Читаем без скачивания Уличный папа - Василий Брусянин

И он шёл по дороге от озера и думал о Леночке и о Наталье Дмитриевне, — больше о Леночке… Ему казалось, что его скорбь услышит именно тот Бог, который создал милую, белокурую девочку. Всё остальное в жизни какое-то такое непонятное ему, понятна только Леночка, милая девочка, его Леночка, его дочка, плод матери-земли… Стихия — мать Леночки, а он — её отец… Наталья Дмитриевна — только символ матери, а настоящая мать — земля… «Из земли создан человек, и в землю возвратится»… Земля — мать Леночки, а он — её отец, и только он и земля имеют право на Леночку…

— Я — отец Леночки… я… — твердил он и шёл к белой даче, чтобы увидеть девочку.

Идут навстречу ему студент, барышня в крымской шляпе и девочка-подросток… Идут, хохочут и толкаются по дороге и бьют друг друга какими-то зелёными ветками. Идут за ними следом почтенная дама и господин с сигарой во рту.

— Папа, чего же вы отстаёте? — кричит девочка человеку с сигарой.

А тот пыхтит сизоватым табачным дымком и мычит что-то, чего и не поймёшь.

— Я говорю тебе, что эта квартира не подойдёт нам, мала, — шепелявым голосом говорит почтенная дама.

Мычит что-то про себя человек с сигарой, а Суслин думает: «Если бы Леночка назвала меня „папой“… Если бы она крикнула мне: „Папа, иди же скорей, что ты отстаёшь!?.“ Но она не могла бы крикнуть этого: он всегда бы был с Леночкой, он никогда бы не отставал от неё».

Перегнал Суслина извозчик, быстро увлекая на вокзал господина в котелке. За деревьями послышался шум вагонов, — шёл поезд. Протяжно просвистел паровоз, и машинист точно надавил на последнюю нотку, так странно она взвизгнула и замерла. И печально пахнуло на него от свистка паровоза, точно кто-то большой прощался там, за лесом, и выкрикнул боль разлуки так, чтобы все услышали.

«И этот — наверное отец», — подумал Суслин о господине в котелке, проехавшем на вокзал.

Дошёл до рельсов, подлез под опущенный шлагбаум и пошёл к белой даче. Только что промчавшийся поезд стоял у станции. Подумал: «Не поехать ли?..» Решил идти дальше, пройти до белой дачи.

А вот и Леночка и бонна-немка. Идут они со станции и несут какие-то свёртки… Ближе, ближе… Что-то невнятное говорит немка, Леночка отвечает: «Nicht! Nicht!..» Пошли тише. Немка развернула какой-то пакетик, что-то предлагает девочке, а та опять: «Nicht! Nicht!» Метнулся в сторону Суслин и обернулся. Твёрдыми шагами перешёл дорогу и пошёл навстречу Леночке и бонне… Всё ближе и ближе к ним. Всё сильнее и сильнее вырастает в нём желание подойти к Леночке и сказать, что у него накопилось в душе.

Поравнялся с ними, подошёл ближе. И сказал трепещущим, подавленным голосом:

— Леночка, здравствуй… Ведь я — папа твой!..

Взвизгнула девочка, и глаза её от испуга стали большие и неподвижные.

— O, mein Gott!.. — выкрикнула немка.

И обе они шарахнулись от него в сторону и перебежали на другую сторону дороги.

— Дети пугайт нельзя!.. Некорошо! — вскрикнула немка, заслоняя собою перепуганную Леночку, прячущуюся за бонну.

А он шёл за ними быстрее и быстрее, а они убегали от него.

И говорил он:

— Леночка! Леночка!.. Я — твой папа!.. Пойми же меня — я — твой папа!..

И бежали от него Леночка и бонна и убежали в ограду белой дачи…

И пошёл он в сторону, быстро, один…

Пока шли садом до террасы, на которой за опущенными занавесками бледно горела при свете белой ночи лампа, — немка хохотала, смеялась и Леночка. Сумасшедший господин только напугал, и то несильно.

— Сумашешщий!.. Сумашешщий! — бормотала немка.

— А он нам и худо мог сделать? — задавалась вопросом девочка.

Но немка ничего не сказала.

На террасе за чайным столом сидел художник Свинцов, в чечунчовом пиджаке и с всклокоченными волосами на затылке облысевшей головы. Рядом с ним сидел дачный сосед, полковник в отставке Ермошин. Длиннополый тёмный сюртук со светлыми пуговицами и с поперечными погонами был на нём тщательно застёгнут. Распушив седеющие длинные усы, полковник курил папиросу в янтарном мундштуке и глубокомысленно смотрел на доску с расставленными на ней шахматами. Оба серьёзно играли в шахматы, а Наталья Дмитриевна, в белом капоте, хлопотала у самовара, заваривая чай.

— Мамочка!.. Мамочка!.. — громко выкрикнула Леночка.

— Тс!.. Тише, Леночка!.. Ты же знаешь — папа не велит шуметь, когда играют в шахматы…

— Лена, тише! — грузным голосом протянул отец.

— Мамочка, — шёпотом продолжала Леночка, — какой-то господин… прилично одетый… какой-то господин…

— O, mein Gott!.. Сумашешщий! — повторяла бонна.

