Читаем без скачивания Роден - Бернар Шампильон

Несмотря на постоянный напряженный труд, Роден продолжал посещать великолепные памятники культуры. Он внимательно осматривал их, наблюдал игру тени и света в разное время дня и разные сезоны. Он не переставал восхищаться трудом построивших их ремесленников, бережно хранивших вековые традиции.

Книга Родена «Соборы Франции» состоит из многочисленных заметок, фиксировавших впечатления, полученные в ходе поездок, которые он совершал более тридцати лет. (Книга, иллюстрированная рисунками Родена, вышла в 1914 году.)113

Хотя Роден хотел посвятить предисловие книги «инициации искусства Средних веков», не будем искать в нем точные археологические сведения. Вероятно, он инстинктивно понял основные законы равновесия, определяющие готическую архитектуру и придающие ей мощь и целостность. Несомненно, его волновала проблема взаимосвязи скульптуры и архитектуры. Книга написана вдохновенно, проникнута восхищением и любовью к творениям мастеров прошлого.

«Чтобы понять эти линии, так заботливо смоделированные, нужно быть влюбленным». Эту любовь Роден распространяет на всё и ощущает ее повсюду — в окружающем соборы пейзаже, в небесах и в женщинах, приходящих преклонить колена. Как любовно он говорит о лепных орнаментах, которые скромные и умелые мастера «лепили, словно женские губы»!

Любовь Родена к женской красоте и любовь к красоте церквей сливаются воедино. В Божанси, прелестном городке на берегу Луары, он увидел в церкви «маленькую француженку»:

«…Она, в новом платье, выглядела, словно маленький цветущий ландыш… Чувственность еще чужда этим отроческим линиям. Какая скромная грация! Если бы эта девчушка умела смотреть и видеть, то она узнала бы себя на всех порталах наших готических церквей, так как она — олицетворение нашего стиля, нашего искусства, нашей Франции. Стоя за ее спиной, я видел лишь общие очертания и бархатистую розовую щеку этой женщины-ребенка.

Но вот она на мгновение подняла голову от своего маленького молитвенника — и появился профиль юного ангела. Это девушка из французской провинции во всем ее очаровании: простота, скромность, порядочность, нежность и это улыбчивое спокойствие подлинной невинности, которое распространяется вокруг, словно инфекция, и наполняет миром даже самые смятенные сердца».

Невер,114 небольшой городок в центре Франции, на правом берегу Луары, вдохновил Родена на размышления о том, что объединяет великую архитектуру во все времена. Античность вызывает у него возвышенные чувства, подобные испытанным им под сводами готического храма: «Дух, царящий в Пантеоне, — тот же, что и в соборе. Божественная красота! Только здесь больше утонченности: здесь есть, осмелюсь так выразиться, некий светящийся туман — свет не струится, а словно дремлет, как в долинах. Тот, кто посетил эти нефы в утренние часы, меня поймет».

Хотя готические соборы вызывали у Родена необычайно сильное душевное волнение, он восхищался и другими выдающимися творениями разных столетий. Раньше он с неприязнью относился к романскому стилю,115 но теперь… «Какую поразительную красоту хранят эти варварские, романские барельефы! Их основа — античный план, а несовершенство форм нисколько не умаляет красоту стиля. В молодости я считал всё это отвратительным. Я рассматривал это глазами близорукого. Я был невеждой, как большинство людей. Позже, когда я увидел, что делают в мое время, я, наконец, понял, кто такие настоящие варвары».

«Романский стиль — это прародитель французских стилей. Исполненный сдержанности и силы, он породил всю нашу архитектуру. И в настоящее время, и в будущем всегда следует помнить его принципы. Этот стиль, заключающий в себе зародыш жизни, был совершенен изначально. И его рог изобилия еще не исчерпан — он неиссякаем».

Тем не менее Роден находил в этой череде времен и стилей исключения. Так, он не любил период между расцветом готики в XIII веке и Возрождением. Еще большее огорчение вызывала у него архитектура середины XIX столетия, когда царил дух Виолле-ле-Дюка. Архитектор Виолле-ле-Дюк, идеолог неоготики, занимался реставрацией памятников Средневековья в течение сорока лет. Однако его практический опыт реставрации был по меньшей мере спорным. Противники методов Виолле-ле-Дюка упрекали его в том, что после его реставрации нельзя собрать даже обломков настоящей старины.

Возможно, Роден понимал искусство Возрождения лучше своих современников. Так, он отзывался о портале маленькой церкви в Монжаву, в Пикардии: «Божественный Ренессанс, не питавший благоговения перед столицей, — время, когда для крестьян строили столь же прекрасно, как и для королей».

И он, несомненно, был тогда единственным скульптором, осознававшим важность гармонии памятника с его окружением, с соседними зданиями квартала: «Есть в Блуа одна улица, настолько величественная, если смотреть на ее перспективу, что она сама кажется монументом. Скромная грация, ласкающая глаз и сердце художника. Такие улицы я встречал и с наслаждением рассматривал во многих провинциальных городах. В этих перспективах находишь очарование памятника, который составляет гордость маленького города».

Роден видит во всей этой красоте печать божественной любви. Обсуждая архитектуру и скульптуру соборов, он приходит к заключению, что «искусство и религия дают человечеству ту уверенность, в которой оно нуждается, чтобы жить, и которая игнорирует эпохи, полные безразличия». Роден дает поразительное описание торжественной мессы с песнопением в Лиможе. Но он воспринимает ее не как бывший послушник монастыря, а как эстет. Ему кажется, что она предназначена персонально для него, и он неожиданно рождает фразу: «Таинство свершилось, Бог принесен в жертву, как по его примеру ежедневно приносятся в жертву гениальные люди, вдохновляемые им».

Увлеченно посещая церкви, он часто сталкивается с фактами, которые его глубоко ранят. Они становятся каким-то наваждением — он возвращается к ним постоянно, называя «современным преступлением».

Преступление? Это «заброшенные соборы; еще хуже — их разрушение или переделка». И Роден упрекает несознательных архитекторов, не понимающих, что такое равновесие, чувство меры, скромность, любовь. Он предает анафеме реставраторов, а вместе с ними и всех тех, кто забыл, что соборы — это дома, принадлежащие людям, это их крепости.

Свое возмущение он выражает с красноречием и яростью, редкими в устах этого застенчивого человека:

«Я — один из последних свидетелей искусства, которое умирает. Любовь, вдохновляющая его, иссякла. Восхитительные шедевры прошлого уходят в небытие, их ничто не замещает, и вскоре мы окажемся во тьме. Французы враждебно относятся к сокровищам красоты, прославляющим их род. Никто не вмешивается, чтобы сохранить эти сокровища. И французы уничтожают их то ли из ненависти, то ли по незнанию, по глупости, под предлогом их восстановления. Они оскверняют эти сокровища. (Не упрекайте меня в том, что я уже говорил всё это: мне хотелось бы повторять это беспрестанно, столь долго, пока упорствует зло!) Насколько стыдно мне за наше время! Насколько ужасно будущее! Я с ужасом спрашиваю себя, какова ответственность каждого за это преступление. Не проклинаю ли я и себя вместе со всеми?»