Читаем без скачивания Белорусский набат - Александр Афанасьев

– Где данные по вступительным экзаменам? – крикнул кто-то. – Показывай!

– Своих суете!

– Давай документы!

Никто так и не понял, кто и зачем разбил окно. Никто не понял, зачем начали избивать сотрудников деканата и прибежавшего охранника. Никто не понял, как драка перекинулась в коридор…

– Нормально?

Оператор нацелил камеру на стоящий совсем рядом купол подземного торгового центра и оказался доволен изображением.

– Да.

Журналист британской телерадиовещательной компании ВВС Стив Уорнер, довольно опытный, поработавший в «горячих точках» корреспондент, посмотрел на часы: он носил «Сертина ДС Каскадер», не дорогие и не дешевые, зато прочные, и не жаль, если даже и разобьют. В часах, помимо всего того, чему и положено быть в часах, был миниатюрный диктофон, позволяющий писать без ведома опрашиваемого.

Они торчали здесь уже более получаса и ничего не снимали. Подошедшему милиционеру предъявили разрешение на съемку, и тот отстал, пошел обратно к Дому правительства. Разрешение у них было: они аккредитовались и получили право снимать фильм о Минске – как они заявили, это будет обычный познавательный фильм для туристической телевизионной программы. Никто не обратил внимания и не задал вопрос, а почему присылают снимать фильм для туристов журналиста, спеца по «горячим точкам».

– Стив, слева.

Сначала они увидели бегущих от здания милиционеров. Потом – едущую через площадь милицейскую машину.

– Пошли!

Они побежали к зданию БГУ. Оператор прикрывал камеру полой легкого плаща.

Около здания тусовались человек пятьдесят. Один из них замахал неизвестно чему обеими руками. Оператор и журналист подбежали к нему.

– Здравствуйте…

– Здравствуйте…

– Мы из британского телевидения. Можете представиться и рассказать, что происходит?

– Конечно.

Журналист сделал оператору знак – снимай. Встал рядом с интервьюируемым.

– Всем добрый день, я Стив Уорнер, и я нахожусь на одной из главных площадей Минска, площади Независимости. Только что мы видели подъезжающие к зданию университета машины полиции и поняли, что что-то происходит. Вместе с нами один из студентов университета, который расскажет нам, что происходит.

Оператор перевел камеру. Интервьюируемый не говорил журналисту, что он студент этого университета, но это, как обычно, никто не заметит.

– Расскажите, что тут у вас происходит?

– Только что группа студентов пришла с протестом к руководству университета против происходящих здесь злоупотреблений. В ответ руководство университета решило применить силу, а когда поняло, что нас больше, вызвало полицию. Сейчас полиция ворвалась в университет, чтобы произвести аресты.

Наблюдательный человек подметил бы, что в Белоруссии нет, и, видимо, в ближайшее время не будет полиции – есть милиция. И в России, и в Украине уже переименовали постсоветскую милицию в полицию, но в Беларуси это было невозможно. Страна столь тяжко пострадала от гитлеровской оккупации, что даже намеки на что-то из того времени – такие, как переименование милиции в полицию, как гитлеровская вспомогательная полиция, которая набиралась из коллаборантов, – воспринимались очень болезненно. Так что уже этого слова достаточно было, чтобы понять, что это за «студент». Но люди ненаблюдательны.

– Расскажите, а разве полиция имеет право приходить в университет и производить аресты? Во многих странах такого нет.

– Наша полиция имеет право прийти куда угодно, ворваться в дом…

– Да-да. Кстати, мы находимся на площади с символическим названием «площадь Независимости». Что для вас независимость?

– У нас нет и никогда не было независимости. Мы уже более двадцати лет живем при диктатуре, поддерживаемой благодаря России. Нашу независимость нам только предстоит добыть…

– Еще один вопрос: как вы относитесь к борьбе украинцев за независимость от Москвы?

– Украинцы и их освободительная борьба – то, к чему мы стремимся, то, на что мы равняемся. Когда мы встречаемся, то говорим им «Слава Украине», а они нам «Живе Беларусь».

С грохотом открылась дверь, повалили люди. Кого-то тащили.

– Благодарю… – журналист уже переориентировался, нырнул в толпу, в самую гущу. Кого-то уже затаскивали в машину, кто-то сопротивлялся, драка была еще та – и, наверное, журналисту не удалось бы ничего заснять, если бы кто-то не растолкал людей перед ним.

– Офицер, за что задержан этот человек?

Милиционер, взвинченный до предела (в здании ему плеснули в лицо из пробирки краской красного цвета), повернулся:

– Убери камеру!