— Какой-то приличный господин напугал нас посреди дороги…

— Лена, тише!.. — снова послышался окрик папы.

— Господи Боже мой!.. Леночка, говорят тебе, не кричи!.. Ну, что такое?.. Идём сюда…

Наталья Дмитриевна положила на плечи Леночки руки и увлекла её в полутёмную столовую с большим роялем в углу и с картинами на стенах.

— Мамочка, он подошёл к нам, расставил руки во всю дорогу да как крикнет мне: «Леночка, здравствуй!.. Я — твой папа!.. Леночка, я — твой папа!» Вот смешной господин!..

— Сумашешщий!.. Сумашешщий!.. — твердила бонна.

— Да кто он?..

— Господин, приличный… в шляпе, с тросточкой… Развернул руки и говорит: «Я — твой папа, Леночка!.. Я — твой папа!..» Правда, мама, смешной уличный папа?.. Папа мой играет с Александром Петровичем в шахматы, а там ходит какой-то уличный папа…

Лицо Натальи Дмитриевны точно разом опустилось и побледнело, брови сдвинулись, руки задрожали. Она слышала, что говорила ей бонна, разъясняя подробности происшествия, и не слышала голоса немки.

— Ну, будет, деточка!.. Будет!.. Идём чайку попьём… а то папа рассердится…

Разлила Наталья Дмитриевна по стаканам и чашкам чай, а бонна перенесла к тому концу стола, где Свинцов и полковник играли в шахматы. А Леночка, присмиревшая и задумавшаяся, сидела за столом и пила чай с печеньем. Посмотрела она в серьёзно-печальное лицо мамы, и ей почему-то вдруг стало невесело.

А сзади неё сидел толстый папа и Александр Петрович и играли в шахматы. Обдумывая ход, полковник пускал в угол губ струйки сизоватого табачного дыма и барабанил пальцами свободной руки по столу.

— А-а… Ха-ха!.. Мат! — вдруг выкрикнул Свинцов, передвинув ладью.

— А-а-а… Это неожиданно, — сказал полковник. — Ну, теперь дело проиграно, сдаюсь!..

Они оба ближе подсели к самовару, продолжая разговор о проигранной полковником партии. А Леночкина мама всё ещё смотрела печальными глазами куда-то в сторону, вслушивалась, о чём говорят, и как будто не слышала голосов мужа и гостя.

— Папочка! — вдруг выкрикнула Леночка. — А бывают уличные папы?

— Довольно, Леночка, довольно!.. Сиди и пей!.. — останавливала её мать.

— Уличные папы?.. Гм!.. Не знаю, не видал!.. — сказал, отпивая из стакана чай, художник.

— Уличные папы!.. Ха-ха-ха!.. — рассмеялся полковник. — Ну, и дочка же у вас растёт… Словечко-то какое удумала: «уличный папа»!..

— Ха-ха-ха!.. — рассмеялся художник. — Она у меня умница!..

Свинцов потянул к себе Леночку, сидевшую рядом с ним, погладил её по волосам и сказал:

— Умница моя, попей чайку да и бай-бай!..

И поцеловал девочку.

А Наталья Дмитриевна сидела задумавшаяся и пристально всматриваясь в своё отражение в хорошо начищенном самоваре… Как странно некрасиво отражалось её лицо в чисто вычищенной меди…

Быстро прошло лето. Медленно тянулась осень. Сырая погода и скучные туманные дни навевали тоску на тех, кто любит солнце.

Суслин любил солнце, и ему было не по себе всю осень. Немного прихворнул он, простудившись на постройке дома, и слёг. Лежал в одиночестве и никого не хотел видеть… Звонили по телефону товарищи по работе, и он лениво брал в руки телефонную трубку и отвечал на деловые вопросы… Иногда справлялись о его здоровье, и тогда он лениво выслушивал заботливые вопросы и отвечал равнодушно… По вечерам лежал в постели с книгой и читал и не читал: так странно мелькали мимо него чужие мысли. Свои думы прорывались сквозь чужие мысли и бороли последние, отгоняли, рассеивали. Откладывал книгу в сторону и думал… А о чём? — Всё о том же… По ночам долго не мог заснуть и всё думал о том, когда можно будет встать с постели и уехать. Доктора рекомендуют ему заграничную поездку, и он хочет уехать от своих дум… Как это странно — уехать от своих дум!..

Накануне заграничного путешествия, после обеда, пошёл Суслин на Караванную к дому № 17.

День выдался ведренный с ярким солнцем, но с тусклым, холодным небом. Дул ветер с моря и разгонял обрывки туч, которые так долго, всю неделю занавешивали небо и прятали осеннее солнце.

Шёл Суслин по Караванной и думал о Леночке. И хотелось ему увидеть её сегодня, перед разлукой. Кто знает, когда он вернётся?

Теперь он уже с большей осторожностью проходил мимо дома № 17. Странная сцена на даче всё ещё волновала его, и ему было стыдно за свою мальчишескую выходку. И ему не хотелось, чтобы Леночка узнавала его на улице, а он часто бродит по Караванной, заходит и в ближайший сквер и часто издали любуется девочкой или с грустью в глазах следит за нею, смотрит, как она играет с большим мячом или сидит, или ходит около бонны, этой чужой и близкой ей женщины.