Читаем без скачивания Пути ветра - Амос Оз

Губы Шимшона Шейнбойма чуть разжались, послышался невнятный

напев, сдержанный, глубокий: какая-то старинная русская мелодия затрепетала в груди.

Первое звено парашютистов выбросилось из распахнутого настежь бортового люка. Маленькие темные фигурки рассыпались и пространстве, будто семена, сорвавшиеся с ладони сеятеля, изображенного на старинной картине.

Тут и Рая Гриншпан высунулась из окна кибуцной кухни, с силой размахивая половником, словно предупреждая парашютистов о приближающихся кронах деревьев. Из-за нестерпимого зноя она обливалась потом, лицо ее пылало, грубое платье облепило крепкие, волосатые ноги. Она тяжело дышала, свободную руку запустила в свои растрепанные волосы, но вдруг, повернувшись к товаркам по кухне, стала кричать:

— Скорее! К окну, подружки! Там Гиди! Гиди в небесах! — и онемела в замешательстве.

Еще первое звено парашютистов плавно парит между небом и землей, будто горсть пуха, пущенная по ветру, второй самолет снизился и выбросил отделение Гидеона Шенгава. Парашютисты сгрудились у распахнутого люка, возбужденные, тесно прижимаясь друг к другу, спрессованные в единый ком, спружинившийся, пропитанный потом. Когда пришла очередь Гидеона, он сжал зубы, напряг колени, прыгнул, словно выброшенный из материнского лона, падая в гущу зноя и света. Дикий, протяжный вопль вырвался и глотки. Он падал и видел знакомые с детства места, поднимающиеся ему навстречу, он падал, обозревая крыши и деревья, он падал, приветствуя землю судорожной улыбкой, он падал на виноградники и мощеные тропки, навесы и сверкающие трубы, он падал, и сердце его переполняла радость. Ни разу в жизни не испытывал он столь сильной любви, от которой мурашки шли по спине. Все мускулы напрягались, будто родник удовольствий забил внутри, в животе, — он чувствовал его всем телом, спиной, корнями волос. Как безумец, кричал Гидеон от переполнявшей его любви, сжатые в кулаки пальцы до крови впивались в ладони. Но вот стропы купола дернулись, ударив его под мышками, с силой обхватив бедра. В мгновение ока почувствовал он, будто невидимая рука тянет его обратно, ввысь, в самолет, в сердцевину неба. Сладкое паденье сменилось медленным, мягким качанием, будто ты в колыбели или погружаешься в бассейн с теплой водой. Но вдруг охватила его безумная паника: как они там, внизу, узнают меня? Как различат одиночку среди моря белых парашютных куполов? Сумеет ли их заботливый, любящий взгляд выбрать меня и только меня из всех, кто в небе? Отец и мать, прелестные девушки, малые детишки — все-все. Нельзя мне затеряться в массе парашютистов. Ведь я — это я, и меня они любят.

Вот так.

В этот миг мысль блеснула у Гидеона. Он протянул руку к плечу и дернул кольцо запасного парашюта, предназначенного только для аварийных ситуаций. Раскрылся второй купол, замедлился его спуск, словно земное притяжение потеряло свою власть над ним. Казалось, что юноша отрешенно парит в самом сердце вселенной, будто чайка, будто одинокое облачко. Уже последние из его товарищей, приземлясь на пашне, свертывали парашюты. Гидеон Шенгав в полном одиночестве, словно заколдованный, все плывет в небе, и два гигантских купола распростерты над его головой. Опьяненный счастьем, он приковал к себе сотни взглядов. он один, в своем великолепном одиночестве.

И тут, дабы воистину восславить и возвеличить происходящее, налетел с запада сильный порыв ветра, холодный поток надвое рассек нестерпимый зноя, прошелся по волосам зрителей, заставил последнего из парашютистов склонить свое тело к западу.

7

Далеко отсюда, в большом городе, тысячи граждан, ждавшие начала военного парада, со вздохом облегчения приняли этот нежданный ветер с моря; может, и вправду сломлен невыносимый зной? Прохладный, соленый запах пронесся над раскаленными улицами. Ветер усилился, с ревом набросился на кроны деревьев, изогнул дугой кипарисы, растрепал шевелюры сосен, взметнул смерчи пыли, смазав всю картину показательных прыжков.

В царственном великолепии, как гигантская одинокая птица, Гидеон Шенгав был снесен к востоку, по ту сторону главной магистрали.

