Читаем без скачивания Неизвестный Миль - Елена Миль

В ответном письме он сомневается о правильности решения уйти в коммуну и убеждает меня в том, что смысл жизни — приносить людям непосредственную пользу.

Письмо Миши Миля к Пане Руденко (1930 год) с практики на заводе в Таганроге[1]

Девочка моя!

Получил от тебя два письма сразу — обрадовался страшно! Твое письмо о несоответствии между началом и концом письма, я ничего особенного не нашел.

Паня, я, должно быть, очень тебя люблю и именно поэтому не писал, когда ждал писем… Не знаю, как тебе, но мне режет слух выражение: «Я уйду в коммуну». Почему не вместе? (В коммуну я пойду, но только не знаю, как быть с паем, примут ли меня туда?) Паночка, ты приглядись получше, как вообще люди живут, — это тебе полезно будет.

…Я завидую твоей работе, ты же знаешь, что я люблю помочь всюду, особенно в таком общественном деле, где это приносит непосредственную пользу.

У нас же на этот счет туго, наша группа особенно ничего не делает и не пытается делать. Я работаю сейчас с одним парнем Лешей, работаем над выставкой брака — вот уже 3-й день остаюсь на заводе. Мысли забегают вперед и мешают писать. Как проходит у тебя практика, работаешь ли ты непосредственно или только смотришь? У нас трудновато найти работу, но при желании возможно.

Паненок, читаешь ли ты газеты? У нас на заводе недавно было нечто вроде лотереи с призами за наиболее правильный и точный ответ по вопросу о коллективизации. Мне достался вопрос «Почему уничтожение кулака, как класс, проводится в 1930 году, а не в 1927-м?». За ответ я получил гипсового Сталина, который теперь висит у нас на стенке.

Теперь насчет «шпилек», которые я предложил. Они необходимы там, где часто меняют или вынимают болты, например при креплении лыж или капотов. Это не усовершествование, так как раньше такой машинки не было. Она уже работает для производства. О премии я, конечно, не заикался. Кроме того, я дал еще чертежи усовершенствований тележек для сжатого воздуха и костылей, они тоже будут применены в производстве.

Пиши. Миша.

Миша был очень импульсивен и горяч. Однажды в Ростове-на-Дону мы шли по набережной. Был октябрь месяц, у причала стояли баржи. Мы мирно разговаривали, я говорю: «Верно, сейчас никто бы не решился искупаться», поскольку дело было к вечеру и день был пасмурный. Миша: «А я бы смог». Я усомнилась, а он недолго думая раздевается и — в воду. Я не успела ахнуть, как его потянуло под баржу, но он ухватился за канат, которым была привязана баржа, и выполз на набережную, ворча: «Ну тебя к черту, чуть не утонул».

Мой день рождения в конце октября. Никаких оранжерей в нашем городе Новочеркасске не было, и денег у нас на это тоже не было. Он ходил по мокрым осенним огородам, цветникам и собирал разные полевые цветочки, приносил мне букет, который был скромным, но очень трогательным… Миша всегда старался как-то отметить этот день. Любовь свою он пронес через всю жизнь, был нежен, внимателен и очень ласков.

Летом 1930 года поехали на поезде в Иркутск, поскольку Мише очень хотелось познакомить меня со своей семьей и показать Сибирь.

Едем одни в купе. Я беременна Таней. Радостно и хорошо смотреть в окошко на пробегающие поля, леса, горы. Еще я никогда так далеко не бывала.

В Иркутске остановились у дяди Михаила Леонтьевича — Станислава Павловича. Маленькая Нина Станиславовна очень самостоятельная — и на рынок, и в магазин. Едем дальше в Слюдянку, куда переехала Мария Ефимовна с сыном Яшей после смерти отца.

Не успели сесть в автобус, как обнаружили, что на станции с руки срезали часы. Плохое настроение в поезде постепенно развеивается, когда мы проезжаем туннели и едем по берегу Байкала. Этого очарования не передать. Приехали в Слюдянку. Вода страшно холодная, руки сводит судорога. Ходили на мыс Хамардабан. Поднимаемся на мыс, как по острию ножа. Влезли, и не верится, неужели по этому хребту взбирались?

Переночевали у подножия, утром взобрались и осмотрелись…

Далеко, далеко было видно кругом, в котлованах лежали плюшевые озера, как в сказке, на вершине стоял сухой деревянник, на нем разноцветные лоскутки материи. Говорили, что это шаманят буряты. Нам показали монгольскую границу.

Когда спустились, скользя с вершины, мы попали в густой, как молоко, туман и отстали от своих спутников. Решили заночевать. Михаил Леонтьевич выбрал большое поваленное дерево, постелил листья папоротника, под него натаскал хвороста, сушняка, развел костер, и мы залегли. Ночью проснулись — плаваем в воде. Оказывается, мы лежали под уклоном — накопившаяся вода хлынула на нас. Пришлось в темноте сидеть, забравшись на сучья. Проснувшись, продрогшие, мы увидели прелестное утро. Деревянник словно светился капельками росы и влаги. Птички пели вовсю. Деревья странно стояли, как бы опираясь одной стороной на гору, другой — уходя в овраг или бездну. С нашей стороны стоял кедрач.

Миша залез на кедр, нарвал шишек и положил в огонь. Через некоторое время мы шелушили вкусные шишки. Ничего более вкусного я не ела. Потом не спеша мы спустились с горы и пошли по руслу реки Слюдянки. Какого только богатства ягод мы там не увидели! Малины, костяники, голубики, черной смородины! Это был конец августа — начало сентября.

А еще также баснословное количество грибов! Яркое солнце пронизывало высокие кедры. Как хотелось бы еще раз в жизни побывать в этих местах, хоть ненадолго!

Горы, изрытые геологами в поисках ископаемых, единственное, что было мне неприятно. Какой-то сквозняк холодного воздуха, даже в жару. У бурят странные названия: «бачки», «поп».

Вскоре начались дожди, я была в тапочках, мне было холодно. Я уехала через Москву в Новочеркасск. Миша остался снимать чертежи локомотива, которые нужны были для меня, так как я училась на паровозостроительном факультете.

Поездка в Сибирь запомнилась мне на всю жизнь.

Михаил учился у Левкова, который вместе с профессором Горячевым читал лекции по аэродинамике самолета. В одном из корпусов института, похожем на классический греческий павильон, который стоял напротив главного здания, а ме>еду ними было футбольное поле, на 2-м этаже была организована аэродинамическая лаборатория, куда Миша Миль прибегал каждое утро.

В группе студентов вместе с Милем занимались его товарищи — Сергей Гудзик, Миша Захаров, Зина Жевагина, Илья Флоров, Слава Крылов, Володя Швец, Шура Даниленко, Славка Крылов, Володя Попович и Пана Руденко. Эти товарищи остались друзьями на всю жизнь. Все они стали крупными специалистами в авиации, а Гудзик, Захаров и Даниленко работали вместе с Милем в конструкторском бюро в Москве.