Читаем без скачивания Каменный фундамент - Сергей Сартаков

— Так за чем же тогда дело стало? — осторожно спросил а его.

— За тем, что на все, чего я хочу достигнуть, времени не хватает.

— Ты несправедлив к себе, — остановил я его. — Ты далеко уже не тот, каким был. Ты и профессию новую сейчас приобрел, и жизнь ты хорошо знаешь.

Алексей отвернулся, всей грудью навалился на верстак.

— Утешаешь? А мне этого вовсе не нужно, — сказал он, вглядываясь в исцарапанный инструментом настил. — Я ведь понимаю, главное дело в том, что я, коммунист, на нехватку времени жалуюсь, а сам дошел, выходит, до того, что в хорошей вещи тайнички бесполезные делаю!

Он с презрением посмотрел на свои руки, на буфет, сделанный все-таки добротно.

— Это еще не такая большая беда, Алеша. Всякую ошибку можно исправить, если ты хорошо понял, в чем именно заключается ошибка.

— То-то и есть, — повертываясь ко мне лицом, невесело вздохнул Алексей, — что исправлять надо, опять, значит, время терять. А лучше бы вовсе не делать ошибок…

— Учиться настойчивее тебе придется, Алеша, — тихо сказал я ему.

— Учиться — это не штука, мне захотеть — так я черта сверну, — трудно дыша, произнес Алексей. — Насчет учебы моей в партийной организации вопрос обсуждался, обо всем договорились, когда и как. А мне теперь перед партией стыдно: затаился, хотел мастерством, умом своим блеснуть, а выходит, блеснул одной глупостью. Во всяком деле Алеха Худоногов всегда сохранял честь фамилии, я здесь получилось, что дал осечку.

Алексей пошел к выходу, на пороге остановился, холодным, критическим оком еще раз оглядел свою работу.

— А эту вещь я изрублю все-таки, — сказал он совершенно спокойно.

— И напрасно.

— Нет. Уж если я понял, что сделал не то, так я лучше с самого начала переделаю, а на гнилушку здоровое приживлять не стану.

И он решительным движением захлопнул дверь.

Катюшу дома мы не застали, она ушла на собрание.

Василек подскочил к отцу, стал теребить его сумку и, не найдя в ней дичи, нахохлился. Алексей только сейчас сообразил, что не сумел доставить сыну удовольствие, и, чтобы исправить оплошность, пообещал в следующий раз взять его на охоту.

Устинья Григорьевна схватилась ставить самовар. Но какие тут чаи, когда собрание, наверное, уже началось! Только-только умыться да привести себя в порядок.

Тогда Устинья Григорьевна полезла в подполье, достала кринку холодного молока и не отступилась, пока Алексей демонстративно не перевернул кринку вверх донышком, в знак того, что молоко выпито до последней капли. Дед Федор, босой, стоял у окна, уговаривал не спешить.

— Если собрание назначено в шесть, — твердил он, — то начнется, дай бог, в семь. И всегда так бывает, а сегодня — тем более: день воскресный.

— Это не пример, — вставая из-за стола, возразил Алексей. — Сегодня собрание особенное. Не шутка — на первое место по всему Союзу Советскому выйти. Это чего-нибудь да стоит. По-моему, так: в шесть назначили — к пяти все придут.

Я заикнулся было, что мне следовало бы забежать домой и переодеться. Алексей на мгновение задумался.

— Нет, — сказал он решительно, — ничего. Выглядим мы с тобою вполне прилично. Я тоже переодеваться не стану. С сапог щеткой пыль смахнем, ну, а рубашки, если хочешь, свежие наденем. И для тебя найдется.

Ворот Алексеевой рубашки немного давил мне шею, и я,как гусь, вертел головой. Алексей удивлялся:

— Вот не думал! Может, у тебя и на руках мускулы покрепче моих? — И лукаво подмигивал. Он знал мои мускулы: как-то раз мы боролись, и на первой же минуте я оказался тогда на полу. — Нет, говоришь? Вся сила, значит, в шею ударилась.

Собрание, как и предполагал Алексей, уже началось. В пустом, пахнущем свежей краской фойе клуба строителей гулко отдавались наши шаги. Мы было сунулись в ближайшую дверь, оттуда кто-то прошипел:

— Куда? Здесь в президиум…

Мы покорно проследовали к соседней двери.

В зале все места были заняты, люди стояли в проходах у стен. Мы приткнулись у двери к косяку и там остались.

С трибуны выступал начальник строительства, уже немолодой, с запавшими щеками, наголо обритый мужчина. Чуть дальше, в глубине сцены, накрытый красным шелком и весь заставленный букетами подснежников, находился стол президиума. Я узнал Ксению — она сидела рядом с председателем собрания, что-то торопливо шептала ему и показывала пальцем в нашу сторону.

