Читаем без скачивания Двойное шаманство - Исаак Гольдберг

— А как парнишка? Облегчало ему?

Но никто не ответил. И в это время к запряженной лошади, возле которой собрались отъезжающие и провожающие их, подбежал сам Овидирь. У тунгуса лицо было растеряно, губы тряслись и он смотрел дико вперед, куда-то помимо людей.

— Овидирь! — крикнул ему Макар Павлыч. — А как парнишка?

Овидирь взглянул на Макара Павлыча мутным взглядом.

— Ушел, — глухо ответил он. — Харги задавили!..

Власий забеспокоился.

— Что ж мы прохлаждаемся? — спросил он Макара Павлыча, словно не слыша ответа Овидиря. — Езжать пора...

— Поедем! — спохватился Макар Павлыч. — Поедем... Прощайте, ребята!

Тунгусы молчали. Они глядели на Овидиря, на Власия. Они искали шамана, который куда-то исчез, как только завидел Овидиря. У тунгусов были встревоженные лица. И они не отвечали на обращение Макара Павлыча.

Но сквозь их толпу протолкнулся молодой тунгус, тот, который спорил о вине, который ходил с русскими людьми по тайге. Он выскочил вперед, к нартам, на которые удобней усаживались Макар Павлыч и Власий. Он с угрозой протянул в их сторону руку и закричал:

— Обманщики! Воры!.. Худое ваше шаманство! Худое!.. ни к чему ваше шаманство! Обманули!

Он кричал по-тунгуски, и Власий, знавший всего несколько тунгуских слов, все-таки понял его превосходно. Власий уцепился за Макара Павлыча и умоляюще зашептал:

— Да погоняй ты, христа ради! Чего стоишь? Гони, ехать надо!..

— Обманули! — продолжал орать тунгус. — И ты, русский шаман, и наш Ковдельги! Оба обманули! Воры!..

Макар Павлыч хлестнул лошадь. — Ты потише! — озлился он, когда лошадь тронулась. — Ты шибко-то не раззоряйся!..

Но тунгус кричал. А остальные молча слушали, молча смотрели вслед уезжавшим гостям.

Власий съежился, закутался с головой в свою теплую шубу. Власий старался ничего не слышать.

10.

В Монастырском о поездке попа и Макара Павлыча к тунгусам узнали не сразу. А когда узнали, то из сельсовета пришли и к попу и к Макару Павлычу с обыском. Искали долго, но нашли мало. Успели оба припрятать где-то пушнину, которую выменяли у тунгусов.

Сельсоветчики огорчились:

— Схоронили значит, пушнину?

— Никакой у меня пушнины не было! — отперся Власий. — Откуда же она может быть?

— Откуда? А у тунгусов разве не наменяли с Макаром?

— Напрасно, напрасно на меня... — бормотал Власий и потуплял глаза.

— Ну, ладно, — сказали ему, — пошлем ваше дело в рик[12]. По закону не имеете права пушнину скупать. По закону поступят с вами.

Власий стал с тревогой ждать, что решит против него рик. Макар Павлыч куда-то скрылся.

Прошло некоторое время и в Монастырское просочилось о том, как Власий молитвой лечил тунгусского мальчика. По деревне весть об этом расползлась изукрашенная и преувеличенная. Из дому в дом пополз рассказ о попе и шамане, которые вперебой лечили мальчишку. Мужики хохотали. Мужики по-своему рассказывали о том, что было у тунгусов.

— Язви их! — хохотали рассказчики, а за ними и слушатели. — Приехал батя в чумы, а там болящий тунгусенок. Ну, батя и стакнись е шаманом. «Давай, грит, вместе вызволять больного! Ты, грит, да я, вот мы оба совместно упремся супротив болезни да и выгоним ее». Ладно. Смекнул шаман, что поп дело говорит, согласился. И принялись они, братцы, за дело совместно! Поп с кадилом да со крестом, а шаман с бубном! Поп молитвы поет, а шаман кричит, кружится! Потеха!..

— У-у! просмешники! — отплевывались богомольные бабы. — Чего придумали! Стыда на вас нету, што ли?!

— Какой тут стыд?! Стыдиться-то надо попу, что он этакую штуку надумал! Па-астырь...

По деревне хохот пошел. Власию и показаться на улицу стыдно было. И попадья, захлестнутая приключившимся, в тревоге за будущее, обжигаясь обидой на насмешки, пилила Власия, его же попрекала:

— Дурные вы с Макаром! Не могли по-хорошему, тишком да ладком все обделать! Вот теперь проходу нет. Хоть из Монастырского совсем уезжай!

— А куды уедешь? — сжимался Власий, и не пробуя оправдываться пред женою. — Везде горько! Везде обида!..

11.

Настал день, когда тунгусы вышли из тайги. Вышел Савелий, вышел Ковдельги, шаман, вышел Овидирь, вышли остальные.

