Читаем без скачивания Урания - Иосиф Бродский

«Барбизон Террас»

Небольшая дешевая гостиница в Вашингтоне.Постояльцы храпят, не снимая на ночьчерных очков, чтоб не видеть снов.Портье с плечами тяжелоатлеталистает книгу жильцов, любуясьвнутренностями Троянского подержанного коня.

Шелест кизилового кустаоглушает сидящего на верандечеловека в коричневом. Кровь в вискахстучит, как не принятое никеми вернувшееся восвояси морзе.Небо похоже на столпотворение генералов.

Если когда-нибудь позабудешьсумму углов треугольника или площадьв заколдованном круге, вернись сюда:амальгама зеркала в ванной прячетсильно сдобренный милой кириллицей волапюки совершенно секретную мысль о смерти.

«Те, кто не умирают, — живут…»

Те, кто не умирают, — живутдо шестидесяти, до семидесяти,педствуют, строчат мемуары,путаются в ногах.Я вглядываюсь в их чертыпристально, как МиклухаМаклай в татуировкуприближающихсядикарей.

Новый Жюль Верн

Л. и Н. Лосевым

Безупречная линия горизонта, без какого-либо изъяна.Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.Поскрипывают канаты. Голая обезьянас криком выскакивает из кабины натуралиста.

Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то,только бутылки в баре хорошо переносят качку.Ветер относит в сторону окончание анекдота,и капитан бросается с кулаками на мачту.

Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.Штурман играет циркулем, задумавшись над прямоюлинией курса. И в подзорной трубе пространствовпереди быстро смешивается с оставшимся за кормою.

Пассажир отличается от матросашорохом шелкового белья,условиями питания и жилья,повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса.

Матрос отличается от лейтенантаотсутствием эполет,количеством лент,нервами, перекрученными на манер каната.

Лейтенант отличается от капитананашивками, выраженьем глаз,фотокарточкой Бланш или Франсуаз,чтением «Критики чистого разума», Мопассана и «Капитала».

Капитан отличается от Адмиралтействаодинокими мыслями о себе,отвращением к синеве,воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном в именьи тестя.

И только корабль не отличается от корабля.Переваливаясь на волнах, корабльвыглядит одновременно как дерево и журавль,из-под ног у которых ушла земля.

«Конечно, эрцгерцог монстр! но как следует разобраться— нельзя не признать за ним некоторых заслуг…»«Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство.Какой-то порочный круг!» «Нет, спасательный круг!»

«Восхитительный херес!» «Я всю ночь не могла уснуть.Это жуткое солнце: я сожгла себе плечи».«…а если открылась течь? я читал, что бывают течи.Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!

Вам случалось тонуть, лейтенант?» «Никогда. Но акула меня кусала».«Да? любопытно… Но, представьте, что — течь… И представьтесебе…»«Что ж, может, это заставит подняться на палубу даму в 12-б».«Кто она?» «Это дочь генерал-губернатора, плывущая в Кюрасао».

«Я, профессор, тоже в молодости мечталоткрыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу».«И что же вам помешало?» «Наука мне не под силу.И потом — тити-мити». «Простите?» «Э-э… презренный металл».

«Человек, он есть кто?! Он — вообще — комар!»«А скажите, месье, в России у вас, что — тоже есть резина?»«Вольдемар, перестаньте! Вы кусаетесь, Вольдемар!Не забывайте, что я…» «Простите меня, кузина».

«Слышишь, кореш?» «Чего?» «Чего это там вдали?»«Где?» «Да справа по борту». «Не вижу». «Вон там». «Ах, это…Вроде бы кит. Завернуть не найдется?» «Не-а, одна газета…Но оно увеличивается! Смотри!.. Оно увели…»

VМоре гораздо разнообразнее суши.Интереснее, чем что-либо.Изнутри, как и снаружи. Рыбаинтереснее груши.

На земле существуют четыре стены и крыша.Мы боимся волка или медведя.Медведя, однако, меньше и зовем его «Миша».А если хватит воображенья — «Федя».

