Читаем без скачивания Чужая игра для Сиротки (СИ) - Субботина Айя

Никогда не видела, чтобы у мужчины была такая гладкая белая кожа, безупречно чистые прозрачные голубые глаза и белоснежные волосы, длинным водопадом струящиеся по плечам до самых лопаток.

Наверное, если бы наша Солнцеподобная Сирилла решила создать мужчину, равного ей по красоте, он был бы именно таким — ни добавить, ни убавить.

— Сестры, мне кажется, или вы забыли степенно потупить взор? — напоминает настоятельница Тамзина.

И мы с Игрейн хором опускаем головы.

Хотя, что толку? Это все равно, что посмотреть на солнце в зените.

— Почтенные леди, великодушно и смиренно прошу прощения, — слышу приятный мужской голос.

Обволакивающих, теплый, с идеальным выговором человека, явно не трудившего руки кузнечным молотом или плугом. Орви рассказывал, что в Королевскую гвардию может быть зачислен любой, кто прошел военную школу и отслужил в армии, но элитные гвардейцы — это всегда младшие сыновья влиятельных благородных семей. Потому что их заботам вверяют самое главное сокровище Артании — нашего молодого, пока еще не женатого и — о, ужас! — бездетного короля.

— Если мои глаза меня не обманывают, вы — служительницы Плачущего?

— На то его воля, — степенно отвечает настоятельница Тамзина.

— Тогда вы не сможете отказать нам в помощи!

Мы с Игрей украдкой беремся за руки и потихоньку хихикаем, потому что этот чистый красивый голос звучит игриво, как весенний ручей.

— Я не вижу здесь страждущих и обездоленных, — резонно заявляет Тамзина. — Прошу простить, господин, но если ваша… повозка, — она говорит это с подчеркнутым пренебрежением, — испорчена, значит, на то воля богов. Здесь, как видите, лишь пять женщин и вряд ли мы в состоянии…

— … оставить без помощи тех, кто о ней просит? — вторгается в их перепалку еще один мужской голос.

Такой низкий, вкрадчивый и простуженный, что у меня марашки россыпью по той части тела, которую, за три часа пути, уже успела порядком отсидеть.

— «Том заветов», стих девятнадцатый: «Каждый, кто в нужде взывает о помощи, должен немедленно получить ее — едой, кровом или вдохновенной молитвой». Так, кажется?

Игрейн косится на меня круглыми, как у рыбы, испуганными глазами.

Я рискую потихоньку поднять голову, заранее зная, что если Тамзина заметит, что я ослушалась, по возвращению меня запрут в келье для «вдумчивых молитв».

Но кто бы на моем месте поборол искушение, особенно, если тебе восемнадцать, и эти двое — вторые встреченные в жизни мужчины.

Тот, что стоит чуть в стороне от беловолосого, еще выше его. Ненамного, но это сразу бросается в глаза. Как и его более мощное сложение, подчеркнутое непримечательным черным мундиром простого гвардейца. На вид ему может быть от тридцати до сорока, на висках — тонкие полосы ранней седины, но остальные волосы черные, как смоль, гладкие и стриженные коротко, сзади, но при этом достаточно длинные спереди, чтобы почти полностью скрывать его взгляд.

Видны лишь тонкий нос с горбинкой и выразительно очерченные губы.

И немного впавшие щеки с тенями усталости поверх, как раз в тех местах, где его глаза надежно скрыты за волосами.

Мне правда не по себе от того, что лица этого человека толком не рассмотреть, потому что он, даже если смотрит на настоятельницу, как будто одновременно копошится и в моей голове.

Тамзина выравнивается, ее спина становится прямой, как гвоздь — хоть прямо сейчас вколачивай в чью-то упрямую башку.

На нее не действуют ни лучезарная сногсшибательная улыбка блондина, ни неприятная загадочность брюнета. Но она явно бессильна против оружия, которым сама владеет в совершенстве — слов, заветов и напутствий, которые Плачущий оставил своим верным служителям. Она не может отказать своему драгоценному богу.

А, значит, не может отказать и этим двоим.

— И что же слабые женщины могут сделать, чтобы облегчить участь двух… — она еще раз выразительно осматривает их с ног до головы, — … королевских гвардейцев?

— У нашего экипажа сломалось колесо, — улыбается блондин. — Не могли бы вы подбросить нас до «Перепутья»? Это недалеко, мы не будем тревожить ваш покой своими недостойными голосами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Почему мне кажется, что он говорит это с издевкой?

