Читаем без скачивания ...А до смерти целая жизнь - Андрей Черкасов

Но и пропустить, не перечитать хоть одно — нельзя.

«10 января.

Татьянка, родная!

Только вчера написал тебе письмо, а уже не терпится писать следующее. Иначе заснуть не могу… Вообще вдохновение на меня чаще всего ночью нисходит. Недаром великие люди говорили: «День прекрасен, ночь — возвышение». Что ночь — источник вдохновения, это верно, а вот что день прекрасен, сказать не могу. По мне хоть все эти двадцать месяцев будь одна ночь — не помру… А днем лезут в голову дурные мысли. И о тебе думаю постоянно. Это самые лучшие мои думы. Ты представить себе не можешь, какое великое дело ты для меня делаешь своим существованием. Мне и тяжело от разлуки, и в то же время радостно думать, что есть где-то в родном городе ты.

И я тоже в рубашке родился. Ведь мог я и не встретиться с тобой. Веришь, мороз по спине хватает, когда думаю об этом. Я еще мало прожил и мало знаю в жизни, но знаю только одно: таких людей, как ты, способных так любить, редко встретишь. Я встретил впервые. И верю в тебя. Больше того: поверил в себя, в свою любовь».

За каждой из этих строчек для меня — тайны. Они откроются позже. Тоже из писем. И пока я стараюсь не думать о них, просто набираюсь терпения, столь необходимого при всяком ожидании разгадок.

«…Татьянка, милая, хочется без конца повторять тебе, как я тебя люблю, люблю, люблю, повторять одно только слово… потому что это крепкое, навсегда, слово.

Жизнь, жизнь, сложнейшая штука…

Вроде все главное сказано, а кончить письмо не могу. Не могу — и все тут. Час ночи. Спать давно пора, а я не хочу. И не только я. Зашел в класс, где я сижу, еще один сержант-полуночник. Тоже пишет письмо Ей. Сидит ко мне спиной, чешет затылок (я тоже), вздыхает тяжко, подолгу смотрит в потолок, будто молится на привод высоковольтного разъединителя (заметь, какое нежное название), и пишет.

Весь мой отпуск — как сон. И, странное дело, каждую ночь или ты мне снишься, или что-то с тобой связанное. Даже толком не помню что…

Мне трудно эти первые дни, потом будет легче. Легче станет, как только получу от тебя первое письмо.

Пиши, любимая.

Твой Сашка.»

Любимая моя, любимая, любимая…

«12 января.

Здравствуй, Татьянка!

Ты уж, наверное, думаешь, что я задался недоброй целью замучить тебя своими письмами?

Не буду противиться своему безудержному желанию писать тебе каждую свободную минуту. Днем этих минут выкроить не удается, а вот после отбоя — сколько угодно. Считай: 8 часов положенного солдату сна умножить на 60 минут = 480 минут. Из этого надо вычесть 10 минут (сержантов поднимают раньше общего подъема на 10 минут). Итого — 470 минут свободного времени в сутки. Вполне хватает для того, чтобы написать недурное письмо. А если учесть, что я у тебя умница, то я укладываюсь с письмом в меньший срок, и мне остается сколько угодно времени выспаться. Может быть, остепенюсь и буду реже (чуть-чуть реже) писать тебе после получения первых твоих писем? Может быть. А может и не быть. Как ты захочешь, так и будет… Нет, вру. Хочешь ты или не хочешь, писать я буду, повторяю, каждую свободную минуту. Если тебе будет трудно отвечать на каждое письмо, скажи об этом, я понимаю, что на последнем курсе техникума времени у тебя будет значительно меньше, чем (было) у меня, сачка, лентяя и тунеядца.

…За окном ветер свищет — страшно нос за двери высунуть. Первый раз синоптики не ошиблись и наворожили буран. День был теплым, первый раз учуял я весенний воздух сегодня, а ночь опять пригнала зиму.

Ничего! Все равно скоро-скоро закурлычут в небе журавли. Жду встречи с тобой, как ничего никогда не ждал в жизни, верю в нашу любовь. И ты верь. Что бы там ни было, верь мне и своему сердцу верь. «Будут наши свидания сладки, будет весел родительский дом…» Все это будет скоро, будет неизбежно. Я верю…

Твой Сашка».

Знаешь, читаю это — и тоже верю. Отчаянно верю… И так отчетливо, так реально вижу сейчас ту твою комнату, где ночами ты пишешь любимой письма. Вот и сержант сидит. Спиною к тебе. И чешет затылок, поглядывая на привод высоковольтного разъединителя. Ты пишешь…

Но на этот раз письмо домой.

«14 января.

Здравствуйте, дорогие мама, папа, Лина и Гоша!

Итак, пять дней назад снова очутился здесь. До сего времени был туго запряжен писаниной и даже успел съездить на новую «шабашку»… (Так весело именуешь ты те сложные и опасные задания, которые приходится выполнять!)…Добрался сюда хорошо, с хорошими попутчиками и неплохим вагон-рестораном.

В общем, самочувствие сносное, здоров, как бык, и проч. и проч.