И ударил по камере…

Жуткие кадры драки у БГУ уже вечером показали все телевизионные каналы Запада. Ушлый Уорнер продал эту запись за деньги, сославшись на то, что запись принадлежит ему, а телекомпания посылала его в Минск по другому поводу. За один вечер он набрал более полумиллиона долларов от различных телекомпаний, которые заплатили ему за право показа, а ВВС на следующий день подала на него в суд, требуя эти деньги…

Невозможно было объяснить кому-то, что речь идет о банальной драке – тем более, она проходила на одной из главных площадей страны. Никому было не объяснить, что красное на лице милиционера – это краска, которой ему брызнули в лицо, а не кровь студентов. Никто ничего не хотел видеть и знать.

Когда КГБ начало искать задержанных во время драки в университете, чтобы взять показания, двоих не нашли. Не было ни записей в журнал дежурного, ничего. Никто так и не мог внятно объяснить, куда они подевались.

На следующий день появилась еще одна запись драки, сделанная из окна гостиницы «Минск» в хорошем качестве, и полтора десятка роликов, снятых на мобильные телефоны. Появились интервью участников драки.

Пропагандистская машина начала раскручиваться.

На следующую ночь. Майдан Незалежности, Киев

Украинский язык – допотопный, язык Ноя, самый древний язык в мире.

В Киеве события разворачивались медленнее, но и неотвратимее: так разгоняется под гору оставленный кем-то и не поставленный надежно на тормоза асфальтовый каток. Сначала медленно, очень медленно, потом все быстрее и быстрее…

Поставили палатки и баррикады, приготовили коктейли Молотова и брусчатку, но большинство уже недоумевало: а в кого кидать, кого жечь? Власть – она же социально близкая! Она заставляет всех учить украинский – и паренек с горного села близ Говерлы может неплохо устроиться в Киеве всего лишь как знаток чего-то непостижимого простому украинскому человеку под названием «Ділова українська мова». Знатоки сучасного ділового мовлення нужны были всем – и бизнесу, который в подавляющем большинстве своем был русскоязычным, и иностранцам, которые нанимали знатоков «деловой мовы» из соображений толерантности и политкорректности, потому что в ЕС было принято уважать языки стран-партнеров. Знатоки мовы нужны были в правительстве, во всех министерствах и ведомствах, в школах и университетах, в детских садах, во всех СМИ, наконец, они нужны были тем, кто по-прежнему мыслил и говорил по-русски. Если, например, человек подавал объявление о продаже автомобиля и должен был описать его комплектацию, то он сначала обращался к знатоку мовы, чтобы подобрать нужные украинские слова для таких вещей, как, например, «преселективная коробка передач» или «активная подруливающая подвеска», а потом потенциальные покупатели автiвки обращались к другим знатокам «деловой мовы», чтобы те перевели это обратно на русский язык. Это вы подумайте, какой простор для бизнеса: ведь на украинский язык и обратно требуется переводить инструкции для лекарств, инструкции по эксплуатации для всех видов техники, что бытовой, что коммерческой, нужны были переводчики в судах, в полиции – в любое учреждение требовался переводчик. И за все за это брали деньги. Отдельные «знатоки мовы» работали в «державном языковом комитете», который финансировался из бюджета, – его сотрудники ходили, смотрели, чтобы нигде не было ничего на русском, и если что-то видели, то искали, кому это принадлежит, и выписывали штраф, часто наказание дополнялось обязательным посещением сорокачасовых курсов мовы – естественно, платных. Украинский язык беден, поэтому недостающие слова приходилось придумывать на ходу, и в/на Украине появилась специфическая черта объявлений, характерная только для этой страны. Часто указывались контакты не только того, кто подал объявление, но и его составителя, с тем чтобы один знаток мовы, нанятый переводчиком этого объявления, мог позвонить другому знатоку мовы, составившему объявление, и спросить о смысле тех или иных слов. В целом это все походило на цирк, когда целая страна изо всех сил пыжится, старается быть не тем, что она есть, люди вымученно улыбаются, подмигивают друг другу… но при этом было не до смеха. Неправильно понятая инструкция бытовой техники могла привести к пожару или удару током, неправильно переведенная инструкция к лекарству – к болезни или смерти. Начиная где-то с пятого-шестого класса вчителя мучались, пытаясь донести до школяров азы физики и химии на языке, который они сами с трудом понимали. Предметные учебники на украинском языке были составлены наспех и очень плохо, русские учебники были куда лучше хотя бы потому, что существовал и столетиями развивался научный русский язык и существовал полный и развитый русский научный лексикон, которого не было на украинском. Кроме того, русские учебники имели в своей основе советские, а это все-таки величина – учебники, созданные людьми, которые ходили в тулупах и лаптях, но смотрели на звезды. Но даже за попытку заговорить с учениками на русском могли уволить из школы, если донесут. Иногда доносили специально, чтобы отомстить неугодному учителю. С доказательствами не заморачивались. В результате затурканные вчителя делали вид, что они учат, а школяры – что они чему-то учатся, к вящему восторгу обеих сторон учебного процесса. Еще смешнее было наблюдать процесс написания и защиты диссертации на украинском, если речь в диссертации шла о серьезных, конечно, вещах, а не о том, как именно украинцы выкопали себе Черное море[29].