Читаем без скачивания Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гренада, Гренада, Гренада моя!
И запевале дружно подхватила новинская «сварьба»:
– Горько, горько!
– Подсластить надоть!
После свершения – на ура! – «горько», старый одноногий гармонист, инвалид русско-японской войны в начале века, сделав отмашку бородой-лопатой в сторону молодых и разломив на колене свою голосистую чудо-тальянку, с форсом объявил:
– Дык, уважаемые, пиеса: «Барыня»!
Деревня Новины всегда славилась не только хваткими плотниками, голосистыми запевалами, но и знаменитыми гармонистами. Никанорыч же был гармонист из гармонистов, без которого не игралась ни одна уважающая себя «сварьба» в округе. За ним приезжали, несмотря на непогоду, из самых дальних лесных углов приречья.
Да, умели в довоенных Новинах от души работать, но и широко гульнуть. Так столяр по прозванию Мастак-младший, помимо присущих деревне с исстари престолов, справлял еще и День рождения своего единственного любимого сына Ионы, совпавший с поминальным днем его деда, знаменитого на все приречье, столяра Ионыча. Так один Мастак ушел из жизни, другой, через колено – продолжатель работящего древа – пришел в нее в один и тот же день и час. И этот, сугубо семейный праздник Мастаков уже давно стал как бы третьим престолом в Новинах – после Николы летнего и яблочного Спаса.
И как уже повелось, все были в этот день в сенокосных ситцевых обновах. Поэтому и праздновать новинцы собрались с «укоротом», долго не засиживаясь, помятуя, что завтра – сенокос!
И вот уже дело дошло до первых песен, когда перед крашеным узорным палисадом Мастака объявился на фыркающей, взмыленной лошади седовласый военкомовец с тремя кубарями в петлицах, зычно выкрикнув из седла:
– Мужики, шабаш веселью! И запомните этот черный день календаря: 22 – июня Сорок Первого! Уже с раннего утра на нас грядет Большая война, мужики…
Спешась с лошади, верховой накинул повод на штакетник и через открытую калитку вошел в присмиревший сад, где его встретил язвительными словами колхозный бригадир Грач-Отче-Наш:
– Значит, дорогой товарищ, извините за выражение, вышел большой капец Пакту о ненападении, знаш-понимаш-обченаш?
– Выходит так… амба Пакту, – с тяжким вздохом согласился смурный чрезвычайный вестовой из «рая» по особым поручениям, доверительно, как в последний раз, крепко ручкаясь с бывшим сослуживцем на одних летних военных сборах. – Этого, Сим Палыч, надо было ждать… И ждали в «низах», только не думали-не гадали, что «верхи» наши перестараются в своем возжелании на примирение.
– Молись до пупа. Бог любит докуку, знаш-понимаш-обченаш, – разрядился в сердцах Грачев. – И впрямь, можно было подумать: «братья – навеки!»
А порученец из «рая» уже раскручивал вынутую из полевой брезентовой сумки строго-служебную свитку, и хотел было с маху приступить к оглашению поименного списка новинских однодеревенцев, как к нему подсуетился услужливо, с расплескивающейся чаркой, не значившийся ни в одной строке уже рассекреченного реестра человеческих душ бывший солдат, окуренный вражьими удушливыми газами и изъеденный окопными вшами – за царя-батюшку – в четырнадцатом году, а затем, в пятнадцатом, отбывая «ерманский» плен.
– Маткин берег – батькин край, дорогой товарищ, допрежь, жахни для храбрости, а уж потом дуй до самой горы! А мы хошь маненько переведем дух, – с нарочитой веселинкой сказанул новинский-белобилетник по возрасту Тюха-Матюха, который, как покажет время, раньше всех окажется «забритым» в РККА; следом за мужиками погонит на сборный окружной пункт призванных на войну лошадей, да и сам по доброй волюшке окажется военнообязанным: не хотелось расставаться со своими «выпестышами» – чубарым к саврасым…
Военкомовец даже оторпел от таких неуставных отношений. Но и от чрезмерного радушия сельчанина не устоял. А приняв в руку чарку, он обвел виноватым взором пожухлое враз застолье, ждавшее от него если не милости божьей, то хотя б человеческого участливого утешения к себе. И он, как бы про себя, глухо сказал словами часто бытовавшей тогда песни:
– Ну, мужики, «если смерти, то – мгновенной, если раны – небольшой». – И собравшись с духом было «жахнуть», он как-то зябко передернул плечами и поставил чарку нетронутой на край именинного стола с покаянием: – Нет, мужики, увольте, не могу. Сегодня, видно, не тот день и час, чтобы веселить душу… А тризну справлять на радость врагу – нам нынче не с руки. Оставим это занятие до другого разу, когда будет на нашей улице праздник!
И тут Коленька Лещиков, по прозванию за своя малый рост – «Наперсток» (через это он даже браковался для кадровой службы, а стало быть и новинскими гонористыми девками), видно, с радости, что и его черед пришел послужить Отечеству, разудало – козырем – пустился в пляс, весело подпевая себе:
– Эх, пить будем, и гулять будем,
А смерть придет – помирать будем!
– Да уймись ты, Аника-воин! – кто-то хватко стянул расходившегося молодца с круга, да еще и затрещиной наградил, чтоб не каркал.
Но вот собравшийся в себе седовласый чрезвычайный вестовой, наконец развернув рассекреченный свиток, для порядка кашлянул в кулак и громко, внятно, дабы никто не обвинил его, что «не расслышал, не понял», стал выкрикивать фамилии сельчан, при этом каждого уважительно называя по имени и отчеству. Да оно и понятно. Это тебе не на общем собрании – крой-чеши нерадивого на чем свет стоит. Сейчас не грех было и шапку сломать… Ведь речь шла о защите Отечества, перед которым были все равны и обязаны, как пред самим Создателем нашим, Господом:
– Абраменков Николай Александрович!
– Абраменков Владимир Александрович!
– Андреев Тимофей Афанасьевич!
– Ананьев Василий Иванович!
– Ананьев Александр Васильевич!
– Голубев Александр Матвеевич!
– Голубев Яков Матвеевич!
– Голубев Филипп Ионович!
– Голубев Александр Ионович!
– Голубев Алексей Иванович!
– Васильев Иван Васильевич!
– Васильев Александр Васильевич!
– Васильев Василий Михайлович!
– Захаров Дмитрий Петрович!
– Ильин Иван Дмитриевич!
– Ильин Александр Дмитриевич!
– Иванов Гаврила Иванович!
– Лещиков Иван Максимович!
– Лещиков Николай Максимович («Наперсток»)!
– Орлов Алексей Нилович!
– Сидоров Иван Сидорович!
– Сидоров Петр Сидоровнч!
– Терентьев Василий Алексеевич!..
И по всему-то алфавиту находились фамилии новинских мужиков и парней. Да не по одной, все больше по две. Дмитриевых Ильичей так и трое значилось: Василий, Павел, Николай. Столько же сыскалось и Максимовых братанов-Максимовичей: Осип, Александр, Иван. А чернобровых Жучат (Жуковых) и того более. Только одних родных Николаевичей, сразу сжимай все пальцы в кулак, не ошибешься – пятеро: Тимофей, Никандр, Николай, Иван, Михаил. И это при живых-то родителях… Каково же матери-то Анне было пережить такую, свалившуюся на ее сивую голову беду-разлуку? Сколько ж надо было вылить за всех слез? Как только у нее не окаменела душа?..
Боже, сколько ж мужиков-то было в довоенных Новинах? И это не считая тех, кто уже служил кадровую. И тех зеленых
