Читаем без скачивания Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец - Вадим Васильевич Полищук

Ну не поминал я черта! Ей-богу не поминал! А он появился. В лице молоденького милицейского сержанта. Цинично растолкал меня, пока я глазами хлопал.

– Ваши документы!

Продрал я глаза, разогнал остатки столь приятного сна и с лавки поднялся. Вот тут сержант и осознал свою ошибку. Стоит перед ним небритый лысый громила, сантиметров на пятнадцать выше и килограммов на тридцать, а то и все сорок тяжелее, и, несмотря на появившийся животик, следы борцовской юности исчезли далеко не все. А он один, и наган в закрытой кобуре, и приемы самбо, что показывал им инструктор в школе милиции, уже как-то подзабылись. Да и не справиться ему со мной даже с помощью приемов, хоть и давненько я не тренировался, а просто массой задавлю. Про себя решаю, как только к кобуре потянется – начну.

– Нет у меня документов. В поезде сегодня все сгорело, и вещи, и документы.

– Тогда пройдемте…

Начинает сержант, но тут его перебивает подошедший железнодорожник с пропитанными маслом руками.

– Не чапай яго. Ен с цягника разбомбленного, я бачыв.

– Извините, – милиционер даже честь отдал, прежде чем уйти.

– Племяш мой, – поясняет железнодорожник, – яшчэ малады да дурны.

Воспользовавшись моментом, выпросил у заступника чистую тряпицу, в которой он носил на работу свой тормозок. Я в нее завернул хлеб. Железнодорожник еще хотел отсыпать мне махорки, но я отказался, не курю.

До утра меня больше не тревожили, а утром, умывшись водой из-под крана, я двинул на юго-восток, в Беловежскую пущу. Соревноваться в скорости с немецкими танками глупо, еще глупее встать у них на пути с голыми руками. Но мне проще, у меня есть выбор, в отличие от тех, кого скоро начнут кидать под эти танки с одной винтовкой на троих. И я ухожу в сторону, туда, где не только танки, но и пехота застрянет – в белорусское полесье. А я в летних туфельках авось пройду. В этих лесах начнут искать убежище десятки тысяч избежавших смерти и плена окруженцев и просто беженцев. Там таких «бездокументных» будет много, к ним привыкнут и будут мало обращать внимания. Попутно прикидываю, под кого из моих ныне живущих родственников можно закосить, но выходит, что не под кого. Нет подходящего по возрасту и полу.

С этими мыслями выхожу к шоссе Брест-Минск-Москва. Шоссе проходит южнее железной дороги, в километре от Ивацевичей. Движение по шоссе довольно интенсивное. По меркам начала сороковых. Для того, кто толкался в пробках на шоссе у Петербурга, такой трафик выглядит просто смешным. Мимо проходит батарея УСВ на конной тяге, ее обгоняет колонна из четырех полуторок, в кузовах какие-то зеленые ящики, а вдалеке уже видна голова пехотной колонны. Встречная полоса пока абсолютно пустая. После прохождения батареи перехожу шоссе и углубляюсь в лесной массив вместе с грунтовой дорогой. До пущи отсюда километров тридцать, надеюсь к вечеру до нее добраться. А с этой стороны Ивацевичей сплошные болота, не местному лучше с дороги не сворачивать. Я и не сворачиваю, я иду, иду и иду…

…Иду я уже третий день, в пущу углубился километров на сорок. На второй день пересек шоссейную и железную дороги, идущие с севера на юг, дороги никем не охранялись. О том, где нахожусь, имею весьма смутное представление, дороги постоянно петляют, стараюсь держать общее направление на восток. Постоянно мучают голод и жажда. Ночью к ним добавляется холод, несмотря на дневную жару, ночи довольно прохладные. Как ни странно, в этом краю болот найти проточную воду, которую можно пить, не так просто. Ручьи с приличной водой попадаются редко, сделать запас не в чем, вот и мучаюсь. Хлеб закончился к середине второго дня – как ни пытался растянуть удовольствие, а голод оказался сильнее. Из людей видел только местных пейзан, и то издалека. Очень надеюсь, что они меня не заметили. В деревни я не захожу, к хуторам не приближаюсь. Население здесь смешанное, польско-украинско-белорусское. Первых меньше, последних больше, но чужаков никто не жалует. Один раз видел немецкие самолеты, еще три раза только слышал, чьи – не знаю. Может, наши, может, немецкие. Если бы не эти самолеты, то, кажется, что войны и вовсе нет, сплошной пикник.

А между тем война есть. Ты ее не видишь, не слышишь, но она есть. И рано или поздно она до тебя доберется. Вот и сегодня она о себе напомнила. Напомнила гнусно, мерзко, но очень действенно напомнила, что никуда не исчезла и расслабляться нельзя. Почуяв приближение очередного хутора, я решил проявить к нему интерес, точнее проявить интерес к хуторскому огороду. Понимаю, рановато еще, но вдруг. Выйдя на окраину хутора, я сразу понял, что просто так отсюда не уйду. Ожидание еще одной холодной ночи в лесу быстро заглушило и страх попасться на банальной краже, и голос совести. Потому что на заборе висела она – телогрейка, она же фуфайка, она же ватник, классического черного цвета, как раз под мои штанишки. Ползу, попутно дернул несколько морковных стеблей. На то, что находилось под землей, не позарился даже мой оголодавший организм. Забор уже рядом.

Вот сука! Ну, может, конечно, и не сука, а кобель. Но тявкать начал в самый неподходящий момент, как настоящая сука, к тому же еще и мелкая. Я уже почти дотянулся до вожделенного предмета одежды. После первого тявка срываю телогрейку с забора и несусь к лесу. Выбираю просвет между деревьями и ныряю в него. Выстрел бухает, когда я уже проскочил первые деревья, пуля с треском входит в ствол дерева, что только добавляет мне прыти. Несусь как лось, спотыкаюсь и падаю, по лицу хлещут ветки куста. Падение смягчила прижатая к груди добыча, ушиб только локоть правой руки. Подскакиваю на четвереньки и вижу, обо что ударился локтем – винтовка. Да не какая-нибудь образца 1891/30, а блестящая воронением новенькая СВТ. В это время сзади бухает второй выстрел, но пули я не слышу. Подхватываю винтовку с телогрейкой и бегу дальше. При каждом шаге в левом кармане стучит мыльница, а в груди часто бухает сердце. Через полсотни метров просвет. Чуть в стороне от тропинки на спине лежит человек, точнее труп в красноармейской форме без пилотки, ремня и сапог. Гимнастерка на груди залита кровью в ней несколько дырок, на трупе и над ним туча мух.

Несусь дальше, но недалеко. Дыхалки хватило метров на пятьсот, опять падаю, уже сознательно, и