Читаем без скачивания Смерть в своей постели - Виктор Пронин

— Какая? — спросил Пафнутьев.

— Ей принадлежал этот дом.

— Но вряд ли его получит убийца…

— Как знать, — произнес загадочные слова Вохмянин. Вроде, как самому себе сказал, про себя. И повторил: — Как знать… По-разному может случиться, — он посмотрел на жену. И та ответила ему взглядом долгим и каким-то непоколебимым.

— А что вы скажете, Эдуард Игоревич? — спросил Пафнутьев у Скурыгина, который, как остановился у дверей, так и стоял там в полном одиночестве. После того, как он срезал свою щетину ножницами, а потом еще и побрился, лицо его предстало худым, бледным, но не изможденным, нет. В глазах оставалась твердость, если не сказать, остервенелость. Была в нем какая-то своя правда. И это чувствовалось. — Как вам нравится жизнь на воле? Не потянуло снова в тишину подвала?

— Не потянуло. — Скурыгин покачал головой. — И жизнь на воле ничуть меня не удивила. Именно такой я ее и представлял, сидя в подвале, как вы изволили выразиться.

— Ого! — подумал Пафнутьев, у этого господина прорезается чувство превосходства. Скорее всего, они с Объячевым стоили друг друга, иначе не могли бы работать на равных, а они работали на равных. Правда, в конце Объячев нарушил правила игры, пренебрег своими обязательствами и посадил друга любезного в собственную кутузку.

— Ее убил Объячев, — опять в тишине прозвучал голос Вьюева. — Ее убила эта скотина.

— Покойники обычно этим не занимаются, — заметил Пафнутьев.

— Он убил ее, еще когда был жив.

— А, — протянул Пафнутьев. — Вы имеете в виду, что убил морально, нравственно, духовно… Я правильно понимаю?

— Да, она еще самостоятельно передвигалась по этому кошмарному сооружению, находила в себе силы выпить стакан виски или посмотреть нечто такое же кошмарное, как и этот дом… Но была уже почти мертва.

Вьюев замолчал, потом неожиданно шагнул к кровати, упал на колени и опустил лицо в одеяло. Похоже, он единственный переживал смерть Маргариты искренне и тяжело.

— Прости, прости, дорогая, — пробормотал он и, неловко поднявшись, вышел из комнаты в коридор.

Пафнутьев проводил его сочувственным взглядом, повернулся к Худолею — а ты, мол, что скажешь? Но тот лишь беспомощно развел руками — все было настолько очевидно, что даже его утонченная натура не почувствовала ничего двусмысленного, ложного, фальшивого.

— А ведь он прав, — сказал Скурыгин. — Вот вы, — он повернулся к Пафнутьеву, — все убийц ищете, а убийца-то, оказывается, первым отошел в лучший мир.

— Разберемся, — неуязвимо ответил Пафнутьев — не трогали его подобные уколы, укоры. То ли привык к ним, то ли действительно не видел в них ничего, что задевало бы самолюбие.

— Разберетесь? — Скурыгин удивился, но с насмешкой. — Должен вам сказать откровенно — очень в этом сомневаюсь.

— В чем сомневаетесь? — спросил Пафнутьев.

— В том, что вам удастся распутать этот клубок с четырьмя трупами.

— А почему? — простодушно удивился Пафнутьев. — Вас смущают мои умственные способности? Или мои помощники кажутся беспомощными?

— Может быть, они и не совсем беспомощны… Но и трезвыми я их не видел.

Это уже был удар. Причем, достаточно болезненный. Несколькими словами Скурыгину удалось задеть и Худолея, и Пафнутьева. Но Худолей молчал, он всегда молчал, когда с кем-то разговаривал Пафнутьев.

— Так ваше же освобождение обмывали, Эдуард Игоревич! — рассмеялся Пафнутьев. — Вы на свободе всего с утра, а уже много выводов сделали, правильных выводов, чувствуется, что человек вы образованный и смелый. Опять же, в делах преуспеваете. Правда, время от времени почему-то в подвалах оказываетесь, но тут уж, как говорится, судьба.

— Если я вас обидел, простите. Право же, мне не хотелось этого.

— Вы? Меня? Его? — Пафнутьев куражливо указал на Худолея. — Скурыгин, вы должны портрет этого человека заказать знаменитому художнику Шилову, а потом заплатить все оставшиеся у вас деньги, но выкупить у Шилова портрет, на котором этот человек должен быть изображен на лошади, со знаменем в руках, с горящим взглядом, на фоне сражающихся армий! Выкупить, заказать золотую раму и повесить у себя в конторе.

— У меня не контора. У меня офис.

— А для офиса закажите Шилову еще один портрет, где ваш спаситель должен быть изображен в окружении соратников и красивых юных женщин.

