Читаем без скачивания Избранное (сборник) - Михаил Жванецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И жить можно вот так!
А дышать можно и в сторону. Запах, он с тобой уйдет, а слова останутся.
Так что дыши чем хочешь, но в сторону. И настроение вот такое – большой палец болит всем показывать!
Клуб путешествий
Говорят, что карта мира не имеет белых пятен, что открыты острова и плывут материки. Очертания известны, и теченья интересны, и журнал «Вокруг света» печатает карты и рассказы.
Вы расскажите мне про Париж.
Вы говорите, там розовый воздух, вы говорите, там бульвар Инвалидов и повсюду маленькие бистро.
Вы говорите, там художники рисуют на улицах и приезжие чувствуют себя как дома.
Как интересно!
А вот и документальный фильм.
Да-да, мы как будто там побывали.
Полтора часа среди парижан.
И даже получили подробные ответы не на свои вопросы.
Самоотверженный труд кинооператоров: десятки кинооператоров шатаются по Парижу и служат нам, миллионам.
А вчера, в воскресенье, в семнадцать часов, мы объездили с корреспондентом заповедник, мы притаились с оператором за деревом, мы из вездехода наблюдали за львами.
Как интересно.
Журналист очень аккредитованный говорит:
«Там, – говорит, – львы, – говорит, – не боятся машин, там обезьяны совершают набеги, собираются, – говорит, – вместе, и нет, – говорит, – спасения, – говорит, – от них».
Как интересно.
Фиджи, Таити, Лос-Пальмос – такие названия и острова, говорят, очень давно открыты, говорят, кем-то, а сейчас живут на доходы от туристов каких-то.
Выставки цветов на Таити…
А Таити открыт давно и работает круглые сутки.
А Багамские острова… Как? Вы не бывали на Багамах?
– Ну, грубо говоря, не бывал.
– Вот европейские столицы похожи. Если вы были в Париже, то уже можно, говорят, не ездить в Вену или Стокгольм. Разве вы этого не знали?
– Ну, как же, не знал, как же, не знал. Ну, конечно, не знал. Вы же знаете – все время на работе. Глянешь иногда в окно… Выедешь куда-нибудь на троллейбусе… И, в общем, всегда обратно. Так сказать, умом постигаешь, воображением. Дома все себе можно представить. Я почти все себе напредставлял. До того воображение развито – мурашки появляются, если Рейкьявик. Если Африка – потею. Однажды до утра раскачивался на пальме. Проснулся – мозоли от пальмы. Я ее обхватил ногами – и стремительно вниз. Видимо, меня что-то испугало там, в ветвях. Ночью вскочил мокрый от Ниагары – брызгает жутко. Я понял, что Новая Зеландия похожа на Кавказ под Сухуми, Австралия – тот же Алтай, Нью-Йорк напоминает Ялту чем-то, я завтра досмотрю – чем… Часа в два ночи появляется Сидней – и раздражает. Меня он раздражает.
А если мне хочется с ними поговорить, то я их вижу здесь. Они же все здесь бывают. Финнов уже совсем от наших не отличишь. Ихний Хельсинки – тот же Гомель, я так думаю. Попробуйте меня разубедить.
А нехватку воображения можно пополнить в самом популярном клубе, клубе кинотеледомагорепутешественников, когда своими глазами видишь тех, кто побывал в Дании.
Но, говорят, самое интересное – пароходом.
Экран, значит, на экране вода, океан, земли ни черта не видать. Если океан спокоен – никто ничего, плывем. По квартирам тишина. И вдруг налетает ветер из телевизора – как даст прямо в лицо, с брызгами. Ну там инструкция есть: ведро воды сзади в телевизор заливаешь с утра, на ведро воды пачку соли за семь копеек и ветродуй для морского колорита. Это если диктор предупреждает, что поплывем, потому что, если поскачем, допустим, на лошадях через лес, а аппарат сработает на брызги, впечатление не то – на лошади с веслами, как дурак.
Значит, вот так: ветер двинул, брызги, лежишь мокрый – ну полное ощущение. И тут начинается горизонт – вверх, горизонт – вниз, прямо разрывает. От телевизоров – рычаги к кроватям. Операторы на студии управляют всеми кроватями, пока людей просто выворачивать не начинает. Ну, по сто квартир в доме, и все плывут в Австралию. Если очень плохо – сошел с кровати, и все, но впечатление потерял. А тут крики чаек из кухни, кто-то кусает из динамика.
Некоторые, самые крепкие, звонят на студию и слышат крик капитана: «Спасайся! Мина по борту!» Лежишь на койке весь в слезах. Потом выгружаемся, конечно, в разных квартирах кто в каком состоянии, и только члены клуба кинопутешественников. Парень сказал: с этим будет очень строго. Потому что очень удобная поездка, как на кладбище: все едут туда. Оглянулся, и ты дома: жена, дети, итальянские впечатления.
