Читаем без скачивания Страсть - Дженет Уинтерсон

Впервые увидев себя, я увидел мир и понял, что он разнообразнее и прекраснее, чем мне казалось. Как большинство людей, я радовался теплому вечеру, запаху пищи и птицам, стрелой взмывавшим в небо, но я не был ни мистиком, ни церковником и не ощущал экстаза, о котором читал в книгах. Я тосковал по чувству, однако не мог ничего высказать. Мы постигаем слова «страсть» и «экстаз», но они остаются плоскими на страницах. Иногда мы пытаемся эти страницы перевернуть и прочесть, что написано на другой стороне. После этого каждый может рассказать о женщине, борделе, опиумной ночи или войне. Мы боимся. Боимся страсти и потому смеемся над слишком сильной любовью и слишком пылкими любовниками.

Но все равно мы жаждем чувствовать.

Я начал ухаживать за здешним садом. Никто не прикасался к нему много лет, но мне говорили, что когда-то здесь росли прекрасные розы с таким сильным ароматом, что при попутном ветре его доносило до площади Святого Марка. Сейчас они превратились в непроходимые колючие заросли. Птицы не вьют в них гнезд. Это негостеприимное место; почва засолилась, и я не знаю, что будет на ней расти.

Я мечтаю об одуванчиках.

Мечтаю о безбрежном поле, на котором цветы растут так, как им хочется. Сегодня я раскопал сад камней, а потом снова зарыл его и разровнял почву. Кому нужен сад камней на скале? Хватит с нас скал.

Я напишу Вилланели и попрошу немного семян.

Странно думать: не разведись Бонапарт с Жозефиной, во Франции не появилась бы герань. При нем Жозефина не могла развить свой несомненный талант ботаника. Говорят, она уже вывела у нас больше сотни разных растений, и если ее попросить, она может прислать семена даром.

Я напишу Жозефине и попрошу у нее немного семян.

Мама сушила на крыше маки и на Рождество составляла из цветочных головок сцены из Библии. Я занимаюсь садом отчасти ради нее; она говорит, что здесь слишком голо и нет ничего, кроме моря.

Я хочу вырастить немного травы для Патрика и поставить памятник Домино; ничего особенного — просто камень в теплом месте. Бедняга так настрадался от холода…

А себе?

Себе я посажу кипарис, и он переживет меня. Вот почему я так тоскую по полям; будущее мне нужно не меньше настоящего. В один прекрасный день посаженное неожиданно пробьется наружу: корень или дерево. То же происходит, когда ищешь иной путь и начинаешь думать о ком-то другом. Мне нравится знать, что жизнь переживет меня. Бонапарт никогда не понимал этого счастья.

Здесь есть птичка — маленькая птичка, у которой нет матери. Я занимаю ее место; птичка садится ко мне на шею, за ухом, и греется. Я кормлю ее молоком и червяками, которых выкапываю из земли, стоя на четвереньках. Вчера она впервые полетела. Оторвалась от земли, которую я копал, и села на терновник. Потом запела, и я вытянул палец, чтобы отнести ее домой. Ночью она спит в моей комнате, в коробке для воротничков. Я не стану давать ей имя. Я не Адам.

Нет, это не скучное место. Вилланель, у которой талант смотреть на все как минимум дважды, научила меня отыскивать радость в самых неожиданных местах и удивляться самым обычным вещам. Чтобы поднять настроение, она может просто сказать: «Посмотри-ка сюда». Всегда что-то очень простое, но пробудившееся к жизни. Она умеет очаровывать даже торговок рыбой.

По утрам я выхожу из своей комнаты и не торопясь иду в сад — ощупываю стены руками, наслаждаюсь их поверхностью, изучаю строение. Я дышу осторожно, нюхаю воздух, а когда восходит солнце, поворачиваюсь к нему и подставляю лицо первому рассветному лучу.

Однажды ночью я голый танцевал под дождем. Раньше я никогда этого не делал, а потому не знал, что ледяные капли стрелами вонзаются в кожу и заставляют ее молодеть. В армии я промокал до нитки тысячи раз, но то было не по собственному желанию.

Мокнуть по собственному желанию — совсем другое дело, хотя местные сторожа так не думают. Грозят отобрать у меня птичку.

Хотя у меня есть заступ и вилы, в саду я чаще копаю землю руками. Конечно, если не слишком холодно. Мне нравиться ощущать землю, крепко сжимать ее в горсти или крошить между пальцев.

Здесь можно любить не торопясь.

Человек, который ходит по воде, просил меня вырыть в саду пруд, чтобы ему было где тренироваться.

Он англичанин. Чего еще от него ждать?

Тут есть сторож, которому я нравлюсь. Я не спрашиваю, почему. Я научился принимать любовь, не требуя объяснений. Когда этот человек видит, что я стою на четвереньках и скребу землю руками в случайных с виду, однако научно обоснованных местах, он расстраивается, спешит ко мне с заступом и предлагает помочь. Почему-то ему очень хочется, чтобы я пользовался заступом.

Он не понимает, что я хочу свободы совершать собственные ошибки.

— Анри, если тебя будут считать сумасшедшим, ты никогда не выйдешь отсюда. — С какой стати я должен хотеть отсюда выйти? Им самим не терпится уйти, вот они и не замечают того, что здесь. Когда дневные сторожа садятся в свои лодки, я даже не смотрю в их сторону. Думаю о том, куда они ходят и на что похожа их жизнь, но я никогда не поменялся бы с ними местами. Их лица остаются серыми и унылыми даже в солнечные дни, когда ветер хлещет скалу для собственного удовольствия.

Куда я пойду? У меня есть комната, сад, компания и досуг. Что еще нужно человеку?

А любовь?

Я по-прежнему влюблен в нее. Едва занимается день, я думаю о ней, а когда зимой краснеет кизил, я протягиваю к нему руки и вижу ее волосы.

Я люблю ее. Не фантазию, не миф и не мое собственное творенье.

Ее. Человека, который не я. Бонапарта я придумал так же, как он сам придумал себя.

Моя страсть, хоть она так и не смогла ответить на нее, помогла мне понять разницу между изобретением возлюбленной и подлинной влюбленностью.

Изобретают-то для себя, а влюбляются в кого-то другого.

Я получил письмо от Жозефины. Она помнит меня и хочет навестить, но я думаю, что это невозможно. Адрес ничуть не встревожил ее; она вложила в письмо семена многих видов растений, причем некоторые можно вырастить только в оранжерее. У меня есть инструкции и даже иллюстрации; правда, я не знаю, как быть с баобабом. Кажется, он растет корнями вверх.

Если так, то тут для него самое подходящее место.

Говорят, когда во время Террора Жозефина сидела в зловонной тюрьме Карм и ждала смерти, она и другие дамы с сильным характером выращивали сорняки и лишайники, что росли на камнях, и сумели создать если не сад, то зеленый уголок, который утешал их. Может, это правда, а может, и нет.

Это неважно.

Важно, что это утешает меня.

Там, за лагуной, этот город безумцев готовится встречать Рождество и Новый год. Рождество здесь празднуют не так пышно, чествуют лишь Дитя, а на Новый год устраивают процессию; нарядные лодки хорошо видны из моего окна. Их огни подскакивают вверх и вниз, а вода под гондолами сияет, как масло. Я стою у окна всю ночь, слушая, как в скалах стонут мертвые, и следя за тем, как по небу движутся звезды.