— И по какой причине я все это должен проделать?

— Если бы не этот человек, от которого так приятно попахивает хорошим виски, если бы не этот человек, то сидеть вам в объячевском подвале и поныне. А поскольку жить в этом покойницком доме невозможно, поскольку не завтра-послезавтра все отсюда съедут с чувством величайшего душевного удовлетворения, то остались бы вы в своем подвале надолго, другими словами, навсегда. А вы говорите — пьян.

— Виноват. — Скурыгин склонил голову перед Худолеем и вытянул руки вдоль туловища. — Виноват. Заверяю вас — больше этого не повторится.

— Как не повторится? — удивился Худолей. — Я надеюсь сегодня еще повторить разок-другой. Если, конечно, хозяйка не будет возражать. — Он уважительно посмотрел на Вохмянину.

И тут случилось нечто такое, что поразило Пафнутьева ничуть не меньше, чем появление в доме очередного трупа. До сих пор Вохмянина прекрасно держала себя в руках, была спокойна, уверенна, не произнесла ни единого сомнительного слова. Она была попросту неуязвима — в каждом ее взгляде чувствовались достоинство, невозмутимость и легкая снисходительность к собеседнику, кто бы перед ней ни находился. Но услышав слова Худолея о том, что, дескать, если хозяйка не будет возражать, то он не прочь пропустить еще глоточек-второй потрясающего виски, женщина покраснела, смутилась. Стало ясно, что ей лестно называться хозяйкой, более того, она, похоже, в душе и считала себя хозяйкой. Мгновенные перемены, происшедшие с Вохмяниной, заметили, кажется, все присутствующие. Тем более, что они прекрасно понимали условность худолеевского обращения, понимали, что тот просто решил подсластиться к домоправительнице, кухарке, домработнице, но уж никак не к хозяйке.

А Пафнутьев, подозрительный и недоверчивый, вынужденный каждый день заниматься тем, что выворачивал людей наизнанку и доискивался, докапывался до истинных причин человеческих слов и поступков, не мог не подумать — видимо, у Вохмяниной остаются надежды быть здесь хозяйкой. Что-то она знает, что-то таит в себе, что-то есть у нее такое, о чем никто не догадывается.

Хотя, может быть, кто-то и догадывается — Пафнутьев вспомнил вдруг, какими красноречивыми взглядами обменялись совсем недавно Вохмянина с мужем, здесь же, в этой комнате, у постели, на которой лежала мертвая Маргарита. Почему они взглянули друг на друга так яростно, так быстро и понимающе? Это были понимающие взгляды. Жена и муж одновременно услышали намек, проскочивший в общем разговоре. О чем шла речь, о чем говорили в тот момент у постели покойницы? Так, так, так, — мысленно зачастил про себя Пафнутьев. — Вьюев, говорил Вьюев. Он сказал, что была причина, по которой убили Маргариту, была убедительная, бесспорная причина. А заключается она в том, что ей принадлежал этот дом, она была его владелицей. Да, дом принадлежал Маргарите, он ей и сейчас принадлежит, но владеть им она не сможет в силу определенных обстоятельств. Владеть им будет кто-то другой. Вряд ли дом достанется убийце — эти слова сказал Пафнутьев. Правильно, если кто убил Маргариту, то вряд ли это узаконит его владение домом. Но возразил Вохмянин, не резко возразил, но достаточно внятно. Как же он выразился? Да, он сказал, дескать, как знать, действительно ли убийце не удастся заполучить это сооружение.

Вот! — мысленно воскликнул Пафнутьев в восторге от самого себя, от того, что ему удалось восстановить разговор, интонацию и кто какое слово произнес. И тогда, именно тогда они взглянули друг на друга понимающе и жестко. А если добавить прекрасный румянец, покрывший щечки Вохмяниной при слове «хозяйка», при обращении к ней, как к хозяйке, то можно, уже можно делать кое-какие предположения и догадки.

— Сейчас, Катя, вам, наверное, придется взять на себя все хлопоты по дому? — обратился Пафнутьев к Вохмяниной, коварные слова произнес, с тайным умыслом и недобрым замыслом.

— Не знаю, как получится. — Вохмянина уже справилась со смущением, снова была спокойна и неуязвима. Это новое ее превращение тоже оказалось полезным Пафнутьеву — он еще раз убедился, что имеет дело с человеком сильным и способным поступать решительно. Пусть так, подумал он, пусть так.

Из спальни Маргариты все потянулись к выходу, словно решив, что последний долг выполнен, ритуал соблюден и торчать возле покойницы нет надобности.

— Я могу уехать сегодня? — спросил Скурыгин у Пафнутьева в коридоре.

— Вы же сказали, что прячетесь? Решили броситься в бой?