Читаем без скачивания Журнал Наш Современник 2009 #2 - Журнал современник

- Яблоко-то откуда же?

Яблоко было большое, краснощекое, круглое, из сорта "добрый крестьянин".

- Вот искушение-то! - ахнула в дверях келейница Параскевушка. - Во всем доме у нас круглого сегодня нет. Грех какой!

Брат густо покраснел и принялся усиленно, со звоном, размешивать ложечкой сахар в чашке. Мать строго на него посмотрела.

- Василий, твои штуки! Не звони: не звонарь!

Брат оставил ложечку, и в глазах у него навернулись слезы. Но бабушка сказала:

- Что ты на него, матушка? Это он на завтра меня, старуху, яблочком захотел побаловать. Ишь, яблочек-то какой румяный, будто Васенька. Дайка мне его сюда, Прасковьюшка: я его к себе в комод уберу.

Она приняла яблоко от Прасковьи и унесла в свою келейку.

- Ну, дети, идите с няней, - сказала мать. - Вон к бабушке гости идут.

Няня отвела нас в келейницкую. Это была маленькая комнатка в два окна, упиравшиеся в монастырскую стену. Угол возле окон был уставлен весь иконами в киотцах, в золотых рамочках, в фольговых украшениях; вербы, с умильными херувимами из воску, были заткнуты за иконами. Горели три лампадки - синяя, зеленая, розовая; к ним подвешены были вощеные яйца в серебряных блестках. На иконах были блеклые венчики из бумажных цветов. К простенкам были стоймя прислонены пяльцы с вшитыми в них одеялами для стеганья - и простыней для строчки. Пяльцы были обернуты в простыни, прикрепленные булавками. Посреди комнаты стоял стол, за которым сидели две монашки в апостольниках*, старичок монах в полинялой рясе, с редкими седыми волосами, рядом с ним высокий чернобровый мужчина в поддевке из синего сукна. Параскевушка разливала чай, стоя у большого самовара, поставленного подле стола, на табуретке, а другая келейница, молоденькая Марьюшка, подавала чай гостям и обносила их едой с печеньем, вареньем, соленьем, установленной на подносе с рыцарским замком и дамою. Гости потеснились и дали место няне с нами. Помолчали.

- Приехали поздравить бабушку с праздником? - осведомилась у меня старшая монахиня, с тремя длинными волосками на подбородке, росшими из родимого пятна.

Я потупился.

- Отвечай же матушке, - шепнула мне няня.

* Апостольник - плат, которым монахи покрывают грудь и шею; куколь.

- Да, - сказал я. - Мы бабушку любим.

- И подобает, - отозвался седой монах, - и подобает не только любить, но и почитать… И почитать, и почитать! - повторял он, точно обрадовавшись, что напал на это слово. - И почитать! Мед у вас, мать Параскева, - прервал он сам себя, - дивный: благоухает.

- Кушайте на здоровье!

- В этом году меду благоухание, - ответила монахиня с волосиками. - Травы цвели превосходно. Мать игумения посылала меня на хутор, на покос. Открою я, бывало, окно, как к утрене вставать, а из окна, от трав, благоухание, будто ладаном росным окажено.

- А я возвращаюсь к слову своему: и почитать! Мать Иринея - дивная старица.

- Мало ныне уж таких, мало, - откликнулась вторая монахиня, худая серая старушка в медных очках.

- Воистину - молитвенница! - сказала няня. - Васенька наш, - она погладила брата по спине, - родился болезненный. Почти ничего не ел. Плачет, бывало, плачет, а доктор рукой машет: ничего, мол, не могу, и, наконец, сказал: вы, дескать, денег мне не давайте: я ездить езжу, но в пользу не верую, а для своего, докторского, любопытства: как конец обернется. И порешили мы с барыней под образа Васеньку положить: не мучить боле, а на волю Божию. Доктор это увидел, махнул рукой и больше не приезжал. Только мы его проводили, а матушка Иринея к нам.

- Никуда не ездит, а тут приехала, - отрезала значительно Параске-вушка.

- Приехала - и прямо к Васеньке идет. Мы за нею. Нет, говорит, я одна побуду. Вы устали, небось.

- Ну, это не спроста. Не "устали", а не спроста, - сказала монахиня в очках.

- Простое ли дело? - сказала няня. - Мы за дверь отошли. А она подле него, на колени стала и так-то молилась, так молилась. Мы видим, а она нас нет…

- Ну, это кто знает? - сказала Параскева. - Видит, нет ли.

- А потом встала, нас позвала, кажет нам личико Васенькино. Видите, говорит, к здоровью этот сон у него. А у него носик худой, будто у птичон-ка. - Боюсь, матушка, умрет: барыня это говорит. - Ах, мать, мать! - отвечает, - плохо ты смотришь; говорю тебе: видишь, улыбка у него во сне: к здоровью это. Жестко ему здесь лежать, перенесите-ка в детскую, в кроватку. Ишь он ручку откинул. - А мы было, тетушка, нарочно его под Богом положили здесь… - А я что же говорю: мать, мать, плохо слушаешь: и я говорю: отнеси в кроватку, под Богом - Бог несть бог мертвых, но бог живых… И будто все по-нашему она говорит, а все не наше выходит, не как у нас… Собралась тетушка уезжать и говорит: привозите, говорит, его через неделю в монастырь причащать, к Ивану Предтече. - Хорошо, - а мы думаем: как повезем? Не пришлось бы в монастырь на кладбище нести…

- Неверие ваше, - сказал монах.

