Читаем без скачивания Американский экспресс - Илья Петрович Штемлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Честно говоря, меня удивило присутствие Николая в той компании. Среди излучающих успех людей Николай выглядел белой вороной со своим снулым морщинистым лицом, острым залубененным носиком, серыми мелкими глазами, которые, казалось, с трудом выкарабкиваются из-под бугристых век. Шершавые с виду узловатые руки с бурыми от табака ногтями в этой компании выглядели особенно неуместно. Да и костюм его — серый, помятый — будил воспоминания о фабрике имени Володарского еще хрущевского времени. Внешность деревенского мужичка, выросшего на картошке… Компания, разгоряченная танцами и вином, поначалу залезла в финскую баню, размещенную в подвале дома, потом, отчаянно веселясь, перебралась в просторные джакузи, под колкие струи воды… Николай, как и я, участия в веселье не принимал. Уронив себя в мягкое кожаное кресло, Николай потягивал пиво из банки, закидывая соленые орешки в свой лягушачий рот.
— А вы что же не купаетесь? — спросил я.
Николай не ответил. Даже не одарил меня взглядом. Те, кто сейчас плескался в серебристой воде, прошли суровую эмигрантскую школу — отчаяние, беспокойные ночи учебы, всевозможные превратности каждодневной жизни людей «без языка». Но выдюжили, устояли. Им и сейчас нелегко. И это веселье в джакузи у многих напускное.
— Ненавижу, — проговорил Николай. — Шваль.
Я скосил глаза и приметил у ножки его кресла бутылку водки. Наверняка Николай подливал ее содержимое в свою бездонную банку с пивом. Тут к нему подошел хозяин дома и похлопал по плечу.
— Поеду домой, — решительно проговорил Николай, вскинув лицо.
— Ну да, — ответил хозяин. — Как же артисты? Вот-вот приедут.
— А ну их в жопу! — Николай вытянул себя из кресла. — Не видел я артистов!
— Ты что? Ульянова пригласили. И, кажется, Дурова с Джигарханяном. То ли их вместе.
— Вот вместе их и в задницу…
Во многих домах удачливых эмигрантов появилась мода — собирать друзей и приглашать на эти сборы заезжих гастролеров, потоком хлынувших на заработки в Америку. Гости сбрасывались — «кто сколько сможет». Такой благотворительный вечер в пользу приглашенных артистов. А те пили-танцевали, рассказывали всякие актерские байки и расходились довольные своей судьбой. Не говоря уже о всякой эстрадной шушере, в таких благотворительных междусобойчиках можно было встретить и «классиков» драматической и оперной сцены. Импресарио, организовавшие «зарубежную гастроль», старались пристроить своих подопечных в наиболее богатый дом. Между хозяевами домов нередко даже возникало соперничество — кто какую «звезду» переманит… Меня смущали эти посиделки с российскими «звездами». Что-то было в них унизительное. Не знаю, как для самих «звезд», а для меня точно. Было стыдно. За свою страну, опустившую своих талантливых людей до состояния скоморохов. Я часто ловил на таких посиделках открыто мстительный взгляд благодетелей. Ведь в той, другой жизни многие из «звезд» и на порог не пустили бы кое-кого из них. Вот как судьба обернулась. Мне казалось, что подобное чувство томит и Николая…
Вышли мы вместе. Николай предложил подвезти меня до метро. «Успокойтесь, я совершенно трезв», — он разгадал мои мысли… Машину Николай вел уверенно и осторожно. Вскоре мы добрались до метро. Но тут Николай предложил добросить меня до дома — ночью метро работает отвратительно.
Круглосуточный работяга — нью-йоркский сабвей — не отличался прилежанием. Менялись маршруты, перерывы между поездами — гигантское и старое хозяйство требовало беспрестанного ремонта и обновления, а когда, если не ночью…
— К тому же и дряни черной полно ночью в метро. — Николая, видно, тяготило наше скованное общение.
— Что-то вы не очень жалуете местную фауну, — мягко обронил я.
— Возможно. — Он засмеялся. — А чем вы занимаетесь? Впрочем, мне сказали, что вы писатель. И что вы такое написали?
Меня всегда коробил подобный тон — снисходительный, нагловатый, точно дружеская пощечина…
— Написал кое-что, — ответил я безучастно. — Фамилия моя вам ничего не скажет. Разве что названия книг, и то вряд ли. — Я переждал, распаляя любопытство своего колючего собеседника. — Романы «Таксопарк», «Универмаг», «Архив»… Еще кое-что…
Николай хлопнул ладонями по рулю автомобиля и повернул ко мне лицо.
— Так это вы?! — воскликнул он, точно выпорхнул из своей угрюмой клетки. — Я же вас читал, еще в России. Да и здесь как-то прикупил вашу книгу у Камкина, на Бродвее. «Коммерсанты» называется…
Я кивнул, скрывая злорадство. Не раз приходилось сталкиваться с такой реакцией — романы «Таксопарк», «Универмаг», «Поезд» действительно когда-то широко читались, сама публикация в журнале «Новый мир» была обречена если не на признание, то на определенную известность пренепременно.
— Что ж, придется вам подарить еще что-нибудь из своих книжек, — проговорил я. — Приедем домой и подарю. «Взгляни на дом свой, путник». О судьбах эмигрантов в Израиле.
— О евреях, — хмыкнул Николай. — Увольте. О евреях мне книг не надо. И так хватает впечатлений.
— Вы антисемит? — спросил я с каким-то усталым отстранением.
— Понимаете… Если бы встал вопрос: помочь еврею или нет — я бы не помог. А если бы: спасти еврея или нет — я бы спас. Понятно говорю?
Я пожал плечами. За долгие годы мне не часто приходилось попадать в подобную ситуацию, так уж получилось. Но вокруг стреляли. И прицельно. Но в меня не попадали. Возможно, и оттого, что я не только не скрывал своей национальной принадлежности, а наоборот, выпячивал ее, тем самым озадачивая злословщиков, а может быть, и вызывая у них уважение. Как-никак у меня была довольно серьезная группа поддержки — Христос, Маркс, Эйнштейн… И еще там по мелочам: Спиноза, Чаплин, наконец, Колумб, итальянский иудей, принявший христианство. Знаете, в бою каждый солдатик дорог… Но это так, к слову… Я чувствовал расположение к себе этого странного типа, Николая. Но это с одной стороны. С другой — я вспомнил его отношение к тем людям, что плескались в джакузи. Теперь-то мне понятно. Но ведь хозяин дома, в котором нас принимали, тоже вроде не малаец, а из племени тех, кому Николай ни за что бы не помог…
— А мы с ним старые друзья,