Возможно из-за того, что успеваю заметить мимолетную усмешку на выразительных губах того, другого?

— Меня зовут Эйр Борн, — представляется блондин, и лицо настоятельницы немного смягчается. Разбойники с большой дороги крайне редко блещут такими манерами. — А этот толстокожий молчун — мой брат, Даниэль.

— Что ж, в таком случае, мы окажем вам помощь.

Я еще раз пытаюсь поймать взгляд темноволосого, и ловлю себя на мысли, что этого человека могут звать как угодно, но вряд ли «Даниэль».

Глава третья

У нас большая шестиколесная телега, которую тянет пара крепких буйволов, так что еще два ездока — это вряд ли непосильная ноша.

Сначала мне кажется, что Эйр сядет на козлы, рядом с настоятельницей, но туда быстро перебирается пугливая сестра Фьёрда, освобождая для мужчин место в телеге, рядом с нами.

Игрейн больно тычет меня локтем под бок, когда красавчик-блондин садится рядом с ней и, как принято в высшем обществе, тянется, чтобы поцеловать ей руку.

Она взвизгивает и одергивается от него, словно от создания Бездны.

Тамзина хмуро зыркает за спину и Эйр тут же напускает смиренный виноватый вид.

Но его глаза… Ох, вряд ли он сделал это не нарочно.

Я сижу на краю, и едва ли могу шелохнуться, когда темноволосый садится около меня.

Он двигается плавно и хищно одновременно. Может быть, военная служба дает мужчинам такие навыки? А, может, они никакие не гвардейцы?

— Что-то не так, юная леди? — с нотками искреннего беспокойства, интересуется гвардеец, замечая мое любопытство. — Уверяю, я не собираюсь покушаться ни на вашу невинную душу, ни даже на ваш молитвенник, который вы так… гммм… трепетно сжимаете в ладонях.

Я спешно опускаю взгляд, и стыжусь своих стремительно краснеющих щек.

Этот голос… Он словно сам грех.

И я действительно еще крепче стискиваю пальцы на корешке моего маленького молитвенника, потому что не в силах справиться со страхом. Как будто сам Плачущий шепчет мне на ухо, что от этого человека нужно держаться подальше.

— Братец, не заставляй меня краснеть перед нашими спасительницами, — звонко посмеивается Эйр. — Я пообещал этой святой женщине с невообразимо глубокой душой, что мы не будем смущать их своими грубыми солдатскими манерами.

— Я лишь спросил, неугодно ли молодой леди, чтобы я держалась подальше от ее святости, — пожимает плечами гвардеец.

— Матильда очень набожна, — зачем-то еле слышно пищит Игрейн.

— Матильда? — радуется Эйр. — Совсем как одну милую герцогиню, да, братец?

Даниэль кивает, и достает из-за пазухи маленькую белую книгу с порядком потрепанным корешком, но с дорогим серебряным плетением поверх обложки. Опирается локтем о край телеги, подпирая щеку кулаком, одну ногу сгибает в колене, ставя ее так, чтобы можно было опереть книгу и… просто теряет всякий интерес к происходящему.

Какое-то время мы едем молча.

Но, Плачущий, у него же книга! Целая настоящая книга. Явно не молитвенник и не святое писание, а одна из тех, которые нельзя читать монахиням.

От желания взглянуть на ее страницы хоть бы одним глазком, начинают чесаться ладони.

Я, делая вид, что интересуюсь только пейзажами, верчу головой, изредка задерживая взгляд на названии. Написано, кажется, на н’дарском — только там есть такие непроизносимые сочетания букв.

Что там написано? «О согласии»?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Или, может быть, «О соблазне»?

Может, это одна их тех богомерзких книжонок, в которых написано, как непотребным женщинам нужно…

— Можно просто спросить, — говорит гвардеец, отрываясь от чтения и поднимая взгляд на книгой.

Теперь я вижу его глаза.

Очень темные, очень глубокие.

Очень… не добрые.

— «О совращении», — поясняет гвардеец, и когда я осеняю себя охранным знаком, выразительно и иронично фыркает. — Эта книга об одном святом, юная леди. Его вера была так… нестабильна, что демон решил отобрать у него его святую душу. Сперва демон явился к святому в облике сулящего богатства торговца, потом — в облике известного жреца, познавшего секрет вечной жизни, и лишь в конце — в образе прекрасной юной девы. Эта книга, да будет вам известно, о самом большом соблазне и самом большом грехе — совращении духа.