Всем большой привет, не исключая и «божье создание Виничио».

До свидания, целую всех, ваш Саша».

«16 января.

Здравствуй, любимая!

За эти пять дней исписал столько бумаги, сколько не исписывал за пять лет учебы в техникуме (диплом не в счет). Через час еду в лабораторию приступать к своим прямым обязанностям. Оттуда письма переправлять будет чуть-чуть труднее, но ты не бойся, писать буду.

Ну когда же придет твое первое письмо?.. Когда? Не представляешь, как я жду его!

Вчера ночью был мой первый после отпуска «боевой вылет» на аварию. Все прошло хорошо, если не считать одного прямо-таки комедийного происшествия. В закрытом кузове нашей машины стоит небольшая печь, обыкновенная железная «буржуйка». Зимой при выездах мы ее растапливаем, чтобы потеплее было ехать. И вот один чудак растопил ее, а не заметил, что труба вывалилась из отверстия в задней стенке кузова. Почуяли недоброе, только когда отъехали. Сначала попытались вставить трубу иа место, потом плюпули на это занятие, поскольку в кромешном дыму чуть-чуть трудновато, сама понимаешь. Открыли два боковых окна и высунули свои головы на тридцатиградусный морозец с ветерком. Минут десять так ехали. Решили, пусть лучше носы напрочь отмерзнут, чем дым глотать. В общем, получился неплохой сумасшедший дом на колесах. Вот так.

Пока все…»

«17 января.

Татьянка, кричу ура!

Получил твое первое письмо. Оно было как награда за бессонную ночь, проведенную на срочном вызове.

Имел право спать сегодня и не мог. Читал и перечитывал письмо. И еще долго буду читать, пусть даже наизусть выучу, а читать буду, пока не получу следующее…»

Вот оно, самое первое письмо твоей Татьянки.

«Саша, здравствуй!

Да, еще не так далеко то время, когда ты был мечтой, еще ближе то время, когда ты был рядом, а что сейчас?! Сейчас нужно набраться терпения и ждать, ждать… два долгих года. У тебя возникает вполне закономерный вопрос: смогу ли я ждать? Да, я сейчас все смогу, лишь бы ты был всегда. У меня после твоего отъезда такое ощущение, как будто я что-то потеряла, наступила какая-то пустота. Мне иногда начинает казаться, что тебя не было, а был сладкий сон. И вот я проснулась, и все исчезло. Но нет, это было не видение, ты был рядом, и я, может быть первой раз в жизни, была счастлива…

Пожалуйста, не улыбайся скептически, прочитав это письмо. Просто я пишу все, что думаю и чувствую. Вот и все».

Из-за твоего плеча я вижу то, что пишешь ты, отвечая:

«…А теперь я буду ругать тебя. Скажи, ну зачем ты думаешь, что я могу «скептически улыбаться», читая твое письмо? Напрасно ты так думаешь. И напрасно боишься писать «твоя».

Да, моя!!! Я тебя никому не отдам. Никогда в жизни. Слышишь? Пиши, что ты моя, хоть я это и так знаю, все равно пиши.

Я очень рад, что тебе правится моя мама. И ты ей тоже нравишься. Я по дурости своей забыл сказать это тебе на вокзале. Мама о тебе очень хорошего мнения. Отец — тоже. Только ты не зазнавайся! Не зазнаешься?

Татьянка, скажи мне хоть раз, что я дурак. За то, что паписал двумя строками выше…

P. S.Перечитал твое письмо и вспомнил, что не ответил насчет фотографии. Видишь ли, в чем загвоздка: я чуть-чуть поморозил щеку, и вид у меня не совсем солидный. Но уже скоро все пройдет. Не беспокойся…»

Ну конечно. Ты всегда всех успокаиваешь. И Татьянку и нас. Все хочешь, видно, представить нам твою армейскую жизнь как самое разобыкновенное житье-бытье, в котором помянутое событие с печкой — едва ли не высшее из возможных ЧП. Только теперь, когда я знаю, как все напряжено до предела и опасно в солдатской твоей судьбе, мне сполна открывается и сила твоего юмора, и сила твоего оптимизма.

Итак, ты пишешь Татьянке, что веришь ей потому еще, что знаешь: она три года берегла чувство к тебе, берегла без всякой надежды на ответное, когда ты ни о чем еще не догадывался… Но не стану забегать вперед.

«20 января.

Знаешь, мне сейчас, после всего, что случилось, как никогда, хочется жить. Странное чувство, и я не знаю, откуда оно появилось: я стал все чаще и все больше задумываться над жизнью. Не знаю, хорошо это или плохо, но так оно и есть. И еще одна странность пробудилась во мне — любовь к стихам. Сейчас в свободное время читаю, вернее, десятый раз перечитываю сборник стихов финской поэтессы Катри Вала «Далекий сад». Читаю и думаю о тебе и хочу, чтобы ты вместе со мной читала эти стихи. Знаешь, я вышлю скоро тебе эту книгу, вышлю, как только начитаюсь до умопомрачения. И даже если не начитаюсь, все равно вышлю, потому что хочу, чтобы ты ее прочитала обязательно.