Читаем без скачивания Коломба - Жан Ануй

Ласюрет (несколько удивлен). Цветы — пожарным?!

Мадам Александра. Да. Вы что, оглохли?

Ласюрет. Дело в том, что корзины уже слегка завяли, Наша Дорогая Мадам.

Мадам Александра (безапелляционно). Вот и хорошо, польют. Пожарные обожают поливать! (Встает.) Пока довольно. Я устала. Просмотрим почту после репетиции. Пойду гримироваться.

Ласюрет (подобострастно кланяется). Хорошо, Наша Дорогая Мадам! Как вам будет угодно. (Уходит.)

Жорж отпирает ему дверь своим ключом и делает Коломбе и Жюльену знак ждать спокойно. Тем временем мадам Александра переходит во вторую уборную, сопровождаемая своей свитой. Жорж семенит за ней.

Ласюрет (оставшись в коридоре с Жюльеном, резко меняет тон). Старая кляча!

Жюльен подымает глаза, присматриваясь к нему. Тот снова принимает смиренный вид.

Жюльен. Верно.

Ласюрет (подходит ближе. В голосе его звучит ненависть). И так каждый божий день в течение десяти лет паясничать с этими бумажками в руках… Да еще распинаться перед ней. Да, Наша Дорогая Мадам! Хорошо, Наша Дорогая Мадам! Само собой разумеется, Дорогая Мадам! (Бросив трусливый взгляд на запертые двери, внезапно кричит). Дерьмо — Наша Дорогая Мадам! Когда, когда же, скажите, мсье Жюльен, когда я крикну ей это в лицо?

Жюльен (подымает голову, смотрит на него). Когда захочешь, Ласюрет, ты человек свободный.

Ласюрет. Вы так говорите потому, что вы ее отпрыск. Конечно, родному сыну легко. А раз ты служишь, держи рот на запоре. Да покрепче! Хорошо, Дорогая Мадам! — вот что отвечает служащий. А улыбка, главное — не забыть улыбнуться! И подпустить чуть-чуть восхищения и благодарности. Говорить «Дорогая Мадам» — это еще не все, надо говорить с полным убеждением, старуха этим дорожит. И потрудитесь к тому же нас обожать. Иной раз, когда Нашей Дорогой Мадам почудится, что я не сразу уловил ее мысль, как она поступает? Швыряет мне в лицо какую-нибудь вазу. Не дорогую, конечно, она не дура! Так, вазочку попроще, но уж не промахнется, будьте уверены. «Ласюрет, вы осел». Я уклоняюсь от вазочки — уже приучен, — но внимание, внимание, смотри в оба! Улыбаться не перестаю. Какая милая шутка, Наша Дорогая Мадам. Темперамент у нашей хозяйки, доложу вам! Ничего не попишешь, гений! Ах, мсье Жюльен, как же ею восхищаются, как же все ею, вашей момочкой, восхищаются. Сильнее уж некуда. Мы задыхаемся от гордости — такая честь служить и кому? Самой Диве. И не за наши же сто пятьдесят франков в месяц, о нет, нет! Как это низко! А из одного преклонения у нее работаешь. Она это любит.

Жюльен. Почему же тогда ты не уходишь?

Ласюрет. У меня, мсье Жюльен, есть одно свойство: как и все ослы, я должен жевать. Притом дважды в день. И так как жратва достается мне от нее, ну и глотаешь все прочее вместе со своим гарнцем овса. А разве вы не поступаете так же, когда она смилостивится и примет вас, а? Иметь деньгу — этого им мало. Они их так просто из рук не выпустят. Приходится еще платить за них натурой! Таков закон. Да, Наша Дорогая Мадам, надо сказать, вы совершенно правы, я действительно осел, ослепленный вашей старой рожей! Ох, будь наша власть хотя бы на один только вечер…

Жюльен (встает). Убирайся, Ласюрет. Ты мне противен.

Ласюрет. Ясно! Я гнусен! И трус и все такое прочее! Я сам это знаю. Но и за то, что я гнусен, она тоже мне заплатит — это тоже ей в счет будет поставлено… Идите, мсье Жюльен, идите, улыбнитесь момочке. Все люди одним миром мазаны, все более или менее гордецы, все более или менее крикуны, а придет твой час — поклончик! Да, отвечаю я Нашей Дорогой Мадам, да, я осел. Жить-то надо… (Уходит омерзительный, хихикающий.)

Жюльен (неподвижно стоит. Он очень бледен. Вдруг). Слишком уж он омерзителен. Все слишком омерзительно. Пойдем отсюда прочь, пойдем домой.

В эту минуту входит Арман и быстро направляется к уборной. Увидев Жюльена, останавливается в изумлении.

Арман. Жюльен! Скажите на милость! Откуда ты? (Замечает Коломбу.) А это кто?

