Читаем без скачивания Альковные секреты шеф-поваров - Ирвин Уэлш

Брайан Кибби сидел на унитазе, стараясь не дышать, морщась от режущей боли. Жесткое сиденье травмировало истерзанный зад. Пока в туалете никого не было, он изо всех сил боролся с диким желанием помусолить член, но тут вошел Скиннер и своими песенками невольно помог обуздать мастурбацию. Теперь к боли в заду прибавились угрызения совести, и Кибби почувствовал себя совсем худо.

Господи, помоги мне, укрепи, дай силы…

Скиннер улыбнулся закрытой кабинке. Снаружи в матовое стекло ударила мокрая дробь: начался дождь. Да, хорошо бы очутиться в Сан-Франциско, подумал Скиннер.

Хорошо бы очутиться в Эдинбурге! Фотографии оживляют память. Эдинбург… что за город! Там всегда правильная погода — так и тянет пойти в бар. А здесь?! Проклятые сезонные ветры опять все испортили, подняли температуру до сорока градусов. В южной Калифорнии они особенно свирепы. Интересно, что думают праворадикальные мракобесы, когда горят их дома? Наверное, считают, что настал Судный день, и Бог наказывает тех, кто голосовал за Арнольда. Все правильно: христиан стало как грязи, а львов поистребили; приходится прибегать к огню.

Нет, такая погода решительно не для кухни! Сейчас бы на пляж — и загорать целый день. Но шиш! Едва отвернешься, как этот предательский поваренок, обиженная примадонна, норовит поставить свое клеймо на твое рисотто с креветками. А сегодня вообще надо явиться спозаранку, потому что сантехник будет прочищать раковину.

Я еще раз проглядываю старые шотландские фотографии, что нашел на днях (точнее, Паоло их нашел, копаясь в своем барахле). Год, наверное, 79-й или 80-й. Ее знаменитая прическа — почему она тогда казалась вызывающей? Ее улыбочка… А рядом этот гусь в своем позорном комбинезоне. И Алан — в рыхловатой фигуре уже видна злорадная усмешка пробудившегося гена ожирения. У него сейчас, я слышал, все на мази. Идеальный пример: из грязи в князи. Интересно, как остальные устроились?

Да, времена здорово изменились. Старые фотографии всегда нагоняют меланхолию. Я прячу их в конверт и кладу на столик в прихожей. Выхожу на улицу, спускаюсь с крыльца. Принимаю решение: до работы добраться пешком.

И вот я шагаю по улице Кастро, через это забавное гетто, где после Второй мировой осели молодые демобилизовавшиеся фермеры. Познав на войне вкус мужской жопы, они уже не хотели возвращаться назад, на унылый Средний Запад: перспектива жениться на свинорылой рожающей машине и до гробовой доски сидеть на сексуальной диете их не очень привлекала. Демобилизация, воссоединение с семьей — для нас этот рубеж, наоборот, стал мобилизацией и точкой отрыва. Впервые в истории мы основали настоящий городок мальчиков.

Старый бар пытается меня завлечь, но я не поддаюсь, сворачиваю на Филмор, затем на улицу Хайт. Мое воображение по сей день потрясает величие этого города, поднявшегося сперва на золоте, а потом на микропроцессорах. И зачем я не зашел в старый бар? Несколько лет назад обязательно заглянул бы в сумрачную прохладу, опрокинул кружечку, послушал сплетни.

Может, это оттого, что сегодняшняя улица Кастро, со всеми ее нарочито голубыми сантехниками, автомеханиками и мясниками, кажется мне удручающе фальшивой и поверхностной. Еще один аспект глупой одержимости нашего общества вопросами половой ориентации. Неужели мы, гомосексуалисты, изменили мир к худшему? Ах, если бы мы только понимали, борясь за свои права, что процесс починки раковины никак не связан с ориентацией сантехника! Категорически не связан. Абсолютно асексуальный процесс.

Я прихожу в ресторан. Копающийся в раковине юный сантехник идеально иллюстрирует мою мысль: его имперсонация стереотипного гомика столь совершенна, что он похож на андроида из фильма «Я, робот».

— И что же это вы туда кидаете, мистер Томлин?— жеманно вопрошает он, выпрямляясь и стряхивая со спецовки комья гнилых отбросов.

— Это кухня, лапочка!— отвечаю я.

Потому что это действительно кухня. Не пляж, не курорт, а сраная вонючая кухня.

По безупречно стерильной кухне, охая, чихая, пердя и делая пометки в блокноте, бродил с инспекцией бедный Брайан Кибби. Его упоение собственным ничтожеством было так велико, что он даже не задумывался о реакции окружающих. Шеф-повар ресторана «Рю Сент-Лазар» Морис Ле Гранд с возмущением смотрел на смрадное растрепанное существо, пришедшее инспектировать его ресторан. Чистейшее издевательство! Хватило же у них наглости!..

Морис Ле Гранд сразу после инспекции позвонил Бобу Фою. Тот немедля вызвал Кибби на ковер — и попросил Дэнни Скиннера присутствовать при разговоре.

Дэнни Скиннер, развалясь на стуле, с наслаждением любовался жалким видом Кибби, стыдливо вошедшего в кабинет.