Ничего подобного не происходит в море.Кита в его первозданном, дикомвиде не трогает имя Бори.Лучше звать его Диком.

Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.Многим из них не отыскать причины;ни свалить на Луну, перечисляя пятна,ни на злую волю женщины или мужчины.

Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткийвид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали «закона джунглей»либо — внесли бы в оный свои поправки.

«Капитан, в этих местах затонул «Черный принц»при невыясненных обстоятельствах». «Штурман Бенц!ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь».«В этих местах затонул также русский «Витязь».«Штурман Бенц! Вы думаете, что яшучу?» «При невыясненных обстоя…»

Неукоснительно надвигается корвет.За кормою — Европа, Азия, Африка, Старый и Новый свет.Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса.И пространство хранит ответ.

«Ирина!» «Я слушаю». «Взгляни-ка сюда, Ирина».«Я же сплю». «Все равно. Посмотри-ка, что это там?» «Да где?»«В иллюминаторе». «Это… это, по-моему, субмарина».«Но оно извивается!» «Ну и что из того? В водевсе извивается». «Ирина!» «Куда ты тащишь меня?! Я раздета!»«Да ты только взгляни!» «О боже, не напирай!Ну, гляжу. Извивается… но ведь это… Это…Это гигантский спрут!.. И он лезет к нам! Николай!..»

Море внешне безжизненно, но онополно чудовищной жизни, которую не данопостичь, пока не пойдешь на дно.

Что подтверждается сетью, тралом.Либо — пляской волн, отражающих как бы в вяломзеркале творящееся под одеялом.

Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.Под водою, однако, он умеряет прыть.Внезапно он хочет пить.

Там, под водой, с пересохшей глоткой,жизнь представляется вдруг короткой.Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.

Изо рта вырываются пузыри.В глазах возникает эквивалент зари.В ушах раздается бесстрастный голос, считающий: раз, два, три.

«Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.Постараюсь исследовать систему пищеваренья.Это — единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак».

«Вероятно, так было в утробе… Но спасибо и за осьминога.Ибо мог бы просто пойти на дно, либо — попасть к акуле.Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:о чем я их не спрошу, слышу странное «хули-хули».Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.Какая-то загадочная, переплетающаяся система.Вероятно, я брежу, но вчера на панелимне попался некто, назвавшийся капитаном Немо».

«Снова Немо. Пригласил меня в гости. Япошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.Как протест против общества. Раньше была семья,но жена и т. д. И ему ничего иногоне осталось. Говорит, что мир потонул во зле.Осьминог (сокращенно — Ося) карает жесткосердьеи гордыню, воцарившиеся на Земле.Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье».

«Вторник. Ужинали у Немо. Было вино, икра(с «Принца» и «Витязя»). Дикари подавали, скалязубы. Обсуждали начатую вчератему бессмертья, «Мысли» Паскаля, последнюю вещь в «Ля Скала».Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон — осьминог.Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца.Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок…»

(Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца).

Когда корабль не приходит в определенный портни в назначенный срок, ни позже,Директор Компании произносит: «Черт!»,Адмиралтейство: «Боже».

Оба неправы. Но откуда им знать о том,что приключилось. Ведь не допросишь чайку,ни акулу с ее набитым ртом,не направишь овчарку

по следу. И какие вообще следыв океане? Все это сущийбред. Еще одно торжество водыв состязании с сушей.

В океане все происходит вдруг.Но потом еще долго волна теребит скитальцев:доски, обломки мачты и спасательный круг;все — без отпечатка пальцев.

И потом наступает осень, за ней — зима.Сильно дует сирокко. Лучшего адвокатамолчаливые волны могут свести с умакрасотою заката.

И становится ясно, что нечего вопрошатьни посредством горла, ни с помощью радиозондасинюю рябь, продолжающую улучшатьлинию горизонта.

Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сякфакты, которых, собственно, кот наплакал.Женщина в чем-то коричневом хватается за косяки оседает на пол.

Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод.Вдалеке на волне покачивается какой-тобезымянный предмет. И колокол глухо бьетв помещении Ллойда.

«Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной...»