Жюльен. Моя жена. Мой брат Арман.

Арман. Как? Вы поженились? По-настоящему? Проклятый Жюльен! Трагическая сцена, декорации меняются — хлопнул дверью, исчез, провалился в люк… В течение двух лет ни слуху ни духу. Какое спокойствие сразу воцарилось в доме. А где ты был? В Америке?

Жюльен. В Бельвилле. Давал уроки музыки. Но этот квартал не слишком-то музыкален.

Арман. Значит, пришел мириться с мамой? Идем, я все устрою.

Жюльен. Не думаю. Мы уходим.

Арман. Позволь, я все сделаю. Обещаю тебе почетную капитуляцию.

Жюльен. Благодарю, не стоит. Ты очень мил. Но мы уходим.

Арман. Тебе что-нибудь нужно? Меня вчера вечером, дружок, пообчистили. Ужасно не повезло! Пойду сейчас к маме, и через пять минут все будет улажено. Не вздумай уйти.

Жюльен (останавливает его). Нет. Я просто так заглянул сюда по дороге. Она занята. Все идет отлично. До свидания… Рад был тебя повидать. (Тянет за собой Коломбу.)

Коломба (вырывается и бежит к Арману). Не слушайте его, мсье. Он чересчур гордый. Он пришел, чтобы увидеть свою мать.

Жюльен (хочет помешать ей). Не смей, Коломба.

Коломба. У нас, мсье, маленький ребенок, а Жюльен уходит в армию. Он пришел попросить ее не оставлять нас.

Арман. Как так? Значит, ты не освобожден вчистую?

Жюльен. Нет. Я просто из-за консерватории просил отсрочку. Завтра уезжаю в Шалонский лагерь.

Арман. А птичка остается без гроша в кармане да еще с младенцем на руках? Ты об этом хотел сказать маме, да?

Коломба. Да, мсье. И так как она не пожелала нас принять немедленно, он решил уйти.

Арман. Вот болван! Идиот несчастный! Все такой же неисправимый! Дубина! Истукан! Настоящий гугенот! Должно быть, вы с ним очень несчастны, детка?

Коломба. Я люблю его, мсье.

Арман. В этом я не сомневаюсь. Мы все его любим. Но это не мешает нам понимать, что в жизни все гораздо проще, чем он себе воображает. Хорошо, что я пришел повытрясти из момочки деньжат, а то он зашагал бы — ать-два, ать-два — прямо в Шалонский лагерь спасать Францию. Прежде всего, старик, мы освободим тебя вчистую.

Коломба. Вот видишь, Жюльен!

Жюльен. Нет, спасибо. Не хочу.

Арман. Та-ра-та-та — та-та-та-та! Та-ра-та-та — та-та-та! Значит, тебе так нравится держать равнение да еще таскать на спине выкладку в шестьдесят фунтов? Вольному воля! Но то, что эта очаровательная дамочка одна в Бельвилле будет возиться с малышом да еще молочник не пожелает давать ей молочко в долг, — разве это тебе все равно? Значит, это не входит в наши благороднейшие правила? Тогда разреши действовать мне. Я сам ими займусь. Через пять минут эта нимфочка и ее младенец будут устроены. И ты с легким сердцем сможешь уехать охранять наши границы! (Входит в уборную мадам Александры, потом, не стучась, проникает в туалетную, весело выкрикивая.) Мадам маман, привет, привет!

Жюльен не шевелится.

Коломба (с восхищением следившая за манипуляциями Армана, подходит к мужу). Какой он милый! Он-то веселый. Видишь, как хорошо, что я с ним поговорила.

Жюльен (не шевелясь). Да. (Вдруг каким-то странным голосом.) Послушай, Коломба. Скоро ты останешься одна, без меня. Жизнь не такова, как ты думаешь.

Коломба. Знаю, дорогой.

Жюльен. Жизнь серьезна, лишена прикрас. Ей показное не нужно.

Коломба. Знаю, знаю, ты уже объяснял мне.

Жюльен. Сейчас ты их увидишь. Все, чем они тебя ослепят, все фальшь.

Коломба. Да, Жюльен.

Жюльен. Я знаю, у тебя доброе сердце, и ты честно стараешься понять мои слова, но ты еще очень молода, а эта кажущаяся легкость таит в себе страшную ловушку.

Коломба (с легким смешком). Значит, надо всего бояться?

Жюльен. Не смейся, это очень серьезно. Надо бояться этой легкости изо всех сил, пташка моя. Поклянись мне в этом.

Коломба. Постараюсь всего бояться, милый, клянусь, лишь бы ты был мною доволен. Но неужели легкость так уж плоха?

Жюльен. Да, Коломба.

Коломба. Но ведь хорошо, когда что-то дается без труда и доставляет нам удовольствие.

Жюльен (кричит). Нет, не хорошо!