А сейчас цветная стереофония пошла. Мы в Стамбуле с корреспондентом устриц жевали. Он – по ихнюю сторону экрана, мы – по нашу. То есть он жует – стереофония, звук, цвет, хруст, писк… Единственное, вкуса нет, хотя слюна уже пошла.
Автопортрет художника сорока четырех
Так и не стал решительным и бесповоротным.
Слабоволие и мягкотелость привели к дикому количеству звонков. Учится отказывать, употребляя слова «никогда» и «ни за что».
Мало писал, много бегал, звонил, просил, сохраняя свое и чужое достоинство.
На просьбах потерял друзей и юмор.
Так ничего и не добыл.
Из недвижимости – диван, бывший в употреблении, письменный стол, редко бывший в употреблении; из движимости – мечты, мечты, мечты.
От мечтаний похудел.
Ездил куда-то – хотел посмотреть.
А они хотели послушать.
Видел мало.
Еще больше прибавилось знакомых под условным названием «друзья».
Теперь не знает, как назвать тех четверых, что с детства.
Большой город переносит, как переполненный трамвай.
У каждого хочется спросить, кто он такой.
Часто спорит с теми, кого нет.
Снова неубедителен.
О работе.
Удивляется, когда смеются, и обижается, когда молчат. До сих пор не понимает, чем вызван смех.
Трудно держать паузу, пальцем показывая на это место.
Читает быстро, просит быстро реагировать.
Остановиться на лету не может, так как тяжелее воздуха.
Наш юмор считает самым осмысленным, самым глубоким юмором в мире.
Некоторые поиски логики в некоторых вопросах жизни приносят славу сатирика и смелого человека.
Нравится выступать, хотя надо бы писать и умереть на сундуке с рукописями.
Раньше думал – женщины, теперь – ни дня без строки.
Это не талант, это – возраст.
Проснулся ночью от стуков, хлюпанья и дребезжания.
Искал глазами по комнате.
Оказалось, в организме.
Неожиданно может появиться в очках, с палкой и валидолом в пистоне.
Дам просит не смотреть, а дать проследовать.
Самым желанным и несбыточным считает полную тишину.
Одинок, как баран на вершине.
Так же и богат.
1 апреля 1978 года в 21 час отогнал мысль – устранять недостатки нашей жизни путем чтения вслух художественных произведений. Довольствуется подъемом настроения среди тех, кто должен это делать.
На вопрос, как живешь, не отвечает, чтоб не обременять сочувствием.
Страшно недоволен исполнением собственных желаний, от этого часто в ужасе.
Скуки никогда не испытывал.
Много людей переворошил в поисках красивого тела.
Теперь ищет родную душу.
Сам мал, лыс, толст, неубедителен, зануден и неприятен.
К тому же любит спать один.
Дико ругается, увидев свое приказание исполненным. Храпит, сморкается, кашляет, скрипит.
Желающих соединиться с этими остатками просят оторвать талончик на заборе и забрать его от него самого, который его съедает.
Любит дождь.
В дождь и ветер кажется себе мужественным в плаще на улице.
В мечтах изобрел авто, которое нельзя остановить, и огромный репродуктор, тексты для которого пишет сам.
Хотя пишет мало.
Много ест, пьет и ждет чего-то.
Ждать осталось недолго.
Современная женщина
Что случилось с женщинами? Я постарел или новая мода – невозможно глаз оторвать, трудно стало ходить по улицам.
ПрохожийСовременная женщина, идущая по городу, – отдельная, сладкая, близкая тема для разговора. Сказочная, как выставка мод. Будоражаще пахнущая издали.
Стройная. В брючках, закатанных под коленки, открывая миру сапоги, а в них чулочки и только в них – ножки. А на торсике – вязанная самой собой кофтуля-свитерок с ниспадающим, открывающим, отрывающим от дела воротником, а уже в воротнике – шейка, служащая для подъема и опускания груди, с цепочкой и украшенная головкой со стекающей челкой на строгие-строгие, неприступные глаза, закрытые для отдыха длинными, загнутыми вверх прохладными ресницами, вызывающими щекотку в определенные моменты, до которых еще надо добраться, а для этого надо говорить и говорить, говорить и говорить, и быть мужественным, и хорошо пахнуть, не забывая подливать сладкий ликер в рюмки, перекладывая билеты в Большой зал из маленького кармана в пистончик, попыхивая сигаретой с калифорнийским дымком, зажженной от зажигалки «Ронсон», срабатывающей в шторм и лежащей тут же возле сбитых сливок, присыпанных шоколадом, в тридцати сантиметрах от гвоздик в хрустальной узкой высокий вазе, закрывающей нежный подбородок, но открывающей губки, где тает шоколад.