«Чего ей нужно от нас?» — с неудовольствием подумал я и начал медленно, ряд за рядом, обследовать глаза и зрительный зал, отыскивая в нем Катюшу. Алексей незаметно проделывал то же самое.

Кончив шептаться, Ксения отодвинулась и села прямо, торжественная и строгая, а председатель поманил паренька с ближайшего ряда, черкнул и передал ему записку. Начальник строительства говорил красиво, я слушал его с интересом. Но это нисколько не мешало мне с таким же интересом следить за путешествием записки и продолжать глазами разыскивать Катюшу.

А листок бумаги, мелькая то там, то здесь, все приближался.

— Не нам ли? — шепнул я Алексею.

И действительно, через минуту записка очутилась у него в руке. Он прочитал ее, пожал плечами, передал мне:

— Ничего не понимаю. В записке стояло:

«Товарищ Худоногов! Где ваша жена? Ее выбирали в президиум. Как закончит речь начальник строительства, ей первой выступать. Она об этом знала. В чем дело?»

Алексей встревоженно посмотрел на меня: где же Катя?

Председатель собрания внимательно наблюдал за нами. Сигналя ему, Алексей развел руками, отрицательно покачал головой, закрыл глаза. Все это означало: «Ничего я не знаю…» Председатель нахмурился, повернулся в сторону Ксении, сказал ей несколько слов. Она встала и начала пробираться к выходу, в ту боковую дверь, откуда нам прошипели: «Здесь в президиум».

Алексей потянул меня за рукав:

— Пойдем. Дело неладно…

Но в этот момент начальник строительства кончил речь. Мы рукоплескали вместе со всеми, а сердце тревожно выстукивало одно: «Где же Катя? Где Катя?..»

И вдруг она появилась за столом президиума, выросла точно из-под земли. Даже отсюда, издали, было видно, как тяжело она дышит, словно запыхавшись от быстрого бега. Катя взялась за спинку стула, но сесть ей не пришлось, — приветливо кивнув ей головой, председатель огласил:

— От наших женщин, в годы войны вынесших главное бремя тыловой работы, а теперь с таким же рвением и советским патриотизмом продолжающих трудиться на стройках первой послевоенной пятилетки, слово имеет Екатерина Федоровна Худоногова.

По залу пронеслась буря аплодисментов. По всему было видно, как любили люди Катюшу. Зал так и подался вперед, настороженно ловя каждое ее слово. Она держала в руках тетрадку, но говорила, не глядя в нее.

— Дорогие товарищи! Давайте вспомним, как было. Мы, женщины, оставались в тылу. Война была далеко. По ночам у нас горел свет, и днем можно было ходить, не оглядывая небо: не крадется ли в нем вражеский бомбардировщик, чтобы убить наших детей…

Она рассказывала, как первое время в Н-ске даже не верилось, что где-то идет война, льется кровь, горят дома и на воздух взлетают целые заводы; как потом люди это поняли, осознали всем сердцем и как сразу они тогда изменились: стали строже и требовательнее к себе…

— И на работу идешь — думаешь только одно: не слишком ли легко нам здесь война достается? Мозоли на руках? Ночи бессонные? Пайка не хватает? Так разве все это сравнишь…

И горький вздох пронесся по залу. Кому не вспомнились те грозные дни? Тут много было фронтовиков с нашивками, свидетельствующими о тяжелых ранениях, и с орденами, с медалями. Еще больше было женщин. Глубокие морщины легли на их лица прежде времени, и многих еще в молодости посеребрила седина…

Катюша говорила торопливо, вытянутой правой рукой словно отводя что-то в сторону:

— …Мы не хотим, чтобы это снова повторилось. А для этого, товарищи, нужно одно: работать, работать и работать. Наша сила, наша слава, наше богатство — только в нашем труде. Чего не сделают наши руки — никто не сделает…

Голос Катюши звенел, бился в самых дальних уголках зала. Она стояла на трибуне вытянувшись, и матовая бледность сгоняла с ее лица остатки румянца.

— …Пусть больше никто не грозит советскому народу смертью. Мы верим только в жизнь, и жизнь принадлежит нам. Наша земля — это счастье мира, это счастье всех людей. Какая же это великая гордость говорить: «Земля моя!».

Она сошла с трибуны, склонилась к знамени, лежащему на краю стола, прикоснулась к нему губами.

— …От имени наших женщин клянусь и торжественно обещаю не опозорить этого знамени. Своим честным трудом…

Заключительные слова Катюша произнесла невнятно, с усилием оттолкнулась от стола и, повернувшись, чуть пошатываясь, быстро пошла в глубь сцены.