Тревожный возглас, вырвавшийся одновременно у сотен людей, не мог быть услышан юношей. Возбужденный, словно лунатик, распевая во все горло, плавно раскачиваясь, Гидеон медленно приближался к линии высоковольтной передачи, натянутой между гигантскими столбами. Множество глаз с ужасом уставилось на парашютиста и на линию электропередачи, пересекающую долину с запада на восток с неукоснительной прямизной. Пять параллельных кабелей, прогибающихся между столбами под собственной тяжестью, издавали назойливое приглушенное жужжанье при порывах ветра. Оба парашютных купола запутались в верхнем из кабелей. Спустя мгновенье, ноги Гидеона коснулись нижнего кабеля, а тело застряло в неудобной позе. Стропы удерживали его, не давая упасть на мягкую пахоту. И не будь подошвы ботинок сработаны из грубой резины, удар молнии испепелил бы юношу в момент приземления. Но кабель, воспротивившись чужеродному весу, стал жечь подошвы. С потрескиванием рвались искорки из-под Гидеоновых ступней. Обеими руками вцепился он в пряжки, что на стропах, разинув рот и широко открыв глаза.

Мигом подскочил один из офицеров, низкого роста, обливающийся потом, он вырвался из окаменевшей толпы и закричал:

— Не прикасайся к кабелям, Гиди, отклонись назад, держись подальше, насколько сможешь!

Все собравшиеся — плотный, перепуганный ком — начали медленно передвигаться к месту происшествия. Слышались крики, раздавались причитанья. Металлическим голосом своим унял Шейнбойм всех крикунов, велел не терять хладнокровия. Он ринулся вперед твердым шагом, попирая подошвами комья земли, прямо и настойчиво пролагая свой путь, остановился под провисшим кабелем, оттолкнул в сторону офицеров и зевак, опередивших его, и приказал сыну:

— Освободись от строп, Гидеон, освободись немедленно и прыгай. Под тобой — вспаханная борозда, и с тобой ничего не случится.

— Я не могу.

— Сейчас не до споров. Освободись и прыгай, говорят тебе.

— Не могу, папа, не могу, не могу.

— Нет такого: «Не могу». Освободись и прыгай вниз, пока тебя

не ударило током.

— Невозможно, стропы перепутались, я не могу. И пусть поскорее отключат напряжение, папа; мои ботинки уже сгорают.

Несколько парашютистов принялись наводить порядок, оттеснили столпившихся, сдерживая непрошенных советчиков, очистили место под кабелями; словно твердя какую-то клятву или заклинание, беспрерывно повторяли они: "Без паники, только без паники, пожалуйста»

Кибуцная малышня крутилась под ногами, способствуя всеобщей суматохе. Не помогли ни увещевания, ни окрики. Два разгневанных парашютиста с трудом поймали Заки, который в совершенном идиотизме стал карабкаться на соседнюю высоковольтную мачту, свистя и фыркая, корча омерзительные рожи, чтобы привлечь внимание.

Низкорослый офицер вдруг завопил:

— Твой кинжал! У тебя есть кинжал на поясе! Достань и перережь стропы!

Но Гидеон не слышал или не хотел слышать. Он громко всхлипывал:

— Снимите меня. Папа, вот-вот меня ударит током, снимите меня отсюда, я не могу сам спуститься.

— Перестань хныкать! — прикрикнул на него Шимшон. — Велели тебе достать кинжал и обрезать стропы. Делай, что сказано, и не скули.

Юноша подчинился. Все еще всхлипывая в голос, он нащупал кинжал, извлек его и стал обрезать стропу за стропой. Воцарилось всеобщее молчание. Время от времени слышались странные и пронзительные рыдания Гидеона. Наконец, осталась последняя стропа, Гидеон зажал ее в кулаке, не осмеливаясь полоснуть и ней.

— Режь! — вопили дети. — Режь и прыгай. Поглядим на тебя!

А Шимшон добавил сдержанным голосом:

— А теперь чего ты дожидаешься?

— Я не могу, — взмолился Гидеон.

— Ты можешь. Еще как можешь.

— Ток, — всхлипывал юноша, — я начинаю чувствовать ток. Снимите меня отсюда немедленно.

Глаза Шимшона налились кровью, он зарычал:

— Трус! Постыдись, трус!

— Не могу! Я себе все кости переломаю, слишком высоко.

— Ты можешь, и ты должен. Но ты — сумасшедший, вот кто ты.

Псих и трус.

Эскадрилья реактивных самолетов, направляясь на воздушные парад, пронеслась над их головами. В четком строю шли самолеты на запад, с пронзительным воем, словно стал гончих псов. Но вот машины скрылись, и наступившая тишина, казалось, удвоилась. Юноша тоже перестал всхлипывать. Кинжал выпал у него из рук, воткнувшись острием в землю прямо у ног Шимшона Шейнбойма.

— Что ты наделал? — заорал низкорослый офицер.

— Я не нарочно, — взмолился Гидеон — он выскользнул из рук.

Шимшон Шейнбойм наклонился, подобрал на земле камешек, выпрямился и с неистовством швырнул его в спину сына, висевшего между небом и землей: