меня получилось. На последнем бздехе открыл глаза, а меня однокурсники кольцом окружили. Хохочут до усеру. Негры и китайцы, сирийцы и индусы животы понадорвали. Просят повторить на бис. Я им еще продлил сольный концерт. Меня за это всю ночь водкой поили. Понравилось. А утром вызвали к директору завода. Там меня уже ждали — с опохмелкой. Вывели через черный вход, впихнули в «воронок». И повезли… Я ни хрена не понимал. Но вскоре объяснили. За осквернение памятника Ленину и надругательство над государственной символикой в присутствии иностранных студентов — десять лет заключения. Я офонарел. Выходит, наедине с самим собой — можно? Да и что я сделал этому гимну, какой исполнил не фальшивя? Он от того что-то потерял? Да и Ленина лишний раз из брандспойта помыли. Он, может, мне бутылку задолжал за помывку внеочередную. А меня — на Колыму… Пять лет я там в руднике чертоломил. Вместе с такими же дураками, как сам, золото добывал. Пока не добралась до нас прокурорская проверка. Она и мое дело изучила. Аж на шестом году выдернули меня из барака среди ночи. В машину вбили кулаками. Мол, велено в Магадан доставить с рудника. Я и спроси: «Зачем понадобился там?» «Душу с тебя выпустят!» — скалится охрана.