Читаем без скачивания Удавка для бессмертных - Нина Васина

– У меня получилось, – шепчет она, – получилось!

– Что у тебя получилось?

– Я спряталась! Со мной больше ничего плохого не случится.

Я беру ее за руку и тащу в тамбур. Там быстро и нервно объясняю совершенно невозможную перспективу наших бегов со спятившей Сусанной Ли.

– Это у тебя нервное, – кричу я сквозь грохот. – Не поддавайся, не впадай в эйфорию!

– Ходить с такой похоронной физиономией, как твоя, да? Всего бояться, да? А мне все равно, куда мы едем, что будет потом. Все равно! Посмотри на меня!

Я открываю рот, хочу сказать, что ее постоянное бегство в иллюзии в данный момент не пройдет, потому что реальность обыграла все мыслимые фантазии, но потом решаю промолчать. Мне вдруг тоже стало все равно, куда мы едем. Мне стало беспечно и весело: такой счастливой я не видела ее с детства, с утренника, когда она была Снегурочкой на елке.

– Ты-то сама можешь объяснить, что с тобой происходит? – Я приглаживаю ее растрепавшиеся волосы и улыбаюсь.

– Конечно! – Су подпрыгивает, обнимает меня и целует в обе щеки. – Ну как же я тебя люблю! Конечно, я понимаю! Я становлюсь все моложе и красивей с каждой минутой! Это полный отпад!

– Су! Ты уменьшаешься!

К двум часам дня Хрустов изучил все донесения Мосла по слежке за Сусанной Ли и Верой Царевой. Потом раскрыл карту и определил на ней место, где нашли два тела на насыпи. По всему было ясно, что мужчины хорошо подрались, прежде чем вывалиться из поезда. Адрес второго убитого. Отпечатки пальцев, досье. Кроме квартиры в Москве, у него есть еще два дома. Один в Гатчине под Ленинградом, другой – в Калининской области, город Умольня. Хрустов соединяет линейкой на карте место, где нашли трупы, и городок Умольню. Последнее сообщение Мосла: он садится в поезд Москва—Ленинград. Вагон. У Мосла было оружие, ПМ, номер, дата выдачи. Пистолета на теле не обнаружено. Вещей, одежды не обнаружено. Хрустов решает поговорить с Корневичем, не находит его, чувствует он себя в новом отделе неуютно. С ним никто не разговаривает, в огромном кабинете только два стола. Какие-то люди быстро, не поднимая глаз, вытаскивают из столов бумаги и вещи прежних хозяев и выносят все в коробках.

К четырем часам Хрустов решил подъехать в свою квартиру, чтобы сменить одежду, открыл дверь и страшно удивленный замер (в который раз?) на пороге. Квартира была убрана. Вещи, которым неизвестные уборщики не нашли места, лежали аккуратной кучкой в комнате на столе. Отодранные обои сорвали окончательно, на стенах – обнаженная штукатурка, кое-где прикрытая старыми газетами.

К пяти часам беспокойство, мучившее Хрустова, достигло предела, он решил, что пора ему съездить в свой прежний отдел и поинтересоваться, сколько денег собрали сослуживцы на похороны, попрощаться по-хорошему, употребив собранную сумму с максимальной пользой для всех.

Его не пустили в кабинет. Удерживая дверь ногой и вытягивая шею, Хрустов не сразу понял, что пятна, которые замывали на полу двое сосредоточенных уборщиков в синей униформе, перчатках и резиновых сапогах, это кровь. Он это понял только на лестнице, когда поднимался вверх. Отодвинув от двери мешающего ему пройти какого-то лысого и очень серьезного мужика, Хрустов попал, вероятно, на секретное заседание, но странное беспокойство к этому времени перешло в неистовое желание нахамить, он потребовал Корневича, и немедленно, в связи с внезапно открывшимися обстоятельствами.

Корневич сообщил Хрустову, что в девятом отделе произошел несчастный случай. Не совсем трезвые ребята переругались, схватились за оружие, ну и… Сейчас собралась срочная комиссия по этому делу, собираются строго предупредить о полном запрете спиртного на работе.

– И Курочкин ругался? – поинтересовался Хрустов, пытаясь поймать взгляд Корневича.

Майор развел руками.

– А что, майор, сколько оттуда вынесли носилок?

– Четыре трупа. Вот так-то. Нервы, спиртное, нереализованные амбиции, обиды. И оружие, которое всегда рядом.

– И теперь получается, что с теми ребятами, которых ты видел в морге, из девятого отдела остались только ты да я? – Хрустов говорил, с трудом двигая онемевшими губами. – Шесть трупов за один день? Ну знаешь, майор!

– Нет, капитан. По бумагам получается, что в девятом отделе не осталось никого. Я застрелен по неосторожности в квартире проститутки. А у тебя случился вчера на работе сердечный приступ! – Корневич поднял руку и ткнул себя пальцем под мышку. – Или забыл?

– И что это все значит?

– Это значит, что мы оба переведены в ранг секретных агентов контрразведки. Успокой нервы, капитан.

– Так не пойдет, – Хрустов упрямо выставил подбородок, – на хрен мне нужна должность такой ценой!

