Читаем без скачивания Ф.М. Достоевский – А.Г. Сниткина. Письма любви - Игорь Арясов

Теперь несколько слов о здешней жизни. Ах, Аня, как ненавистны мне всегда были письма! Ну что в письме расскажешь об иных делах? и потому напишу только сухие и голые факты: во-первых, я уже тебе писал, что Соне все в тот же день открыл, и как она была рада. Не беспокойся, не забыл передать ей твой поклон, и она тебя уже очень, очень любит. По моим рассказам, она уже тебя отчасти знает, и ей многое (из рассказов) понравилось. Сестре сказал на другой день после первого ответа Каткова. Была очень рада. Александру Павловичу2 сказал на третий день. Он меня поздравил и сделал одно замечание, весьма оригинальное, которое я тебе передам после. Затем наступило время довольно радостное. Новый год встречали весело, всей семьею. Были и Елена Павловна, и Марья Сергеевна3 (удивительная шутиха). Ровно в 12 часов Александр Павлович встал, поднял бокал шампанского и провозгласил здоровье Фед<ора> Мих<айлови>ча и Анны Григорьевны. Машенька и Юлинька, которые ничего не знали, были очень удивлены. Одним словом, все рады и поздравляют.

До сих пор мало кого видел, кроме Яновского4 (моего одного приятеля) и Аксакова,5 который ужасно занят. Яновскому Майков6, бывши в Москве, сказал про нас, что он «видел тебя и, судя по тебе, ожидает полного счастья Фед<ору> Мих<айлови>чу». Мне очень приятно было, что Майков так отозвался. Яновский много про тебя расспрашивал и тоже очень рад и поздравляет.

С Аксаковым говорил о сотрудничестве.

Вообрази, до сих пор еще не успел просмотреть двух последних глав7. Здесь вышла ноябрьская книга8. – Вчера, в Новый год, Елена Павловна позвала всех к себе на вечер. Стали играть в стуколку. Вдруг Александру Павловичу подают письмо (присланное в квартиру Елены Павловны с нарочным из Межевого института), а он передает его мне. Кое-кто стали спрашивать: от кого? Я сказал: от Милюкова9, встал и ушел читать. Письмо было от тебя; оно очень меня обрадовало и даже взволновало. Воротился я к столу в радости и сказал, что известия от Милюкова неприятные. Через четверть часа почувствовал как бы начало припадка. Пошел в сени, намочил голову и приложил к голове мокрое полотенце. Все несколько взволновались. Я дал поутихнуть и вызвал Соню, которой и показал твой поклон. Затем, когда приехали домой, прочел все твое письмо вслух Соне и Маше. Не сердись, моя радость, они видели и свидетельницы, как я тебя люблю – как я бесконечно тебя люблю и тем счастлив.

Елена Павловна приняла все весьма сносно и сказала мне только: «Я очень рада, что летом не поддалась и не сказала вам ничего решительного, иначе я бы погибла». Я очень рад, что она все так принимает, и с этой стороны уже совершенно теперь спокоен.

Завтра же начну хлопотать о скорейшем и немедленном [устройстве] получении денег. Хочу тебя видеть каждый день, каждый час все больше и больше (одно слово зачеркнуто). Скажи спасибо от меня Паше за то, что он тотчас же у тебя был. Обнимаю и цалую тебя бессчетно и когда пишу это, то бесконечно мучаюсь, что это только на письме покамест. О как бы я тебя теперь обнял! Прощай, дорогой друг, Аня, будь весела и люби меня. Будь счастлива; жди меня; все тебе кланяются.

Думаю, что больше не напишу тебе, – разве что случится особенное. Мамаше твоей передай поклон.

Еще тебя цалую, (не нацалуюсь), твой счастливый

Ф. Достоевский.

С этакой-то женой, да быть несчастливым – да разве это возможно! Люби меня, Аня; бесконечно буду любить.

1 Леонтьев Павел Михайлович (1822–1874) – филолог и журналист, сотрудник «Русского вестника», автор ценных сборников по классической древности, с 1847 г. занимал в Московском университете кафедру римской словесности и древностей.

2 Иванов Александр Павлович (1813–1868) – врач Константиновского межевого института в Москве, муж Веры Михайловны Достоевской, «редкий и благороднейший человек», по характеристике писателя.

3 «Остроумием особенно отличалась Мария Сергеевна Иванчина-Писарева, подруга старших дочерей Веры Михайловны, – вспоминает Анна Григорьевна. – То была девушка лет двадцати двух, некрасивая, но веселая, бойкая, находчивая, всегда готовая поднять человека на смех <…> М. С. Иванчина очень рельефно выведена в романе „Вечный муж“ в виде бойкой подружки „Марьи Никитишны“».

4 Знакомство Достоевского с врачом Степаном Дмитриевичем Яновским (1817–1897) произошло в 1846 г.

5 Известный публицист-славянофил Иван Сергеевич Аксаков (1823–1886) издавал в 1867–1868 гг. политическую и литературную газету «Москва» и, как пишет далее Достоевский, хотел привлечь его для сотрудничества в этой газете.

6 Майков Аполлон Николаевич (1821–1897) – поэт, переводчик и критик, большой друг Достоевского еще со второй половины 40-х годов, с того времени, когда он также был во многом близок к петрашевцам.

7 Две последние главы и эпилог «Преступления и наказания» были напечатаны в декабрьской книге «Русского вестника» за 1866 г.

8 Ноябрьская книжка «Русского вестника» с «Преступлением и наказанием».

9 Дружественные отношения Достоевского с Александром Петровичем Милюковым (1817–1897), педагогом и писателем, завязались еще в 40-е годы; не прерывались они и после возвращения Достоевского из ссылки.

Hombourg. Пятница 17 мая <1867.>

11½ часов утра.

<В Дрезден.>

Обнимаю тебя и цалую крепко-крепко. Всю дорогу думал о тебе.

Я только что приехал1. Теперь половина двенадцатого. Немного устал и сажусь писать. Мне подали чаю и воды умываться. В промежутке напишу тебе несколько строк. В Лейпциге мне пришлось дожидаться с ½ 6-го до 11 ночи, но уж таков Schnell-Zug[1]. Сидел в воксале, закусил и выпил кофею. Все ходил по зале огромной и залитой волнами дыма, пропитанного пивом. Разболелась голова и расстроились нервы. Все думал о тебе и воображал: зачем я мою Аню покинул. Всю тебя вспомнил, до последней складочки твоей души и твоего сердца, за все это время, с октября месяца начиная, и понял, что такого цельного, ясного, тихого, кроткого, прекрасного, невинного и в меня верующего ангела, как ты, – я и не стою. Как мог я бросить тебя? Зачем я еду? Куда я еду? Мне бог тебя вручил, чтоб ничего из зачатков и богатств твоей души и твоего сердца не пропало, а напротив, чтоб богато и роскошно взросло и расцвело; дал мне тебя, чтоб я свои грехи огромные тобою искупил, представив тебя Богу развитой, направленной, сохраненной, спасенной от всего, что низко и дух мертвит; а я (хоть эта мысль беспрерывно и прежде мне втихомолку про себя приходила, особенно когда я молился) – а я такими бесхарактерными, сбитыми с толку вещами, как эта глупая теперешняя поездка моя сюда, – самоё тебя могу сбить с толку. Ужас как грустно стало мне вчера. Так бы, кажется, и обнял тебя, кабы ты со мной была, а назад не воротился, хоть и мелькала мысль. Как вспомню о всех этих Врангелях, Латкиных, Рейслерах2 и о многом прочем, еще их поважнее, так и собьюсь совсем и спутаюсь. Глупость, глупость я делаю, а главное, скверность и слабость, но тут есть крошечный шанс и… но черт с этим, перестану!

Наконец сели и поехали. Вагон полный. Немцы преучтивые, хотя ужасно зверские снаружи. Представь себе: ночь была до того холодна, как у нас в октябре, в ненастье. Стекла отпотели, – а я-то в своем легоньком пальто и в летних панталонах. Продрог ужасно; удалось часа три заснуть – от холоду проснулся. В три часа закоченелый выпил в подвернувшемся воксале чашку кофею и обогрелся минут десять. Затем опять в вагон. К утру сделалось теплее гораздо. Места здесь есть прекрасные, но все сумрачно, облачно, сыро и холодно, холоднее чем в Дрездене. Ждут, что разгуляется. В Франкфурте и двух минут не был, боясь упустить отправляющийся вагон сюда – и вот я здесь, в Hôtel Victoria. Комната пять франков в день – и видимо разбойники. Но пробуду дня два и уж самое большее – три. Иначе невозможно – даже если б успел.

А зачем ты заплакала, Аня, милочка, меня провожая? Пиши мне, голубчик, сюда. Пиши (одно слово зачеркнуто) обо всех мелочах, но не очень большие письма (не утомляй себя) и не подписывайся всеми буквами (на случай если я уеду и письма останутся).

Аня, ясный свет мой, солнце мое, люблю тебя! Вот в разлуке-то все почувствуешь и перечувствуешь и сам узнаешь, как сильно любишь. Нет, уж мы с тобой начинаем сростаться.

Успокой же меня, авось завтра найду твое письмо, ты мое тоже, может, завтра получишь.

Не получив [следующего] второго от меня письма, не пиши!

Прощай, радость, прощай, свет мой. Немного нервы расстроены, но здоров и не так чтобы очень устал. А что-то ты?

Твой весь до последней частички и цалую тебя бессчетно.

Любящий тебя Достоевский.

1 А. Г. Достоевская сделала здесь примечание: «Через два месяца после свадьбы, 14 апреля 1867 года, мы выехали за границу и на месяц поселились в Дрездене. Отсюда Ф<едор> М<ихайлович> поехал в Гомбург, где в то время была рулетка. Я же осталась в Дрездене на попечении квартирной хозяйки».