К этому времени сверху, оттуда, где лежали города, где всегда жило начальство, где была шумная и совсем непохожая на таежную, жизнь, приехал врач с фельдшером.

Тунгусы принесли пушнину в кооперацию. В лавке стало шумно и весело. В лавке запахло терпкими запахами невыделанных шкурок, в лавке пошла живая торговля.

Приглядываясь к товарам, прислушиваясь к ценам, щупая ситцы, пробуя на язык муку, тунгусы смущенно переглядывались. Савелий охнул и покачал головой.

— Ты чего? — заметив его смущение, спросил приказчик.

— Ошибся мало-мало, — ответил Савелий.

— Ошибся! — повторил за ним Овидирь.

— В чем же ошибся?

Савелий переглянулся с Овидирием и снова вздохнул.

— Мы, бойе, мало-мало белку сменяли! Худо сменяли!

— Худо! — подтвердил горячо Овидирь. — Молился русский, шаман, молился, а парень умер. Товар плохой дали. Плохой! Мало!

— Ах, ошибся! — сокрушался Савелий.

Приказчик понял в чем дело...

Власия привели в лавку, куда набился народ. Председатель сельсовета, ухмыльнувшись, встретил Власия:

— Плохо торговали, отец духовный!

— Плохо! — вскипели тунгусы. — Шибко плохо!

— Отвечать теперь придется за торговлишку! За беззаконие!

Власий сморщился, словно у него схватило нестерпимой болью зубы:

— Поклеп! Чистейший поклеп!.. Вот как пред истинным...

— Да что уж тут запираться. Вот они, свидетели, налицо! Они врать не станут! Тунгус разве когда врет?

— Не торговал я, — растерянно оправдывался Власий. — С молитвой ездил. Гостинцы повез... Как спокон веку велось...

— Спокон веку! — возмутился председатель, а мужики кругом зашумели угрожающе. — Что <…>[13] ...ша воля обманывать народ!

Оглядываясь смущенно и загнанно, Власий искал от кого-нибудь из окружающих поддержки. Но никто не поддержал его. Даже тунгусы.

Вечером в церкви, которую переделали в клуб, было устроено собрание. На сцене за столом, покрытом красным коленкором, расселся президиум.

В президиуме, смущаясь и робко взглядывая в переполненный полутемный зал, рядом с монастырскими жителями сидели два тунгуса: Овидирь и тот молодой, который в чумах во время приезда туда Власия и Макара Павлыча спорил против пользы водки.

На собрании этом молодой монастырский партиец по-тунгусски делал доклад о современном положении. Тунгусам, когда их звали сюда, сказали проще: им сказали:

— Приходите послушать о новой, о настоящей жизни!

О новой, о настоящей жизни тунгусы слушали внимательно, не перебивая докладчика. Лишь изредка кто-нибудь из них изумленно качал головой и тихо присвистывал. Особенно оживились они, когда докладчик заговорил о болезнях и о том, что лечить их нужно не шаманством, все равно — тунгусским, или русским, а лекарствами, и что вот теперь будут здесь часто бывать врачи и тогда болезней станет совсем мало. Но когда докладчик рассказал, что вот скоро приедет к тунгусам доктор, который будет лечить больных оленей, тунгусы не выдержали.

— Оленей лечить?! — повскакали некоторые с мест. — Оленей?!

Было это так необычно: лечить оленей. Ведь олень не дитя, не человек. Он сам себе в тайге, в тундре найдет помощь, он сам отобьется от харги!

Было это необычно, и тунгусы смотрели на докладчика с недоверием. Но не верить ему нельзя было: так хорошо и правильно говорил он о жизни, которая меняется к лучшему, так хорошо и правильно рассказывал он о том, что было и о том, что будет.

На собрании было весело. Ах, как весело было слушать о том, что приходит новая жизнь!

Овидирь тесно придвинулся к молодому тунгусу, сидевшему рядом с ним за столом:

— Правду они это говорят? — шопотом спросил он.

— Самую настоящую правду! — убежденно ответил сосед. — Здесь обману нет!

Тогда Овидирь засверкал глазами. Он беспокойно и нетерпеливо заерзал на месте. Его подмывало сказать всем этим людям, которые вместе с ним слушали молодого русского, сказать что-то свое, сокровенное. И он дождался. Едва докладчик кончил и председатель спросил, не хочет ли кто-нибудь сказать свое слово, как он вскочил на ноги и закричал:

— Я скажу! Овидирь скажет! Слушайте!

Он сказал свое слово. Оно было сбивчиво, не раз с трудом подыскивал он подходящие слова, не раз не хватало ему слов. Но он сказал все, что хотел, все, что нужно было сказать.

Овидирь сказал:

— Ох, самые маленькие люди тунгусы были. Самые маленькие! Вроде мыши лесной маленькие. И каждый, кто хотел, обижал тунгусов. Шибко обижал!.. Друг — обижал. Начальник — обижал. Шаман — обижал. Все обижали? Почему тунгус самый маленький человек был?..