– А кто тебя спрашивает? Иди и застрелись, если хочешь. В кабинете. Пока там не все убрали. Или работай, или сдохни. Что еще непонятно? Тебя откуда взяли в госбезопасность? Со школьной скамьи, что ли? Наверняка ведь не мальчиком сюда пришел. Почему ты именно сейчас решил поинтересоваться особенностями выживания и продвижения по службе в Комитете?

– Если ты такой умный, то должен уже понять, что происходит! – повысил голос Хрустов.

– Мы вляпались в большое дерьмо, которое в газетах называют государственными интересами, – зашептал Корневич, притянув к себе Хрустова за грудки, – и пока я точно не разберусь, что это за интересы, пока я не раскручу эту шараду, а я раскручу, будь уверен, пока я максимально не закрою твою и свою задницу компроматом на тех, кто вот так запросто уничтожил весь отдел, не смей мне мешать! И вот что, капитан, – Корневич отпустил Хрустова и аккуратно разгладил рубашку у него на груди, – я собираюсь долго жить и успешно продвигаться по службе. А ты? – на Хрустова смотрели спокойные глаза в красных прожилках воспаленных белков. – И специально для поднятия боевого духа даю твоему измученному предположениями мозгу работу. Этот еврей, Капапорт, который сжег доллары. С ним случилась в Америке странная вещь. Его арестовали и уже неделю держат в ЦРУ.

– Такого умного и предприимчивого? Что же он натворил?

– Номера купюр, помнишь? Серии, года. Только двести сорок две бумажки оказались подлинными. Те номера и серии, которые были на других, не существуют. Ты только подумай, Хрустов, – зашептал Корневич, приблизив вплотную побледневшее от возбуждения лицо, – девять тысяч семьсот шестьдесят две сотенные купюры, которые Капапорт так тщательно скупал и менял здесь, в Америке не выпускались!

– Да где он их взял?! – повысил голос Хрустов, отдирая от своей рубашки опять вцепившиеся в нее руки Корневича.

– Тебе пожелать счастливой охоты, или пойдешь в свой кабинет стреляться? – К Корневичу вернулась его невозмутимость, он огляделся. – Работать надо. Мне нужны женщины или клише.

– Мы их не найдем, если они не надумают вернуться в Москву.

– Да какой ты агент, если за два месяца не найдешь на земном шаре женщину?!

Мы заходили в электрички и ехали до конечных станций. На второй день я перестала вслушиваться в названия станций. На барахолке небольшого городка Су выбрала себе кофту ручной вязки, а я ветровку: ночами холодало. Су стала бояться отпускать мою руку, она ни в коем случае не соглашалась оставаться одна. Я с ужасом смотрела, как Су уже второй раз подворачивает джинсы внизу, как закалывает булавкой пояс. В том же городке мы посетили баню, это было истинное удовольствие, которое для Су кончилось громкой и длительной истерикой. Она долго смотрела на себя в зеркало, потом заплакала, зажимая кулаком рот. Радоваться больше было нечему: из зеркала смотрела испуганная девочка-подросток с едва развитой грудью, длинными худыми ногами, вдруг выступившими ключицами и полысевшей опушкой между ног. Я укрыла ее простыней, и мы плакали вместе, пока нас не стали поить чаем с травой, уверять, что все пройдет и забудется, и интересоваться, откуда мы вообще без вещей.

Время пересадок с одной электрички на другую мы проводили с пользой: напивались. Пока Су не помешали войти в какое-то кафе, хлестнув перед нашими лицами табличкой с той стороны стекла: «Несовершеннолетним после 19.00 вход воспрещен». Она стала визжать, топать ногами и кричать, схватила камень и запустила им в витрину кафе. Первое, что я сделала, когда услышала сирену милицейской машины, залезла к ней, дергающейся, как припадочная, и выкрикивающей ругательства, в карман джинсов, вытащила все имеющиеся там доллары и забросила их скомканной кучей в урну вместе с выдранным у себя из-за пояса пистолетом. Ничего себе будет сюрприз для дворника.

В отделении милиции на Су ко всем нашим несчастьям напал понос, и еще она ругалась матом каждый раз, как только кто-нибудь начинал задавать ей вопросы. Пятнадцать суток. Небольшой обыск – руками по бокам тела, изъятие документов – вещей нет, только «носильные», как было указано в протоколе, и камера, где мы вдвоем. Я не могу спать на спине, и это ужасно. Я всегда спала на спине. Я так устала, что страшную когда-то перспективу появления Хрустова, например, теперь представляла как избавление от всех бед. На третий день, вероятно, мои молитвы были услышаны, или до Москвы дошла информация о нашем задержании и там наконец поняли, что мы и есть те самые разыскиваемые особо опасные преступницы. Так или иначе, но в восемь утра к отделению подъехала машина, как нам было сообщено с уважением в голосе – из области. Брыкающуюся Су вывели в наручниках. Она старалась лягнуть всякого, кто подходил к ней ближе, чем на метр. Я снискала за эти дни некоторое уважение, вероятно, полным равнодушием к ее выходкам и вежливыми ответами на все вопросы. Поэтому я без наручников, поэтому мне в карман дежурная по отделению засовывает пряник и крестит на дорожку.