— Садись!— рявкнул Фой и пустил по столу листок бумаги. Кибби начал читать, рука его плясала.— Что это, по-твоему, Брайан?

— Я… я…— забуксовал Кибби.

— Это жалоба нашего клиента Мориса Ле Гранда. Он называет тебя неряхой, ходячим позором.— Фой изогнул бровь.— Думаешь, у нас есть основания для тревоги?— Он презрительно оглядел изможденного работника и сам себе ответил: — Я думаю, что есть.

Кибби хотел было заговорить, но в уме что-то коротнуло: он словно впервые заметил жирные пятна на своей рубахе и мятые синие брюки, которые были ему решительно малы.

Что со мной происходит?

— Послушай,— спросил Скиннер мягко,— ты в порядке?

— Это только… моя болезнь, ну…

— Может, в семье неприятности?

— Нет! Я просто нездоров, никак не поправлюсь… Я…

Кибби замялся. Фой и Скиннер уже избавились от старого Дуги Винчестера, скиннерова дружка. Вполне могли избавиться и от него.

— Тебе придется взять себя в руки, Брайан,— сказал Фой со сдерживаемой яростью.— И чем скорее, тем лучше. Ты бросаешь тень на весь отдел, а мы это терпеть не намерены.

— Я… я…

— Тебе все ясно?

Ощущение несправедливости происходящего придало Кибби сил. Он поднял глаза, посмотрел Фою в лицо и внятно ответил:

— Да, абсолютно.

Я подвожу коллег. Не справляюсь с работой. Надо быть внимательнее. Это все болезнь виновата…

— Вот и отлично,— ледяным тоном подытожил Фой.

Кибби перевел взгляд на Скиннера, который, как ему показалось, наблюдал за Фоем с некоторой брезгливостью. Скиннер улыбнулся.

— Считай, что мы дали тебе дружеский совет, Брайан. Разговор неофициальный, сугубо между нами.

У Кибби на глазах выступили слезы: он внезапно ощутил извращенное чувство благодарности, которое возмутило его до глубины души — и одновременно едва не побудило броситься Дэнни Скиннеру на грудь с мольбой о помощи.

— С-спасибо…

Простившись с начальством, Кибби торопливо бежал в свое привычное убежище, то есть в туалет.

Что такое сегодняшний Кибби? Он прирожденная жертва. И разве мы виноваты, что обеспечиваем жертву тем, чего она жаждет больше всего на свете: гонениями, а еще лучше — мучениями? Если не обеспечим мы, за нас это сделает судьба. А она никогда не ошибается. Исключения можно пересчитать по пальцам искалеченной руки.

Де Фретэ и мать: эти двое наверняка знают правду. Но я и без них почти уверен, что судьба определила мне в отцы Грега Томлина. Всю жизнь мне казалось, что моя истинная родина где-то далеко. Теперь я верю, что это Калифорния.

Что меня здесь удерживает? Отношения с Шеннон заехали в тупик. Вчера это было похоже скорее надраку, чем на секс. Сперва мы целовались у меня на кушетке — грубо, агрессивно,— а затем она приказала мне раздеться, чуть не криком. И начала сосать мой член — кусая его, скобля зубами, чертовски больно. Я схватил ее за волосы: не приблизить, а наоборот, оттащить прочь. Ее глаза сузились и злобно сверкнули. Рванув, я разодрал ей блузку, пуговицы стрельнули в стену. Я решил: ну что ж, девчонка хочет грубого секса,— и начал мять ей грудь. Она скривилась и тяпнула меня за губу — до крови, до металлического привкуса во рту. Я стащил с нее джинсы и трусики, с размаху всадил ей пальцы во влагалище. Она в ответ ухватила мой член и принялась дрочить, царапая ногтями, гоняя кожу взад-вперед с такой силой, что казалось, уздечка вот-вот порвется. Из соображений самозащиты я заломил ей руку за спину, взгромоздился сверху и начал остервенело трахать — член зудел, как ошпаренный кипятком. Она обхватила меня свободной рукой за шею, впечаталась лбом в лицо и начала тереться, рыча, чуть не ломая переносицу, так что у меня слезы потекли по щекам. Я долбил ее яростно и жестко. Мои пальцы вцепились ей в сосок: мучили его, крутили, мяли, у меня аж ногти побелели. Она вдруг царапнула мне спину, ударила по ребрам и звериным движением выскользнула из-под меня. Приказала перевернуться, уселась верхом и давай орать:

— Я СВЕРХУ! Я СВЕРХУ, СКИННЕР, СУКА! ТЫ ПОНЯЛ, БЛЯ?! Я СВЕРХУ!

И вот уже она меня трахает как исступленная — вернее, саму себя вгоняет в горький острый оргазм… А кончив, просто отлипает от меня, словно изолента, и мне ничего не остается, как додрачивать самому. Сперма стреляет в потолок, брызги попадают ей на ляжку — она их смахивает с брезгливой гримасой и вытирает руку о покрывало. А потом одевается и молча уходит — вот что самое страшное! И на следующий день в столовой мы ведем себя так, будто ничего не случилось.