- И что ж, действительно, целый день Васенька спал, а проснулся - кушать попросил. И пошло, и пошло: по фунту, по два в день здоровье вливалось. И причастили мы его в воскресенье, в монастыре, - и вот он у нас, молодец какой! Чтобы не сглазить.

Няня поцеловала Васю. Помолчали.

- Старица! - сказал монах.

В это время за дверью мягкою скороговоркой произнес кто-то:

- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!

- Аминь, - отвечала Параскевушка, и вошел тот белый мужичок, который клал поклоны подле собора, на кленовой дорожке.

- Егорушка, здравствуй, - сказала Марьюшка.

Все ему обрадовались. Монах стал тесниться - и вытеснил ему местечко возле себя. Но Егорушка не сел, а только рукой дотронулся до места, а сам весело заговорил, потряхивая волосами:

- Я с ним, я с ним! - и указывал на брата.

Брат не сразу привыкал к чужим людям и молчал при них долго, и няня опасливо посмотрела было на Егорушку. Но брат, сидевший с краю, ближе всех из нас к Егорушке, стал тесниться к ней, - и около него очистилось местечко. Егорушка - и занял его не все. Он полез в карман и, вытянув оттуда кусочек воска, подал брату:

- На-ко птичку, на-ко птичку, малец, - вот поет, вот поет!

- Замечайте, - шепнула няне Параскева, - он неспроста.

А брат, взяв "птичку", - взял со своей тарелки пряник, облитый сахаром, - и подал Егорушке:

- А я тебе пряник!

Монах рассмеялся тут - добрым, старым смехом, удивленным каким-то, и развел руками:

- Ну, что за дитя! Прямо сердце! Простое сердце! На тебе, говорит, пряничек! Это блаженному-то, блаженному…

А Егорушка встряхнул волосами и сказал:

- Блажен, блажен, а Господь Преображен.

- Сегодня не Преображенье, Егорушка, а Усекновенье, - сказала монахиня с волосиками.

- И усекновен, и блажен! - мотнул головой два раза.

- Это он про Предтечу, - шепнула монахиня.

А Егорушка опять полез в карман и, достав оттуда медную пуговку, - протянул ее мне. Я взял и, смутившись, встал, не выходя из-за стола, и низко поклонился ему:

- Благодарю вас.

Сказал я это так, как учили нас говорить старшим. Монах опять развеселился.

- Господь посреди нас…

Егорушке налили чаю, и он пил его, откусывая маленькие кусочки сахару и макая их в чаю.

- Хорошо ли молился сегодня, Егорушка? - спросила монахиня с волосиками.

И впервые тут заговорил мужик в армяке, все время молчавший. Он покачал головой и сказал:

- Господь знает, хорошо ли, плохо ли. Не вопрошай. - И замолчал опять. Мать Параскева, словно вспомнив о нем, обратилась к мужику:

- Чем еще попотчевать вас, Демьян Иванович? Ничего не кушаете. Он отвечал:

- Бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Матушку увижу ль?

- Увидите, увидите! Скажу матушке.

Параскевушка ушла к бабушке, а мужик, выйдя из-за стола, три раза перекрестился на образа и поклонился нам всем со словами:

- За чай, за сахар, за беседу.

Мы с братом оба взглянули на него, и брат заблестел глазами и, изогнувшись из-за няниной спины, шепнул мне:

- Дядя Сарай!

В самом деле, мужик был огромного роста, - такого огромного, что он, видно, привык сгибаться - и уже не разгибался, должно быть, и в высоких комнатах. Правая рука у него была желта, как шафран, а левая - белая, в черной бороде были правильные белые полоски, как снегом напушенные, от губ до конца бороды, и брови седоваты, а волосы на голове, в скобку, совершенно черные, а глаза - большие, темно-серые, с синеватыми, крупными белками.

Нам с братом он не понравился, и мы глядели на него исподтишка, а на Егорушку улыбались: он, чмокая как ребенок, ел сухарик, на кончик которого положил крошечный кусочек сахару, - и мы следили, слетит кусочек с сухарика или нет. А мужик в поддевке снял со стены чистый холщевый мешок и вынул оттуда что-то - нам показалось: книгу, - завернутое в чистый кусок полотна, и держал в руках, прижав к груди.

В это время вошла бабушка. Тут все выскочили из-за стола и все ей враз поклонились, и обе монахини тронулись было к бабушке, а Егорушка кивал ей

беспрестанно головой, но мужик всех отстранил, раскрыл на груди тряпицу - и показывая на писанный красками образ, удерживаемый на груди, сказал: