Читаем без скачивания Точка Лагранжа (Сборник) - Кирилл Бенедиктов

Они вместе воевали на германском фронте, вместе сражались с краснопузыми в Крыму, вместе голодали в богатом и негостеприимном Константинополе. И везде Стеллецкий оставался верен себе — все происходящее вокруг он рассматривал как некий грандиозный спектакль, поставленный исключительно с целью поразить его воображение. Возможно, поэтому он никогда не отчаивался, считая уныние не только смертным грехом, но и черной неблагодарностью по отношению к Великому Режиссеру. В 1923 году, когда Анненков подписал контракт на работу грузчиком на сахарном заводе в Марселе, Ник принял предложение сомнительного авантюриста Шторха и отправился в Бухарест, чтобы войти в состав боевой группы, целью которой была организация вооруженного восстания против власти большевиков. После этого капитан несколько лет ничего не слышал о своем друге; среди эмигрантов во Франции ходили слухи, что Шторх оказался агентом ГПУ и сдал доверившихся ему офицеров чекистам. Однако год назад Анненков, обретавшийся в ту пору в Новом Орлеане, неожиданно получил от Стеллецкого письмо; Ник сообщал, что жив и здоров, служит в армии одной южноамериканской страны в чине полковника, но, поскольку занятие это совершенно неприбыльное, зарабатывает себе на жизнь, охраняя крупного хлопкового плантатора. «Приехал бы, что ли, — писал новоиспеченный полковник, — здесь есть где развернуться, особенно с твоими талантами, пейзажи, опять же, просто великолепны, закаты над океаном поражают воображение! А какие здесь женщины, Юра! Поглядев на них, ты забудешь и француженок, и китаянок! Все гибкие, опасные, как пантеры, а в глазах — черный огонь! Приезжай, не пожалеешь, а я тебя пристрою на какую-нибудь синекуру…»

Судя по обилию почтовых штемпелей, письмо было написано давно и упорно гналось вслед за капитаном по всему свету. Анненков перечитал его дважды и спрятал в небольшую деревянную шкатулку, служившую ему архивом. За то время, пока письмо искало капитана, судьба Стеллецкого могла не раз круто измениться, и Анненков не мог быть уверен, что найдет старого друга по указанному адресу. К тому же у него в кои-то веки появилась приличная работа — он обучал стрелковому делу молодых бездельников из богатых семей Нового Орлеана, — и бросать ее ради призрачной карьеры в далекой Южной Америке было бы неразумно.

Все изменилось одним ненастным осенним вечером. К Анненкову, коротавшему время в баре на набережной, подошел шикарно одетый хлыщ и, затушив сигарету в стоявшем перед капитаном блюдце с оливками, сообщил, что с ним хочет поговорить дон Витторио. Дон Витторио возглавлял один из самых серьезных гангстерских кланов города, и в другое время капитан отнесся бы к этой информации с должным вниманием. К несчастью, в тот вечер Анненков находился в скверном расположении духа, к тому же он очень любил оливки. Дело кончилось тем, что хлыщ, потеряв широкополую шляпу, вылетел из дверей заведения на ярко освещенную набережную. Той же ночью люди дона Витторио подстерегли капитана, возвращавшегося в свою маленькую квартирку на улице Лафайет.

Дон Витторио послал к строптивому русскому четверых бойцов. Все они считались хорошими стрелками и убежденными трезвенниками. Капитан Анненков был одинок и пьян. Спасла его только привычка носить пистолеты в расстегнутых кобурах.

В последовавшей перестрелке двое гангстеров были убиты, еще двое позорно бежали с поля боя, сам же Анненков отделался сквозным ранением икры. Впрочем, скрываться от полиции пришлось именно ему. Он покинул Луизиану, пересек Карибское море и нашел временное пристанище на Ямайке. Там, лежа на кровати в дешевой, кишащей клопами гостинице, он вспомнил про письмо Ника и решил написать ему ответ.

3

— То-то и видно — цивилизация, — усмехнулся капитан. — Единственный приличный мост — и тот взорван. Пришлось перебираться по каким-то висячим лианам…

— Взорвали мост — ерунда! — возразил Стеллецкий. — Отстроим новый. Главное сейчас — не дать этой сволочи укрепиться на нашем берегу реки. Тебе Ланселот уже рассказывал про Инкарри?

— Про индейского вождя? Да, говорил. А я, знаешь ли, тоже встретил тут одного индейца — без руки. Удивительный тип. Натравил на меня каких-то своих разбойников, пришлось пострелять. А потом взял и растаял в воздухе, представляешь?

Стеллецкий неожиданно помрачнел и крепко взял товарища под локоть.

— Юра, ты про этого однорукого лучше пока не упоминай. Постой, а Ланселоту ты о нем успел рассказать?

Анненков пожал плечами.

— Да, но он, кажется, не обратил внимания…

— Это ты с ним еще в покер не играл. Морда каменная, глаза холодные, никогда не поймешь, какая у него карта на руках. Эх, жаль, конечно, что ты так сразу проболтался, но теперь уж ничего не воротишь. Все равно — больше никому про однорукого ни слова, d' accord?[1]

— Ну хорошо, — согласился Анненков. — Надеюсь, ты мне все объяснишь?

Стеллецкий отпустил его руку.

— Разумеется, Юра, разумеется. Только не прямо сейчас, ладно? Это разговор долгий, не на один час… к тому же непосредственно касающийся твоих будущих обязанностей. Понимаешь, о чем я?

— Нет, — честно ответил капитан и вдруг рассмеялся: — Колька, старый черт, а ты все такой же! Тайные общества, загадочные манускрипты… Когда же ты наконец остепенишься?

Они уже подходили к дверям дома. Высокая, в два человеческих роста, арка, выложенная красным кирпичом, была увита зелеными побегами плюща. Над аркой красовался старый, прибитый к стене огромными гвоздями щит с гербом рода де Легисамо. Вставший на дыбы леопард когтил улыбающееся солнце.

— Добро пожаловать, мон шер, — Ник толкнул деревянную (и довольно ветхую с виду) дверь, и она легко распахнулась перед ними. — Уверяю тебя, ты не будешь разочарован.

За дверью находился внутренний дворик — патио, непременный атрибут колониальных домов. Нежно журчал фонтан. По отполированным мраморным плитам двора плясали подгоняемые легким ветерком лепестки роз.

— Красиво, — одобрил Анненков. — Особенно вот эта деталь мне нравится.

Указал на резную деревянную галерею, нависавшую над патио. Ее почти скрывали спадавшие с крыши пышные лозы винограда.

— Правда? — обрадовался Стеллецкий. — По-моему, очень живописно. Восемнадцатый век, между прочим. Орнамент делал знаменитый резчик из монастыря Сан-Кристобаль…

— Пулемет там хорошо встанет, — перебил его капитан. — Даже маскировать не надо.

— Пулемет? — переспросил Ник. — А, ну да, ты ж сразу о деле… Хвалю, Юра, хвалю.

На затененной галерее мелькнуло что-то белое. Платье?