Читаем без скачивания Прощальный ужин - Паскаль Лене

Так что я ограничился тем, что созерцал, стараясь делать это возможно незаметнее, безмятежную Эллиту. Она была одета в темно-синюю плиссированную юбку и белую блузку, какие носят ученицы церковных школ. Куда она ходила – в школу Святой Марии или, может быть, в школу Сионской Богоматери? – я никогда не спрашивал об этом тетушку Ирэн. И почему она была в школьной форме в воскресенье? Неужели она одевалась так и в другие дни? Я не мог вспомнить, что на ней было, когда я увидел ее на лестничной площадке перед дверью нашей квартиры. Юбка, достаточно длинная, закрывала колени. На блузке с короткими рукавами не было никаких украшений. Строгое одеяние не только прятало плечи и колени Эллиты, но и скрывало, если можно так выразиться, ее душу: эта слишком скромная форма ничего не говорила ни об образе жизни, ни о вкусах девушки. Только тут я заметил на ней цепочку, тоненькой золотой струйкой сбегавшую по груди, чтобы затеряться в вырезе блузки: я грезил о теплой и нежной впадинке, где прятался маленький крестик, этот благостный образ. Я нисколько не сожалел о том, что Эллита, скорее всего, была воспитанницей сестер-монахинь: ведь тоненький золотой ручеек, проторивший себе путь по ее груди, вел не только к банальному, дешевенькому медальончику. Ну а если говорить о Пречистой Деве, то я тогда думал скорее о другом роде девственности, о потаенной чистоте сидевшей передо мной девушки, взгляд которой, улыбка и скромное поведение не в силах были скрыть ее тайну.

Спокойная и молчаливая, она была воплощением грации и совершенства. Ей не было нужды говорить: довольно и того, что она просто существовала там, куда ее, словно подарок взгляду, занес случай или собственный каприз, и я пока еще не осмеливался даже пытаться разглядеть, что скрывается за внешним обликом девушки, красота которой была столь самодостаточна, что никому бы и в голову не пришло ждать от нее чего-то иного. От нее исходило счастье идеального присутствия как такового. (Довольно долгое время, как я уже сказал, я осмеливался глядеть на Эллиту лишь украдкой, а значит, открывал ее для себя постепенно, как бы по крупицам. У меня была в голове только одна мысль: пробудить в ней интерес к себе. Но стоило ей бросить на меня взгляд, как я опускал глаза; я чувствовал себя окутанным такой нежностью, такой красотой, что старался сделаться как бы невидимым: мне хотелось отрешиться от себя самого, отстраниться от моего невероятного, бьющего через край счастья, уйти на цыпочках, пока мое собственное дыхание или, может быть, осознание собственной нескромности не вернули меня, грубо встряхнув, к действительности, то есть к одиночеству. Так что мне никак не удавалось увидеть Эллиту всю целиком, и мои воспоминания о ней еще и поныне являются лишь результатом моих робких краж, моей скудной, но драгоценной добычей, как тот трепещущий в ее волосах цветок каштана, который ветер в конце концов унес вместе с призраком моих не прикоснувшихся к нему пальцев, как ее едва различимые округлости в разрезе блузки – тайный трофей, который я, не умея насладиться им сразу, тотчас вверял своей памяти.)

Тетушка Ирэн в это время упорно продолжала болтать, жестикулировать и уничтожать меня комплиментами, не забывая упомянуть о том, как успешно, «с отличием» я сдал недавно первый экзамен на бакалавра. Для меня это была настоящая пытка. Ну почему феи непременно должны быть глупыми? Неужели их волшебство и в самом деле состоит из одной только простоватой неуклюжести? Неужели тетушка не сознавала, что она таким образом лишь увеличивает расстояние между недоступной Эллитой с ее казавшейся сверхсовершенной красотой и лицеистом, трудовые подвиги которого она расхваливала с таким энтузиазмом? Ибо Эллита, хотя ей и было всего шестнадцать, вызывала во мне смешанное чувство экзальтации и уныния, оттого что передо мной была женщина – существо, с таинственной гармонией которого даже желанию моему было не под силу состязаться.

Я пытался больше не слушать тетушку, не слишком сердиться на неловкую волшебницу, творившую чудеса лишь для того, чтобы разрушать их секундой позже. И в то же время я невольно испытывал к ней нежность. Я навсегда сохранил это чувство к моей доброй, невезучей тетушке, носившей на шляпках необычно окрашенные перья, напоминающие те, какие появляются у некоторых животных в брачный период. Впрочем, эти зеленые либо красные перья, торчавшие сантиметров на двадцать над головой и привлекавшие, словно семафор, взгляд, и в самом деле призывали гипотетического любовника, которого эта старая мечтательница, десятки лет назад покинутая мужем, все еще надеялась однажды завлечь, подобно тому, как пламя свечи ловит мотыльков.

Однако супруг ее исчез уж очень давно, и тетушка Ирэн чувствовала, что ей ничего не остается, кроме как наблюдать за жизнью других, пытаясь подбирать крохи с чужого стола. Свое настоящее жалованье за работу в качестве гувернантки она получала не в конце месяца, а взимала ежедневно, с наслаждением разнося всевозможные сплетни между домом Эллиты и другими местами, от почтового отделения до газетного киоска, то есть повсюду, где попадались люди, желавшие ее послушать. Я всегда думал, что она подстроила мою встречу с Эллитой вопреки тому, что моя мать запретила ей навязывать нам общение «с этими людьми». Я подозреваю, что волшебницы совсем бы заскучали, если бы не пользовались иногда своими волшебными палочками ради собственных желаний и из тяги к романтике.

Я убрал висевшие у моего изголовья две английские гравюры, опрятненький реализм которых казался мне признаком дурного вкуса. К сожалению, то был вкус моей матери, которая восприняла мое охлаждение к данным творениям как личное оскорбление. Но я был неумолим: дилижансу пришлось сдвинуться с места, а охоту на лису в своей комнате я запретил навсегда.

Я, разумеется, ничего не сказал о состоявшейся встрече. Мне было достаточно испорченного настроения в связи с перемещением гравюр. Разумеется, рано или поздно маман должна была догадаться о моей склонности к юной Линк. Она была не из тех, от кого можно долго скрывать свои мысли, но я был заинтересован, чтобы это произошло как можно позже. К тому же что мог я сказать ей, что доверить этой «заботливой матери», которая в глубине души льстила себя надеждой, что знает обо мне все? На самом деле маман старалась не столько хоть немного узнать меня, сколько укрепить свое сложившееся обо мне представление. А поскольку она заранее знала все, о чем я мог бы ей рассказать, я решил откровенничать с ней как можно меньше, что лишний раз убеждало ее в том, что я «витаю в облаках», и она советовала мне «спуститься с небес на землю», заниматься спортом и время от времени встречаться «с ребятами моего возраста».